– А ты хотела? – спрашивает Сара. – Ты хотела отменить?
– Я не знаю. Когда они держали его, я увидела все, что у него будет, все, кем он может стать, когда вырастет. Они были теми родителями, которых он заслуживал. Первые пару лет они присылали мне фотографии, но я не знала, что с ними делать. Я была не в том состоянии. Только в прошлом году начала выкарабкиваться и почувствовала в себе достаточно сил, чтобы присутствовать в его жизни. Я говорила себе, что смогу повлиять на него положительно, но это полная чушь. Все было как раз наоборот. Я думала, это он сможет помочь мне. А теперь это…
– Я не понимаю, – заговорил Ной. – Почему здесь ты, а не эти родители?
Мэгги смеется, не чувствуя веселья.
– Вот вопрос на миллион долларов. Возможно, я просто больше заслуживаю этого.
На какое-то время они снова замолкают. Дворники на лобовом стекле скидывают в ночь мокрый снег.
– Мы обсуждали усыновление, – подает голос Сара. – Мы много лет пытались. Не с мужем. Я и мой бывший. То, что ты сделала для этих людей… Ты оказалась в плачевном положении и смогла превратить его во что-то хорошее. Ты подарила кому-то ребенка, и это величайший дар, какой только можно представить.
Мэгги гложет чувство вины – из-за того, что не рассказала про снятие с банковского счета Тейлоров около пятидесяти тысяч долларов, но она поспешно сменяет тему:
– Но твоя девочка не удочеренная?
– Нет. – Сара поворачивается к ней, на ее лице застенчивая, но гордая улыбка, и это впервые, когда Мэгги видит ее улыбающейся. Так она гораздо симпатичнее. – Ханна только моя. Вы бы видели ее. У нее такие же огненно-рыжие волосы, какие были когда-то у меня. Жаль, что у меня нет фотографии.
– Но вы думали об усыновлении?..
– К двадцати годам у меня было три выкидыша, – совершенно спокойно обьясняет Сара, женщина, которая либо уже смирилась с этими ужасами, либо слишком подавлена и измучена, чтобы сдержать откровения.
– Господи, – вырывается у Мэгги. – Мне так жаль.
– Все нормально. Они называли это бесплодие неясного генеза. Может, мы просто не подходили друг другу, Сэм и я. Я иногда думаю об этом, о бессмысленной жестокости реальности. Мы могли быть так счастливы! Мы были так счастливы, но природа просто не желала, чтобы у нас была семья. Без всякой причины, без смысла, без каких-либо фактов, которые они могли обнаружить с помощью какого-нибудь теста. Мы пытались лечиться от бесплодия, и в мою четвертую беременность нашу маленькую девочку я доносила полный срок.
– Это была Ханна? – спрашивает Линда.
– Нет. – Сара снова поворачивается лицом вперед. – Нет, наша четвертая беременность… Она оказалась мертворожденной.
Мэгги закрывает глаза, щеки ее краснеют.
– Черт.
– Боже мой, – произносит Линда. – Сара, мне так жаль. Я даже представить не могла…
– С чего бы тебе? У одной из четырех женщин случается выкидыш. У одной из четырех. Они сказали мне это в больнице, а я в это время думала: почему же я чувствую себя такой одинокой? О первом мы узнали на двенадцатинедельном скрининге. Мы были раздавлены, но было кое-что еще, о чем я никогда не говорила Сэму. Я была в каком-то смысле… возмущена этим. Мой ребенок был мертв внутри меня около недели. Я не знала, можно ли назвать трупом что-то размером со сливу, но именно так я себя и чувствовала. Как будто ношу внутри себя труп. Я могла дождаться либо естественного выкидыша, либо удалить его, но, честно говоря, просто хотела избавиться от него. Про такое не пишут в брошюрах и не говорят на ток-шоу. Возможно, я единственная женщина, которая испытывала такие чувства, но очень сомневаюсь в этом. Как бы там ни было, после трехмесячного срока похорон ты устраивать не будешь.
– Думаю, ты не должна винить себя за то, что тогда чувствовала, – говорит Мэгги. – Ничего странного в этом нет.
Сара пожимает плечами.
