Месяцами он пытался понять кого-то, кто вообще не существует. Это многое объясняет. Ему становится легче дышать.
— Уже почти пришли. Я искала тихий уголок, чтобы поговорить. Мне нужно выговориться. Со мной такое впервые. С минуты на минуту я могу умереть. Мне нельзя терять время.
— Тогда почему мы не остановимся прямо сейчас, здесь?
— Они найдут нас прежде, чем я успею открыть рот.
— Я больше не могу. Мне холодно. И хочется есть.
— Согреемся, когда доберемся до места. Разожжем костер. Там, куда мы идем, они его не увидят. Но нужно будет погасить до восхода. Сахар сильный, но и у него есть предел возможностей. Он не может почувствовать, что где-то в ночи горит огонь. По крайней мере я так думаю.
— Кто такой Сахар?
Натан не может удержаться от вопроса.
Но Иезавель уже шагает дальше.
Через двадцать минут, спустившись почти на самое дно впадины, они оказываются у покрытого мхом и галькой выступа. Натан замечает под ним естественное углубление в горном склоне. Не очень большое, но втроем укрыться можно. И даже лечь, если немного потесниться. Здесь теплее. Греют земные недра.
Натан и Камилла устраиваются внутри, а Иезавель тем временем отправляется собирать хворост. Вскоре она возвращается с ветками каменного дуба в руках, аккуратно укладывает их и поджигает спичкой. Потом расставляет вокруг куски черного сланца, чтобы пламя не было заметно снаружи. И садится рядом с ними. К ним. Между ними.
Ей не терпится, она целует Натана, потом оборачивается к Камилле, чтобы поцеловать и ее. Та сперва отшатывается, но тут же начинает улыбаться. Бабочка-Иезавель светится счастьем. Это видно. Это чувствуется. Она подкладывает в огонь два засохших корня и возвращается к ним, в их объятия.
— Я расскажу все позже. Теперь у нас есть время. По крайней мере до полудня, или до двух часов.
Она делает глубокий вдох и закрывает глаза.
— Я хочу вас.
И умолкает.
К тому моменту, как Натан просыпается, часов в 8 или 9 утра, продрогший и мучимый жаждой, Иезавель снова становится воительницей, которую они накануне видели в действии. Она запрещает ему спускаться к ручью, чтобы попить. Он настаивает.
«Я буду осторожен».
Но она непреклонна.
— Позже. Сначала вы должны выслушать меня. Если спустишься сейчас, нас точно обнаружат. Конечно, рано или поздно это все равно случится. Я напичкана наночипами, которые излучают очень слабые волны, и инженеры Сахара могут засечь их. Я еще не совсем превратилась в машину. Пока нет. Но внутри у меня копошится немало биоэлектронных штуковин, они осваивают мое тело, как целину. Ты не представляешь себе мощи и влияния Сахара и его подручных. В конце концов они отыщут нас, но я имею право потратить немного времени на себя, прежде чем это случится. Настал мой час, моя брачная ночь. Я так долго ждала ее. Никто не может отнять ее у меня, я знаю, что вы не сделаете этого.
В ее глазах появляется странный блеск.
«Я по-прежнему хочу ее».
У него за спиной поднимается Камилла и зевая потирает предплечья. Натан думает, поделиться ли своими мыслями, но в итоге садится на место в глубине грота.
Насквозь продрогший.
Но любопытство быстро возвращается к нему, когда Иезавель начинает говорить.
— Моя история…
Она рассказывает им все. Одним духом. Или, точнее, выкладывает. Изливается — вот самое подходящее слово. Несколько часов пролетают, словно пара минут. Она повышает голос, говоря о своем отце, о человеке-в-сером, потом о Сахаре, а еще об Иезавели, и тут уж нельзя не упомянуть о Лоре, об опытах, проведенных над нею, над ее телом, опытах на выдержку и способность к сопротивлению. Манипуляция, предательство, Астарта и зверь, воплощенный в сотнях тварей, копошащихся в ее внутренностях.
Вирус и ее дочери.
Натан видит, как пугается Камилла, когда Иезавель вспоминает об оплодотворении — естественном, противоестественном и искусственном, — о беременностях, выкидышах и успешных родах. О своих дочерях. Об их клонировании. Об уничтожении самых слабых.
По-прежнему сидя на корточках, вместе со своей историей она открывает им свою наготу. Крепкие, напряженные мышцы. Стиснутые зубы, вздувшиеся вены, как у спортсмена, бегущего стометровку, блестящие глаза, прижатые к груди колени. В этот миг она необычайно красива. Натан никогда раньше не видел ее такой.
