Ознакомительная версия.
— Шизофрения, — глухо произнесла Катя. — Маниакальный психоз. Господи…
— Мне кажется, там, в Омске, он натворил что-то. Может быть, впервые убил. Или изнасиловал. Мать Фокиных узнала об этом. И решила бежать. Так они оказались здесь, в затерянной на краю города Яме. Поселились на самом отшибе поселка. Я думаю, мать пыталась спасти душу своего сына. Может быть, она держала его внутри и запрещала выходить. Но то, что с ним происходило… Это уже было сильнее его. И однажды он снова убил. Убил человека, который мешал живущему у него внутри зверю. Он убил собственную мать, Катя. На глазах маленького брата… — Поляков покачал головой. — Вот, как все было. Поэтому Кирилл гадил под себя от страха при одном упоминании о делах своего брата. Кирилл вырос, сам стал убийцей стариков, с каждым новым трупом возрождая свою детскую травму. Таким образом, мне кажется, он пытался перебороть свой страх. Но на самом деле он просто эпизод за эпизодом прокручивал старую травму, которая разрушила его жизнь. Петр был его личным злом.
Катя выдохнула, чувствуя, как зарождается слабость в коленях. Хотелось сесть. А еще — зажмуриться.
— Если все так… Как его искать?
Поляков мрачно пожал плечами. Влажными от дождя руками достал сигареты, закурил.
— По официальной версии, маньяка больше нет. Белянский согласился, что нужно проверить брата, но есть еще Гапонов. Ему вряд ли понравится, что кто-то копается в уже закрытой истории. Но он мог сменить имя, чтобы раствориться. И сейчас найти его — сложнее, чем найти иголку на поле со стогами сена. В городе живет 600 тысяч человек. В доме у бабки его искать бесполезно. Кстати, про бабку. Она всю жизнь бормочет заговоры. Знаешь, какие? Заговоры на изгнание нечистой силы из дома. Она, как может, пытается оградить себя от этого внучка… — Поляков покачал головой. — В общем, я даже не представляю, с какого конца можно подобраться к этому ублюдку.
Катя на секунду закрыла глаза.
— Ты не знаешь, где они жили до самоубийства матери, да?
— Я хотел у родителей поспрашивать, вдруг они что-то помнят… — Поляков настороженно покосился на Катю. — А ты?
— Место силы, — повторила Катя слова, сказанные ею когда-то. — Серийные убийцы часто возвращаются в места, где они черпают вдохновение и силы. Если все так, то у Петра Фокина может быть такое место. Там его не будет искать никто…
…Барак утопал в зарослях кустарника, как выглядывающий из болота леший. Прогнившие бревна тонких стен и заколоченные окна, в щелях которых сквозила кромешная темнота. Барак не выглядел обитаемым и наверняка таковым не являлся. Но Катю пробирал озноб — все больше с каждым шагом, с которым она приближалась к страшилке из детства. Сейчас она снова была испуганной девчонкой. Словно и не было этих 18 прошедших лет.
— Фонарь есть? — хрипло шепнула Катя.
Поляков вручил ей фонарь. Сам же сунул руку за спину и выудил травматический пистолет, крепившийся за поясом. Снял с предохранителя. Лицо Полякова было напряжено, уголок глаза дергался. Он сам был на пределе. Этот черный скелет дома навевал ужас на них обоих.
Катя сжала рукоятку фонарика. Они крались вдоль фасадной стены барака к деревянной, обитой когда-то давно облезлым уже дерматином, двери. Пробираясь к входу в дом, Катя скользила по окнам. Ей мерещилось, что там, за досками, которыми были заколочены прямоугольники зияющих чернотой окон, кто-то прятался. Как и тогда, 18 лет назад, когда она впервые услышала от Вали историю этого места.
— Дверь, — выдохнула Катя. Голос не слушался и скакал, то срываясь на хрип, то звеня, как колокол.
Поляков тронул ручку и аккуратно потянул на себя. Противно скрипнули ржавые петли, и дверь приоткрылась. Изнутри темнота барака окатила Катю и Полякова запахом тлена, гнили и сырости.
— Готова?
Катя сжала фонарик так, что побелели костяшки пальцев, выставила спасительный прибор перед собой и шагнула в черноту барака.
Луч фонаря лихорадочно метался по стенам и руинам, оставшимся от внутреннего убранства барака, в поисках угрозы. Но никакой угрозы не было. Квадратное помещение с металлическим кухонным столом у заколоченного окна — три кривые горизонтальные полосы тусклого серого света указывали на это — поросший паутиной шкаф и сломанные и сгнившие деревянные табуретки. Ржавый призрак кухонной плитки.
— Дверь, — прошептал Поляков.
