услышала, как хрустнул сустав на руке парня, когда он дернул за ручник.
– Ты больной что ли, э? Поворотник в падлу защемить, да? – вопрошал водитель едва ли не по пояс выдавшись из окна, когда Саида аккуратно вернула сумку на исходную.
Весь остаток пути до дома Саида молча слушала монолог водителя о сумасшедших на дорогах. Она внимательно вслушивалась в его голос, но так и не смогла вспомнить, где могла его видеть. На руке парня она заметила, как налился красным след от ручника, когда передавала ему деньги. Дома Саида оставила сумку в прихожей и заглянула в неё только под вечер, когда искала самую вкусную помаду, готовясь к сиквелу вчерашнего свидания. Со дна центрального отсека на неё игриво поглядывал, помахивая надкушенной морковкой, улыбчивый крольчонок.
В отличие от Саиды, водитель узнал её сразу. Такие мордашки надолго врезаются в память. На такой Селемине можно смело уходить на покой. Но эту роскошь он пока позволить себе не может. Пока. Он подрулил к ограде футбольной площадки одной из самой престижных в «первухе» гимназий, откинул козырёк и приспустил окно. Престижной, но не настолько, чтобы отказывать ученикам в удовольствии расчистить площадку от снега. Как же она, лапочка, старается. Старается не смотреть на него. Такие шапочки, похожие на плюшевые наушники он видел только в кино. А такие розовые щечки видел впервые. Ай, ты ж моя, румяшка! Вот же оно, накатывает вновь. Пышка, амазонка, зайка, а вот теперь у него будет и снегурочка. Вскинула глазки и прыг обратно. С Багзом подружитесь, значит. Как же чешется этот сраный парик. Наверно ещё пара недель и с маскировкой можно заканчивать. Итак, понятно, что с Заирой его никто не видел. Счастливая козырка-неведимка! Он погладил выцветшую акулу и развернул козырёк. Глаза застыли на кружочке высохшей слюны на стекле. Он ещё долго шарил рукой под панелью, педалями, ручником и подлокотником, но оставил эту затею, когда она опять посмотрела на него. Под сиденье он полезет уже в другой раз. Она ещё несколько раз присматривалась к нему, пока физрук, посасывая свисток, не созвал всех к центру площадки. Девочка ещё раз украдкой обернулась к ограде, но машины там уже не было. Что хотел от неё этот Молчаливый Боб, она так и не поняла, но в следующий раз обязательно узнает.
В своей работе лейтенант Шайдабеков привык полагаться на озарения. Эта бесхитростная установка не раз выручала его по университету, когда он понимал с каким преподом можно пошутить, а с каким любая шутейка для него будет чревата воздухом в зачётке. Понимал, в какие непонятки на курсе можно врываться, а в каких лучше остаться сторонним наблюдателем, пока они не затронут непосредственно тебя.
Вышколенную за пять лет интуицию он регулярно пускал в дело и на профессиональной почве. Он мог часами мурыжить особо несговорчивых задержанных, упиваясь их хладнокровием, а точнее эмоциональным шоком, который они зачастую принимали за таковое. После того как процедура дознания заканчивалась Тагир не помнил около 70 процентов задаваемых им вопросов. Незначительные, не имеющие отношения к делу, спонтанные они слетали с его губ как шелуха от семечек, до тех пока он не чувствовал то самое озарение, когда человек начинает проседать, даже будучи совершенно невозмутимым. Тогда-то он и начинал лупить по размякшей бдительности хладнокрова, который, спустя несколько ответов на вроде бы едва касающиеся дела вопросы, укладывался на Тагирово блюдечко.
Такой же установки он придерживался в следственной работе, за той разницей, что на этой арене озарения случались гораздо реже. Он уже давно знал, что нудное, кропотливое выискивание нестыковок в свидетельских показаниях, первоначальной картине преступления и прочих моментах, не даст ему ничего кроме расколотого изнутри черепа. Он просто не спеша запускал в себя все подробности дела, и ждал момента, когда какая-либо упущенная с первого взгляда деталь вспенится и озарит его извилины. Он не знал, ускорил ли этот процесс оглашённый Шапиевичем с пеной у рта приказ о его отстранении, или же причиной стала капитальная релаксация начала января. Он только помнил как лёжа у телека наткнулся на рекламу о продаже элитных квартир, подорвался с дивана и выхватил из-под стола засаленный альманах «Желтых страниц» за прошлый год. Спустя полчаса он уже переступал порог офиса компании «Такси-тау». Тагир с удовольствием прочитал женскую фамилию на табличке директора, взбил катышки своего очарования и, настучав нехитрый, игривый ритм, любезно открыл сам себе дверь.
Адиль уже успел отвыкнуть от того, что кто-то может зайти к нему в отдел, не постучавшись. Не говоря уже о том, что при входе, точнее врыве, дверь снесут, как ворота осажденной крепости. Он скинул ноги со стола и хлопнул по крышке ноутбука, будто застигнутый врасплох подросток. Последовавшая тишина окончательно его выбесила и он подорвался с кресла, когда из проёма спружинила счастливая репа Тагира. Судя по щекам, шоколадных дед морозов тот ел вместе с ёлкой, а из ушей, если приглядеться, были видны кусочки оливье.
– Пашиму, такой грусаный, нашальнике?
– Может потому, что кто-то поверх отпуска ещё на неделюнама с лишним загулятанама решил сделать?
– А вот сейчас Тагирама всё расскажет, где быланама, и нашальнике ему памятникама построит.
– Дверцу вправь только и можешь вещать, – Адиль дозакрыл ноут и вышел в общий кабинет.
Как оказалось, Тагиру и вправду было, чем оправдаться. Отстранение, очевидно, глубоко его задело и только растравило в нём дремлющую до этого ищейкову чуйку. Поначалу Адиль, памятуя последние успехи товарища, слушал без особого энтузиазма. С ленцой помешивая кофе, тесное общение с которым возобновилось после ухода Саиды, он не представлял, какую роль сыграет в скором будущем собранная Тагиром информация. Проштрафленные дни тот провел, обходя все диспетчерские городских служб такси и частных компаний грузоперевозок.
– Я всю плешь проел этим мужикам, с чьих номеров риэлтеру звонили. Эльвиру даже с её гипнозом подключил, чтобы они вспомнили, наконец, что делали в то время. И помог-таки, прикинь! Так что жене тоже премию, но об этом после. Когда я увидел такие же непонятные звонки на распечатке Абиловой, я чуть не взвыл!
Тагир метнулся к кулеру и промочил подсохшие связки. Он чуть не поперхнулся от смеха, когда заметил, как Адиль в нетерпении заталкивает в него взглядом последние глотки. Оторвавшись от кружки, он застыл с физиономией довольного аутиста и, не спеша вернув посуду на место, продолжил, загибая пальцы:
– Все бухие. Не одупляли где были
