«Вы не выиграете».
Не тут-то было. По сути дела, Нгови просто сам отдал ему папство. Впрочем, какая разница? Победа есть победа.
Голосование заняло один час. После неожиданного заявления Нгови всем не терпелось поскорее закончить конклав.
Валендреа не стал записывать голоса, он просто мысленно прибавлял один голос каждый раз, когда звучало его имя. Когда набралось семьдесят шесть, он перестал слушать. Только когда кардиналы-счетчики объявили его победителем с результатом в сто два голоса, он снова обратил внимание на происходящее на алтаре.
Валендреа часто пытался представить себе, что именно он почувствует в эту минуту. Теперь только он мог решать, во что будет верить или не верить миллиард католиков во всем мире. Теперь ни один кардинал не осмелится его ослушаться. Его будут называть Святой Отец и до самой его смерти выполнять любое его желание. Некоторые кардиналы заметно занервничали, на чьих-то лицах он заметил выражение недовольства и разочарования. Кое-кто даже вышел из капеллы, громко заявляя о своем несогласии. Валендреа понял, что сейчас взгляды всех оставшихся устремятся на него. Он больше не кардинал Альберто Валендреа, епископ Флоренции и государственный секретарь Святого престола.
Он — Папа.
К алтарю приблизился Нгови. Валендреа понял, что африканец собирается исполнить последнюю обязанность кардинала-камерленго. После минутной молитвы Нгови молча прошел по центральному проходу капеллы и остановился перед Валендреа.
— Согласны ли вы, достопочтенный кардинал, принять ваше избрание верховным понтификом, совершенное в соответствии с каноническим правом?
В течение столетий этот вопрос задавался победителям.
Валендреа смотрел в проницательные глаза Нгови и пытался понять, о чем тот думает. Почему он сдался, зная, что тем самым почти наверняка отдает победу тому, кого презирает? Насколько было известно, африканец слыл преданным католиком. Он был готов пойти на все ради защиты церкви. К тому же он явно не трус. И все же он уклонился от борьбы, в которой вполне мог победить.
Он отогнал от себя эти непонятные мысли и отчетливо произнес:
— Да, согласен.
Впервые за последние десятилетия ответ на этот вопрос прозвучал по-итальянски.
Кардиналы встали и зааплодировали.
Скорбь по умершему Папе уступила место радости от избрания нового понтифика. Валендреа представил себе, как собравшиеся за дверями часовни прислушиваются к оживлению внутри, первому признаку того, что принято какое-то решение. Он смотрел, как один из кардиналов-счетчиков несет бюллетени к печи. Через несколько секунд в утреннее небо поднимется белый дым — и площадь огласится приветственными криками.
Аплодисменты стихли. Требовалось задать еще один вопрос.
— Каким именем вас называть? — спросил Нгови по-латыни.
В капелле повисла тишина.
Выбор имени многое говорил о будущей политике Папы. Иоанн Павел I обозначил свои намерения, выбрав имена сразу двух своих непосредственных предшественников, дав понять тем самым, что он надеется унаследовать кротость Иоанна и твердость Павла.
Иоанн Павел II сделал то же самое, выбрав двойное имя своего предшественника.
Валендреа не один год размышлял, какое имя выбрать, перебирая в голове самые известные имена пап — Иннокентий, Бенедикт, Григорий, Юлий, Сикст. Якоб Фолкнер стремился подражать Клименту и выбрал его имя из-за своего немецкого происхождения. Но Валендреа желал, чтобы его имя недвусмысленно символизировало: вернулись времена имперской власти Папы.
— Петр Второй.
По капелле пронесся шепот недоумения. Только Нгови сохранял невозмутимость. Среди двухсот шестидесяти семи понтификов было двадцать три Иоанна, шесть Павлов, тринадцать Львов, двенадцать Пиев, восемь Александров и множество пап с другими именами.
Но Петр был всего один.
Первый Папа.
«Ты Петр-камень, и на сем камне Я воздвигну церковь Мою».
Его прах лежал всего лишь в нескольких метрах отсюда, под полом главного храма всех христиан. Он был первым и самым почитаемым святым Католической церкви. За два тысячелетия никто не выбирал его имени.
Валендреа поднялся с кресла.
Хватит притворства. Все необходимые ритуалы исполнены. Его избрание утверждено, он формально принял престол и объявил свое новое имя. Теперь он епископ Рима, наместник Иисуса Христа, князь апостолов, верховный понтифик, облеченный властью над Вселенской церковью, архиепископ и митрополит Римской провинции, примат Италии, патриарх Запада.
