Зрительный зал встретил его еще не выветрившейся духотой и запахом догорающих свечей. Два грустных огонька дрожали по краям рояля, с трудом расталкивая пыльный воздух. Более ничего. Пустая сцена и трехногий белый инструмент в центре. Овальный выступ рояля, обращенный в сторону зала, был украшен грудой цветов. Генерал армии даже растерялся. Как же так? Выходит, он ошибся. Марина убежала на ночь глядя не для того, чтобы разучивать новую песенку. У дочери свидание! Это так естественно в ее годы.
Успокоившийся генерал армии хотел было покинуть зал, но тревожный взгляд Гордеева его остановил. Более высокий командир части, вытянув шею, что-то рассматривал на сцене. Васильев оглянулся. Пустой помост, рояль и цветы. Снизу из партера больше ничего не было видно.
Гордеев неуверенно указал пальцем.
– На рояле, на цветах…
Васильев неуклюже устремился к сцене. Посередине россыпи цветов виднелось нечто округлое, правильной формы. Сначала показалось, что лежит ваза. Она упала, и из нее высыпались цветы. Но ваза должна быть гладкой, а этот предмет не отсвечивал, наоборот, по мере приближения генерал замечал некоторую неряшливость в очертаниях. Уткнувшись животом в край сцены, он протер слезящиеся от напряжения глаза и ясно увидел на фоне пламени свечи рыжую челку.
Генерал разом вспотел, не отрывая глаз от рояля, сдвинулся вправо, тяжело поднялся по ступенькам на сцену и сразу понял, что не ошибся. На белоснежном рояле в потрясающем черном платье среди пурпурных гвоздик лежала его дочь. Васильев увидел ее бледные щеки, закрытые веки и чуть вздернутый нос. Казалось, что девушка спит. Взволнованный генерал сделал несколько стремительных шагов, стараясь ступать на цыпочках, и замер над роялем. Он разглядел на шее дочери голубую косынку в темных влажных пятнах. Под ней в обе стороны по глянцевой белой поверхности медленно расползалась алая лужа крови. Стебли цветов пропитывались густой влагой.
Генерал схватил девушку за плечи и бережно потянул на себя. Округлившиеся от ужаса глаза наблюдали, как растягивается косынка на шее, приподнимается легкое тело, а голова остается неподвижной. Сильные мужские руки дрогнули. Девичье тело дернулось в сторону. Замотанная косынка повернула отрезанную голову. Она перекатилась через цветы и опрокинула свечку. Рыжие волосы вспыхнули, издавая шипение и неприятный запах.
Боевой генерал издал душераздирающий вопль. Вместе с криком он выплеснул весь запас энергии и рухнул без сознания.
По бетонной дороге через лес к контрольно-пропускному пункту шагал развязный старшина в расстегнутом парадном мундире. Фуражки на нем не было, длинные волосы неряшливыми прядями топорщились на оттопыренных ушах. В руках он сжимал бумагу с большой таблицей. Там, где позволял лунный свет, он разворачивал ее, всматривался в цифры и сладостно мычал. В эти мгновения на его искривленной шее был виден узловатый шрам.
Так Композитор выражал свое счастье.
На повороте его догнал отголосок мужского отчаянья. Композитор равнодушно зафиксировал новый звук и ускорил шаги. Со снисходительной усмешкой он припомнил минуты собственной слабости при встрече с певицей. Он так был очарован ее уникальным голосом, что забыл о главной цели свидания. Он даже не контролировал свой голос, хотя для него звуковая маска являлась таким же естественным атрибутом, как для других повседневная одежда. Неужели в тот момент он был абсолютно "голым"?
Звон падающих на сцену скальпелей вернул ему холодный рассудок. Певица уснула в его жестких объятиях, не успев испугаться. Он не стал делать лишнюю работу и вскрывать ей носоглотку. Ему требовалось изучить лишь вход в гортань. Для этого лучше всего было отделить голову от шеи под самым подбородком. Когда работа была проделана, всё измерено и занесено в таблицу, он привел в порядок тело девушки и даже, как обещал, сыграл для нее веселую мелодию, сочиненную тут же.
На освещенной площадке перед КПП вдоль шлагбаума прохаживался солдат с автоматом. Он заметил странного военнослужащего, когда тот вышел на свет и радостно замычал, разглядывая бумажку.
Резкий окрик постового неприятно удивил Композитора. Кто смеет мешать его великому плану? Да еще таким никудышным голосом! Сегодня он завершил грандиозный многолетний труд и стал обладателем самого ценного в мире секрета, а тут – нелепое препятствие в лице тщедушного бездарного солдатика. Только сейчас, остановившись перед акустическим ничтожеством, он осознал всю степень величия своего открытия.
