– Как чувствуете себя?
– Неплохо, уже почти не болит. Занимаюсь с физиотерапевтом, пальцы работают неплохо, только в правой руке небольшая скованность. Но чем больше я делаю упражнений, тем лучше себя чувствую.
Официантка принесла тарелку с фруктами. После ожога кожа на руках Билли покрылась черными пятнами, управляться с вилкой ему было непросто.
– Вот и славно, – сказал я. – Так держать.
Впрочем, моя жалость была ему не нужна.
Кусочек манго соскользнул на стол, и Билли преследовал его, пока снова не насадил на зубцы. Положив манго в рот, он рассмеялся:
– Завтракать стал дольше.
Доктор Стивен посмотрел в свою тарелку, потом на Грина.
– Вот что смешно, – продолжал тот. – После того случая с Бобом мне дали отпуск, и я поехал в Вегас. Всегда мечтал там побывать.
Доктор Стивен, очевидно, уже слышал эту историю. Похоже, Билли не раз повторял ее, развлекая своих товарищей. Одна из тех шуток, которые приходятся полицейским по вкусу.
– Так вот, прилетаю я в Вегас, – для пущего эффекта Грин выдержал паузу, – а меня не пускают!
– Не пускают? – переспросил я. – То есть вас задержали еще в аэропорту?
Он кивнул, по-прежнему улыбаясь и ожидая, что я тоже сочту все это забавным:
– Вы же знаете, американцы ужесточили контроль после сентябрьских терактов. И теперь берут у всех отпечатки пальцев.
Я пожал плечами:
– Ну да.
Грин поднял руки, будто показывал фокус.
– Угадайте, у кого больше нет отпечатков? Меня с первым же рейсом отправили домой!
Я уставился на почерневшие руки Билли Грина и смотрел, пока он не положил их на колени.
* * *
– Гарри Джексон, – сказал сержант Джон Кейн, хранитель Черного музея. – Никто не обращает на него внимания.
Это была чистая правда. В Черном музее много кровавых артефактов – от всевозможного оружия, унесшего жизни полицейских, до кастрюль и сковородок, в которых маньяки варили плоть своих жертв. Пройти мимо неприметных экспонатов, посвященных Джексону, очень легко.
Да и смотреть там особенно не на что. Всего лишь рамка с пожелтевшей газетной вырезкой, листок с двумя абзацами машинописного текста и отпечатки пальцев давно умершего человека.
– Гарри Джексон – первый в Англии преступник, чью вину доказали по отпечаткам, – продолжил Кейн. – Летом тысяча девятьсот второго воришка влез в окно, стащил несколько бильярдных шаров и оставил следы на недавно покрашенном подоконнике. – Сержант рассмеялся. – Вот дурак. Семь лет получил.
Я присмотрелся к вырезке. Это было письмо в «Таймс», подписанное неким возмущенным судьей: «Сэр! Скотленд-Ярд, когда-то известный как лучшая полицейская организация мира, станет посмешищем для Европы, если будет и дальше устанавливать личность преступников по бороздкам на коже».
– Восемь лет спустя этот метод начали применять повсюду, – сказал Кейн. – В Америке на основе отпечатков первым приговорили Томаса Дженнингса из Чикаго.
– Еще один грабитель?
– Нет, убийца. Потом подтянулась Франция. Там упрятали в тюрьму одного негодяя, Винченцо Перуджа. Не очень-то французское имя, да? Личность установили по отпечатку большого пальца левой руки.
– А этот что сделал?
– Похитил из Лувра «Мону Лизу». Лягушатникам потребовалось два года, чтобы его найти, потому что у них не было других улик. Я слышал, вы раскрыли свое дело. Инспектор Мэллори порадовался бы.
Я кивнул, глядя на отпечаток пальца Гарри Джексона.
– Двадцать лет назад в Поттерс-Филде Аня Бауэр стала жертвой группового изнасилования. Чтобы она ничего не рассказала, Перегрин Во ее убил. Мясник Боб – Ян Пек – резал глотки ее повзрослевшим насильникам. На первый взгляд у нас есть два убийцы, известны мотивы. Все сходится, и картинка сложилась. Проблема в том, Джон, что она бессмысленна.
– Почему?
– Мясник виновен только в убийстве Мэллори, за это он и получит пожизненное. В доме мистера и миссис Пек всюду остались отпечатки их сына.
– Знаю.
– А на месте гибели Хьюго Бака, Адама Джонса и Гая Филипса отпечатков не нашли. Совсем. Даже фрагментов. Даже следов от перчаток.
– Да, об этом я тоже слышал.
– Зачем же он солгал? Почему признался в том, чего не делал?