Слуга слуг Божьих.
Он повернулся к кардиналам, чтобы убедиться, что все его поняли.
— Меня будут называть Петр Второй, — повторил он по-итальянски.
Никто не произнес ни слова.
Затем один из трех вчерашних кардиналов начал аплодировать. К нему не сразу, но присоединились еще несколько.
Вскоре вся капелла разразилась рукоплесканиями. Валендреа упивался ощущением полного триумфа, который никто не мог отнять у него. Но его восторг отравляли два обстоятельства.
Улыбка, появившаяся на губах Мауриса Нгови, и то, что камерленго присоединился к аплодисментам.
Меджугорье, Босния и Герцеговина
29 ноября, среда
11.00
Катерина сидела у кровати и не отрывала глаз от Мишнера. У нее перед глазами еще стояла страшная сцена: Мишнера без сознания несут в больницу. Сейчас она понимала, что будет значить для нее потеря этого человека.
Она еще сильнее презирала себя за то, что обманывала его. Она же собиралась рассказать Мишнеру всю правду! Может быть, он простил бы ее. Ведь она согласилась исполнить просьбу Валендреа, только чтобы снова оказаться рядом с ним! Наверное, ей был нужен внешний толчок, поскольку иначе ее гордость и раздражение никогда не позволили бы ей снова подойти к нему. Их первая встреча на площади три недели назад могла привести к катастрофе. Конечно, своим предложением Валендреа помог ей, но это ее не оправдывало.
Мишнер с трудом открыл глаза.
— Колин.
— Кейт? — Он пытался удержать на ней взгляд.
— Я здесь.
Она осторожно положила свою руку ему на грудь.
— Я слышу тебя, но не вижу. Как будто смотрю под водой. Что случилось?
— Молния. Она ударила в крест на горе. Вы с Ясной стояли слишком близко.
Он приподнял руку и потер лоб. Его пальцы ощупали шрамы и порезы.
— Что с ней?
— Похоже, все в порядке. Она была без сознания, как и ты. Что вы там делали?
— Потом.
— Хорошо. Попей. Врач сказал, тебе надо пить.
Она поднесла к его губам чашку, и он сделал несколько глотков.
— Где я?
— В государственной лечебнице для паломников.
— Они сказали, что со мной?
— Ты не контужен. Но тебя очень сильно ударило молнией. Еще немного, и вы бы оба погибли. Ты ничего не сломал, но у тебя серьезная опухоль и глубокая рана на затылке.
Она не отрываясь смотрела на него.
Дверь открылась, вошел мужчина средних лет с бородкой.
— Как дела у больного? — спросил он по-английски. — Я ваш доктор, святой отец. Как вы себя чувствуете?
— Как будто по мне прокатилась лавина, — ответил Мишнер.
Катерина улыбнулась. Можно немного расслабиться, самое страшное позади.
— Неудивительно. Но вы поправитесь. Небольшие порезы, но череп цел. По возвращении домой пройдите полное обследование. А вообще, учитывая, что с вами произошло, вам крупно повезло.
Быстро осмотрев Мишнера и дав еще несколько советов, доктор исчез.
— Откуда он знает, что я священник?
— Мне пришлось сказать, кто ты. Я ужас как испугалась.
— Что известно о конклаве? — спросил он. — Ты знаешь что-нибудь?
— Я даже не удивляюсь, что это первое, о чем ты спрашиваешь.
— А разве тебе не интересно?
Ей действительно было любопытно.
— Час назад ничего еще было не известно.
Она взяла его за руку. Он повернулся к ней и сказал:
— Жаль, что я не вижу тебя.
— Я люблю тебя, Колин.
Она произнесла это, и ей стало легче.
— И я тебя люблю, Кейт. Мне надо было сказать это еще тогда.
— Да, надо было.
— Многое надо было сделать по-другому. Но я знаю, что в моем будущем должна быть ты.
— А как же Рим?
— Я сделал все, что обещал. Теперь с меня хватит. Я хочу поехать с тобой в Румынию.
Ее глаза стали влажными. Хорошо, что он не видит, как она плачет. Она вытерла слезы.
— Там мы сможем сделать много хорошего, — сказала она, старясь, чтобы ее голос не дрожал.
Он крепко сжал ее руку.
Ватикан
29 ноября, среда
11.45
Приняв поздравления от кардиналов, Валендреа вышел из Сикстинской капеллы в окрашенное белым цветом помещение — Комнату Слез. Там лежали уложенные аккуратными рядами облачения из Дома Гаммарелли. Сам Гаммарелли стоял наготове.