Оглушающий вопль восторга вырвался из груди Композитора. Крик был столь мощен и неистов, что постовой втянул голову, зажал уши и попятился к домику охраны. Там встрепенулся дремавший сержант. А Композитор всё буйство чувств выплескивал в могучем утробном реве. Достигнув максимума, его крик свалился в низкий диапазон и стал похож на рычание, а затем перешел в мощный, пронизывающий невидимой вибрацией, убийственный гул.
Перепуганный сержант заперся внутри поста, скорчившись на полу. Обезумевший солдатик, оставшийся снаружи, дернул ручку, увидел в руках скобу с вырванными шурупами и в отчаянье выпустил автоматную очередь в закрытую дверь. Композитор услышал стон раненого сержанта, сжалился и добил его инфразвуковым импульсом. Дорога была свободна. Композитор поднял камешек, стукнул по металлическому шлагбауму и с интересом послушал, как тот звенит. Насладившись протяжным звучанием, он покинул войсковую часть.
Выживший солдатик так и не смог внятно объяснить, почему он убил своего командира. На одном из допросов в военной прокуратуре в Москве он услышал гул поднимающегося лифта. Солдатик застонал, оттолкнул следователя и выбросился из окна пятого этажа.
Круглосуточная засада, устроенная в деревенской избе в Аникееве, результата не принесла. Прошла неделя после убийства Марины Васильевой, а Композитор в свой дом так и не явился. Трифонов понимал, что врасплох преступника не застанешь, его обостренный слух издалека обнаружит спрятавшихся сотрудников. Поэтому многочисленные оперативники дежурили в электричках, на станции Литвиновка и приглядывали за всеми дорогами в Аникеево.
Однако Композитор никак себя не проявлял.
Тщательные обыски, проведенные в доме преступника, принесли много улик. Украденный магнитофон, одежда с каплями крови, резиновые перчатки, идентичные найденным на месте преступления, многочисленные фотографии жертв – полностью изобличали преступника, но не давали зацепку, где его искать. Был обнаружен добротный фотоаппарат с непроявленной пленкой, но она оказалась пустой. Никаких бумаг, кроме блокнота со стихами и чистых нотных листов, в доме не нашли.
Сергей Трифонов в очередной раз листал блокнот с вырванными страницами. Отсюда Композитор брал тексты песен для Марины Васильевой. Поэт использовал блокнот не только для стихов, но и как записную книжку. На многих страницах то тут, то там виднелись наспех записанные номера и телефоны. Их тщательно проверили, но это оказались координаты случайных знакомых погибшего поэта.
Подполковник блуждал взглядом по буквам и цифрам, пока не заметил на чистой странице выдавленные следы от ручки. Предыдущий лист был вырван. Трифонов вернулся на несколько страниц назад. Поэт писал легко и небрежно, без нажима, окончания букв скорее повисали в воздухе, чем отпечатывались на бумаге. А здесь кто-то явно давил на ручку или карандаш, старательно выводя цифры. Трифонов расположил лист под наклоном к свету и переписал то, что увидел.
Семь цифр. Как в номере телефона!
Адрес и имя абонента можно было проверить по телефонной базе, но это заняло бы время. Вполне вероятно, что кто-то воспользовался блокнотом еще при жизни поэта, и у следствия опять пустой контакт. Зачем напрасное ожидание.
Подполковник придвинул телефон и набрал записанный номер. После долгих гудков на другом конце провода устало откликнулся мужской голос:
– Алло.
– Позовите Композитора, – наобум брякнул Трифонов.
Возникла пауза. Затем собеседник перешел на вкрадчивый тон и осторожно поинтересовался:
– А вы, собственно, кто?
– Подполковник КГБ Трифонов, – представился офицер и продолжил давление: – С кем я говорю?
– Камоцкий, – гнусаво просипел мужчина. – Что вам нужно?
"Камоцкий, Камоцкий", – вертелось в голове у подполковника. Очень знакомая фамилия. А, точно! Хирурга с таким именем использовал для нужд конторы еще Бурмистров.
– Вы – хирург?
– Смею надеяться, что да.
– Что вам известно о Композиторе?
– Подполковник, я буду говорить только с генералом Бурмистровым.
– Генерал Бурмистров давно погиб! Потрудитесь ответить на мой вопрос.
– Не смешите меня. Я разговаривал с ним неделю назад.
Через полчаса заинтригованный Трифонов был уже в госпитале у профессора Камоцкого. Прежде чем продолжить беседу, он показал служебное удостоверение и велел запереть кабинет.