«Кто она?»
Стыдливость и безумие.
Да, сейчас перед Натаном Иезавель, собственной персоной, но за ней угадывается еще и другая Иезавель, финикийская царица с трагической судьбой, ну и, конечно, Лора.
Безумие, у которого тысяча лиц.
И шизофренические стороны ее личности, одна сложнее другой. Девушка-куколка, бабочка, зверь, женщина-в-сером, матрица, постель-и-раздвинутые-ноги, женщина-в-красном, последовательные и путаные, Хатор,[44] Тауэрт[45] или Сатис.[46]
Дочь, мать, сестра, жена, любовница, изменница, посторонняя.
Все они стремятся к одной цели: не выжить вопреки всему, но понять, просто узнать, зачем они здесь.
«Проанализировать пройденный путь».
Увидеть смысл в том, чтобы быть дочерью, матерью, сестрой, любовницей, изменщицей, посторонней.
Кем бы они ни были, в какую бы то ни было эпоху, они всем своим существом обращены к единственной цели: придать смысл собственным переживаниям.
С первых же слов Иезавели Натан понимает, что, решив поехать в Прива, они подписали себе приговор. Они заключили сделку — Камилла, Иезавель и он.
Тайный смысл сделки раскрывает игра в вопросы без ответов, которую Лоик затеял в подземельях СЕРИМЕКСа. Студент не проиграл ее. Он ввел Натана в мир таких реалий и представлений, о которых тот и не подозревал, и из этого мира ему уже не выйти. Лоик пролил новый свет на его размышления. В этом мире символов доминирование — уже не только действующее начало управления социальными отношениями и средой. Оно возведено здесь в ограничительный принцип, принцип контроля над жизнью во всех ее проявлениях, психических, генетических, технических и биологических. Несомненно, это худший из оруэлловских кошмаров.
Такова реальность, которую он наблюдает в настоящий момент. Но не способен разглядеть как следует.
«Действительность».
В которой живет Иезавель.
— Моя история начинается сегодня.
В голове Натана еще звенят последние слова Иезавели, когда солнце входит в зенит. Некоторое время трое беглецов молча смотрят друг на друга. Главное сказано.
«Осталось принять решение».
Которое касается всех троих.
Но еще и Бахии, Александра, Дени, дочерей Иезавели и всех подопытных, кричавших от боли во время опытов Сахара.
«Жить или умереть?»
Нет, еще сложнее:
— Мы не можем допустить, чтобы эти ужасы продолжались.
ТИН,
3 января 2008
Тексье, с перекошенным от боли лицом, продвигается вперед во главе десятка подручных, рассредоточившихся по территории шириной в двести метров. Еще пятнадцать со вчерашнего дня прочесывают дороги и тропы.
«Если бы они предоставили это мне…»
Никогда не доверять.
Девчонка знает эти горы как свои пять пальцев, а у него есть только карта. До сегодняшнего дня служба безопасности Ком-Бабелии ограничивалась контролем над дорогами и воздушными коридорами. Все равно что найти иголку в стоге сена.
Не доверять никому.
«Особенно этой мерзавке Иезавели».
Ненависть искажает его лицо, и без того изможденное страданиями, которые причинила ему несколько часов назад операция по извлечению пули. Амфетамин почти не действует. Для себя Сахар приберегает инъекции посильнее.
Потом.
«Они могли пойти только на восток!»
Он включает рацию.
— Тексье.
— Никаких следов возле Гравьер и Сент-Маргерит.
Тексье в гневе вырубает передатчик.
«Они наверняка ушли на восток».
Обыскать каждый квадратный метр.
Тексье знает, что у Иезавели почти неисчерпаемые физические возможности.
«Но не у тех двоих».
Они задерживают ее. За беглецами гонятся уже четырнадцать часов.
«Мы уже должны были поймать их».
Мерзавка, мерзавка, мерзавка.
Наказ Сахара:
— Она нужна мне живой, слышите?
«Ну еще бы!»
У Сахара слабость к этой девчонке. Он пресмыкается, раболепствует перед ней.
Если бы решал Тексье…
Он отдает приказания по рации:
— Сворачиваем на правый склон, потом сто метров вдоль гребня.
Ногу сверлит боль.
Тексье связывается с людьми, отвечающими за юго-западный участок.
— Тексье. Есть что-нибудь?
— До сих пор ничего.