Впереди черным прямоугольником виднелась дверь вглубь дома. Катя, стиснув зубы, шагнула туда. Дрожащий луч света выдернул из темноты узкий коридор. Двери, ведущие налево и направо. Заляпанная и перепачканная чем-то черно-белая фотография в рамке. Катя скользнула по ней фонарем и вздрогнула. Там была изображена семья. Мужчина с обветренным лицом и глубоко посаженными глазами. В них словно читалась какая-то тревога. Усталая кудрявая женщина, пытавшаяся улыбаться в камеру. На руках она держала беззубого малыша, которому было не больше года. В колготках, с кривыми ножками, в сандаликах и вязаной кепочке, он тянул в рот пальцы и завороженно смотрел на объектив. Между родителями сидел подросток. Угрюмый, он смотрел исподлобья — как казалось, прямо на Катю — и от его взгляда ей стало страшно.
— Это он, — шепнула Катя.
Сбрасывая с себя оцепенение, которое буквально накатывало волнами, одна за другой, Катя шагнула дальше и посветила фонарем в одну из комнат.
На гвозде на стене комнаты висел натянутый на вешалку-плечики костюм уборщика. Логотип клининговой фирмы на груди. Пятна от чистящих средств на ногах. Катя едва не задохнулась от пронзившей ее мозг мысли. Костюм был новым!
— Уборщик, — процедил Поляков. — Твою мать… Он работает уборщиком. Ты понимаешь?
Катю тихонько потрясывало.
— Что?
— Эта клининговая фирма, — Поляков указал стволом пистолета на логотип. — «Чистюля». Это самая крупная фирма в городе. Уборщики «Чистюли» моют полы в банках, торговых комплексах… В администрации… Понимаешь?
Катя слабо кивнула. Простой уборщик. В памяти всплыли слова консультанта-психиатра из клинической больницы, когда он описывал Кате психологический портрет серийника. «В жизни он неприхотлив. Может заниматься самой обычной деятельностью. Вплоть до слесаря, рабочего». Психиатр почти угадал. Он был уборщиком… И однажды он мог по распределению оказаться на таком объекте, как администрация Южного административного округа. Или мэрия города. Где увидеть юную девушку, решившую проведать отца. Наталью Марфину, дочь главы города.
Катя обвела лучом фонаря погруженную в темноту комнату. У стены, слева от почти наглухо заколоченного окна, стоял расшатанный письменный стол. За ним когда-то учили уроки братья, ставшими самыми жестокими убийцами этого города. Пятно света скользнуло по столу и замерло на предметах, находившихся на них.
Губная помада. Металлическое карманное зеркальце с гравировкой в виде цветка на крыше. Шариковая ручка. Тонкая золотая цепочка с кулоном в виде звездочки. Полупустой флакончик духов. Плетеный кожаный браслет-фенечка. Серебряное колечко. И многое другое из того, что девушки и молодые женщины носят на себе — на шее, пальцах, запястьях — или в сумочках.
— Мамочки, — вырвалось у Кати. — Ты это видишь?
Поляков покачал головой, пораженный не меньше.
— Коллекция. Его алтарь. Иконостас. Вещи убитых девушек. У каждой он забирал какой-нибудь сувенир и приносил сюда…
Катя была напряжена до предела. Она боялась даже дышать. Ей казалось, что она погрузилась под гипнозом — под которым однажды, много лет назад, Катя уже была, когда мама пыталась избавить дочь всеми возможными способами от приступов с провалами памяти — в пучину своих фобий, от которых бежала последние 18 лет, и сейчас стояла в самом сердце страха.
Катя, не отрываясь, смотрела на коллекцию серийного убийцы, тщательно, аккуратно, с любовью расставленную на столе. На этот алтарь падали жалкие жидкие тени серого света, кое-как пробивавшегося сквозь щели в заколоченном окне.
И вдруг по поверхности стола что-то промелькнула. Катя тихо вскрикнула, едва не выронив фонарь. Она обернулась на окно. Узкие щели между досками, за которыми виднелась листва душащих барак в своих жадных объятиях зарослей.
Поляков тяжело дышал рядом, также уставившись на окно.
— Тебе тоже показалось? — прошептал он. В звенящей тишине, царящей вокруг, его голос протрубил в ушах Кати ритуальным шофаром.
— Там кто-то есть, — слабо пробормотала Катя. — Сергей, там есть кто-то.
Поляков посмотрел на нее, стиснул зубы и кивнул.
— Стой здесь.
— Нет!
— Стой здесь!
А сам, обхватив рукоятку пистолета двумя руками, шагнул за дверь.
Катя осталась одна в святая святых убийцы. Ее трясло от ужаса. Она отступила к стене, сжимая фонарик, как дубинку. Катя светила на дверь, и пятно света скакало от дрожи, колотившей Катю. Она лихорадочно смотрела то на заколоченное окно, ожидая, что сейчас в щелях между старыми гнилыми досками промелькнет что-то ужасное, то на дверь. Как загнанный в ловушку зверь.
Ознакомительная версия.