– В общем, я встретила Нила и забеременела после, ну вы понимаете, после первого раза. Это и была Ханна, мое маленькое чудо. Мы поженились, когда я была беременна. И все это в течение полугода после того, как я ушла от Сэма. А потом у нас появился Арчи, наш младшенький. Нил совсем не такой, как мой бывший. Не знаю, можно ли найти более разных мужчин, но он любит своих детей. Бог знает через что ему приходится проходить… – Тряхнув головой, она интересуется: – А ты, Линда? У тебя есть другие дети?
– Только Алисса. Она родилась в среду. У меня было кесарево. – Теперь Линда вытирает слезу. Мэгги приходит в голову, что это первая яркая эмоция, которую она увидела. – Она была прекрасным ребенком. И выросла такой воспитанной, послушной, с ней не было никаких хлопот.
– Мы вернем ее. – Мэгги кладет сзади руку на плечо Линды. – Мы вернем их всех.
Линда вздыхает.
– Господи, послушай нас. Какое-то заседание материнского комитета.
– Это точно, – соглашается Сара. – Бретт, а что насчет тебя? Есть что сказать как отцу? Расскажешь нам, насколько все просто с другой стороны?
Но Бретт не отвечает. Его дыхание становится тяжелым, и он крепко засыпает, сидя между ними.
«Или, – думает Мэгги, – возможно, он только притворяется».
46
Второй игрок
Бретт никогда не верил, что жизнь чужого человека может быть дороже собственной. Преданность, дружба, привязанность… Просто слова, не более.
Так было вплоть до того момента, пока он не познакомился с Крейгом Уилсоном. Обычным парнем, с которым они сначала даже парой слов не обмолвились. Конечно, нет, куда там – они были из разных лиг. Крейг – белый, шумный, мускулистый, мечта любой девчонки, и Бретт – черный, щуплый, неуверенный в себе мальчишка-подросток.
Его старомодные соотечественники с радостью оспаривали его статус типичного американского парня, и, вероятно, у него было меньше друзей, чем у обычного ребенка; у него никогда не было девушки, а его редкие юношеские эксперименты с порнографией вызывали примерно те же чувства, что и церковь, и все же он был обычным ребенком, несмотря на то, как его обзывали другие дети, комментируя цвет его кожи.
Крейг должен был быть таким же чокнутым, как и его старик. Ходили слухи, что офицер Донни Уилсон, легенда нью-йоркской полиции, любил по выходным расстреливать безоружных чернокожих мальчиков, и в государственной школе, где белых было меньше десятой части от всех учеников, это должно было навлечь на Крейга жестокую, если не смертельную расправу. Однако этого не произошло. Казалось, даже бандиты боялись Донни Уилсона, неприкасаемого призрака Бруклина, и они на всякий случай относились настороженно и к Крейгу.
Бретт не помнит, когда впервые увидел Крейга – возможно, они каждый день ходили по одним и тем же коридорам целый год, но он помнит, когда они заговорили впервые. Тот день был из таких, что не забываются.
Их долгая дружба началась с одного мстительного говнюка по имени Роланд Вашингтон. Это банальная история: Роланд проявлял необъяснимый интерес к Бретту, особенно изощряясь в искусстве делать его жизнь невыносимой, и три недели подряд, каждый божий день этот парень поджидал его где-то за воротами школы, чтобы учинить какое-нибудь бессмысленное издевательство.
Вскоре это обстоятельство вдохновило Бретта на поиск новых маршрутов домой, неоправданно длиннее привычных, на одном из которых однажды он и обнаружил Крейга Уилсона, запустившего правую руку в трусики Рози Брайант на задворках магазинчика «У Джо».
Бретт остановился как вкопанный, и причины тому были три: во-первых, он никогда не видел, чтобы кто-то исследовал содержимое трусиков девочки, потому что в этом возрасте у их одноклассниц едва начинала проклевываться грудь; во-вторых, потому что Рози Брайант была на два года старше мальчика, что казалось неслыханным, и она была черной, а разве Крейг – не сын какого-то психопата-расиста? Но в большей степени Бретт застыл из-за того, что по сравнению с Роландом Вашингтоном этот парень Уилсон должен был быть смертельно опасен.