– Потому что он никто, – сказал Кейн. – Но хочет быть кем-то. Серийные убийцы все одинаковы. Думаете, это криминальные гении? Нет, Макс, это вам не Ганнибал Лектор. Все они неудачники, психопаты. Кто такие Альберт Де Сальво, Питер Сатклиф, Ян Пек? Микробы, насекомые. Но преступления делают их потрошителями и мясниками. Я не удивлюсь, если Боба осудят за то, чего он не совершал. Так поступил и Альберт Де Сальво. Его арестовали совсем не за убийство тридцати женщин, а за изнасилование. Вот о каком злобном маленьком женоненавистнике мы говорим. А затем он становится Бостонским Душителем, и в кино его играет сам Тони Кертис.
– Нет отпечатков. Но кто их не оставляет, Джон? – спросил я, не сводя глаз с экспонатов, посвященных Джексону.
Хранитель Черного музея тоже смотрел на них.
– Только безрукий, Макс.
На спортивные поля опустилась полночь. За спиной у меня чернели башни и шпили Поттерс-Филда, разномастные силуэты зданий, построенных за прошедшие пять сотен лет. Глазом моргнешь, и проходят века.
Мир казался мертвым. По дороге я отправил сообщения Уайтстоун, Гейну и Рен, однако никто не перезвонил. Я в последний раз проверил телефон и зашагал через поле.
В кронах деревьев засвистел ветер, и я вздрогнул, будто почувствовал на себе взгляд Ани Бауэр. Скоро, подумал я, ты наконец обретешь покой.
Свет в каменном домике не горел. Я нащупал в кармане связку директорских ключей, что выглядела так, словно появилась из сказки. Они открывали любую дверь в Поттерс-Филде.
Замков оказалось два – обычный и задвижка. Ничего сложного, но все-таки, прежде чем я смог попасть внутрь, пришлось перепробовать с десяток ключей. Я вошел, подождал, прислушиваясь и переводя дыхание, а когда глаза привыкли к темноте, бесшумно закрыл дверь и огляделся.
На столе стояла пустая чашка, рядом лежали местная газета и дробовик четыреста десятого калибра. Тесному жилищу наскоро придали деревенский уют. Слева были закрытые двери в спальню и ванную, справа – крошечная гостиная, переходившая в кухню, где хватило бы места только для одного человека.
Я вглядывался в сумрак, пока наконец не заметил кое-что под кухонной раковиной. Присев на корточки, я открыл дверцу мойки настежь. Внутри, между отбеливателем и средством от насекомых, стояла старинная сумка. Темно-коричневая кожа стерлась и потрескалась, медные замки почернели от ржавчины. Однако я откуда-то знал – ею по-прежнему пользуются.
За плинтусом зашуршала мышь. Протянув руку, я вытащил чемоданчик криминалиста, встал и повернулся, решив унести его в гостиную.
Там, держа в сведенных артритом руках дробовик, сидел Лен Жуков.
Я показал старику сумку, будто это он попросил ее взять:
– Ваша?
Лен усмехнулся:
– Конечно.
Я поставил чемоданчик на стол.
– Вы мне не верите, – сказал Жуков с акцентом, который навеки остался где-то между английской деревней и Россией. – Не верите ни единому слову.
Я смотрел на его руки. Из-за артрита пальцы скрючились, но оружие он держал уверенно – был спокоен как никогда. Я бросил взгляд на дверь, прикидывая, какова вероятность, что дробовик заряжен, и успеет ли Жуков выстрелить. Успеет. С четыреста десятым обращаться легче всего, его дают детям, когда учат их стрелять.
– Сядьте, – сказал он, прервав мои рассуждения.
– Скоро приедут мои коллеги. – Я и сам понял, как неуверенно говорю.
Жуков тоже это заметил:
– Думаю, не так уж и скоро. Сядьте.
Я остался стоять.
– Кости, что лежали в могиле с собаками, принадлежат Ани Бауэр. В этом нет сомнений. Мы получили данные карты от стоматолога из Германии. Почему вы не обратились к нам? Чего боялись? Вы ведь знали ее.
– Видели когда-нибудь, что делает с лицом выстрел из дробовика? – спросил Лен.
Я сел за стол. В комнате было всего два стула – гостей Жуков не любил.
– Шныряете тут по ночам… Чего ищете? – Старик покачал головой и кивнул на сумку. – Вот это старье?
– Я искал не вас, Лен.
– А может, стоило бы? – Лен шевельнул стволом дробовика.
– Почему бы вам его не отложить? Давайте поговорим.
Он крепче сжал четыреста десятый больными руками.
– Вы спрашивали, как я сюда попал. С солдатами, на Т-34. Знаете, что это?
– Танк времен Второй мировой. Или Великой Отечественной, как вы ее называете. Т-34 – русский танк.
– Нет. Не просто русский. А тот самый русский. Он купил вам свободу, заплатил за вашу демократию. В Британии, в Америке. Вы однажды заметили, что для войны я был маловат. Все верно, в одиннадцать лет не повоюешь. Мою деревню захватили немцы, но я тогда был в поле и убежал. А потом, когда пришли красные, вернулся. Только деревни не осталось. Потому что мы были – не люди. Для фашистов. Понимаете? Моя мать, отец, бабушка, сестры – не люди. Я больше никогда в жизни столько не плакал. Так закончилось мое детство.
