Йозеф Гелинек - 10-я симфония

— Я был в суде и не мог позвонить раньше, — оправдывался Даниэль. — Знаешь, я буду отцом.

— В добрый час, — сказал Дуран, даже не дав себе труда изобразить восторг. Поздравил, словно Даниэль выиграл в лотерею. Он думал о другом.

— Мараньон организует в память Томаса другой концерт, и на сей раз мы оба официально приглашены.

— Когда?

— Завтра вечером.

— Так скоро? Импровизированный концерт?

— В высшей степени. Давать его будет Исаак Абрамович.

— Не может быть, — отозвался Паниагуа. — Абрамович играет завтра три последние фортепьянные сонаты Бетховена в Национальной аудитории.

— Он отказался играть, потому что директриса Аудитории не разрешила ему репетировать.

— Эта ведьма опять всех распугала.

Навязывая музыкантам свои жесткие графики и предъявляя непомерные требования, директриса Национальной музыкальной аудитории довела дело до того, что все больше знаменитостей отказывалось там играть.

— Мараньон, узнав, что Абрамович отказался, немедленно связался с его представителем и предложил ему двойную плату за то, что тот даст концерт у него дома.

— Три последние сонаты! Впрочем, на самом деле Мараньону, скорее всего, хочется услышать последнюю, Тридцать вторую. Это соната до минор, три бемоля на нотном стане, как в Десятой.

— Тебя от этого не бросает в дрожь?

— Ты имеешь в виду масонскую символику?

— Я имею в виду совсем другое. Мараньон убежден, что убийца еще не расшифровал татуировку. Возможно, завтра среди приглашенных будет человек, отрезавший Томасу голову.

Утром в день концерта инспектор Матеос получил письмо из Парижа с обратным адресом:

Billards Delorme

56, Rue des Filles de Sainte Geneviève-du-Mont[24]

Вскрыв письмо, Матеос убедился, что в нем дюжина любовных писем, адресованных Рональду Томасу испанкой, о которой Делорм упоминал при встрече несколько дней назад.

Как и послания Бетховена, адресованные таинственной «бессмертной возлюбленной», эти письма были помечены только числом и днем недели и подписаны лишь инициалом Л. Все они относились к одному периоду, когда, судя по всему, женщина выздоравливала после болезни, а он заботился о ней. Когда болезнь стала отступать, Томас сильно переживал, что вынужден на несколько дней покинуть свою возлюбленную. Очевидно, пара была очень близка — об этом можно судить по частоте обмена письмами, — и он был всерьез обеспокоен ее здоровьем.

Первое письмо начиналось так:

Привет, чудовище, как поживаешь? Как дела? Думаю, ты в хорошем настроении и отдохнул…

Что тебе рассказать? Чувствую себя гораздо лучше благодаря тебе и твоим ласкам.

И правда, стоит мне только вообразить твою нежность, когда мы остаемся наедине, я сразу чувствую себя полной жизни…

Ничто в содержании писем не могло помочь Матеосу понять, кто эта женщина, но благодаря упоминанию необычного снегопада, случившегося накануне в Сахаре, инспектор установил, что письма относятся к 1979 году. Обратившись к старым календарям, он понял, что в тот год, когда 12 марта пришлось на понедельник, в Сахаре случился снегопад, и это побудило женщину процитировать песню, которая ей нравилась:

Убедившись в невозможности извлечь дополнительные данные из содержания писем, инспектор Матеос направился в экспертно-криминалистический отдел, чтобы его добрый друг Салмерон, маг и волшебник графологического анализа, сообщил ему что-нибудь о личности женщины, писавшей эти письма. Салмерон был выдающимся специалистом, и начальство поставило его во главе первой группы экспертов по арабской графологии: в связи с расцветом исламского фундаментализма эта дисциплина пользовалась небывалым спросом.

Салмерон беседовал с каким-то аргентинцем, который, по-видимому, изучал работу подразделения, но, увидев Матеоса, Салмерон попрощался с коллегой.

— Ты по мою душу? — спросил он, обмениваясь с приятелем крепким рукопожатием.

— Хочу, чтобы ты взглянул вот на это, — ответил Матеос, показывая ему письма, присланные Делормом.

— Ох, у меня работы по горло. Тебе срочно?

— Дело не в срочности, а в том, что если я пойду по официальному пути, эти письма все равно попадут в руки графолога, но не такого классного, как ты.

— Это точно, сейчас я занимаюсь только арабской графологией. Что ты хочешь узнать из этих писем?

— Я хочу выяснить, кто это написал, а за невозможностью этого удовлетворюсь характеристикой писавшей.

— Это моя специальность, сколько бы мое начальство ни хотело выпихнуть меня наверх. Сейчас я занимаюсь исключительно экспертизой образцов почерка, знаешь, сопоставление рукописей для установления авторства, подлинности подписи и так далее. Но что действительно меня захватывает в этой профессии и в чем я без лишней скромности преуспел несколько больше своих коллег — это графопсихология. Возможно, потому, что я в отличие от большинства моих товарищей отношусь к ней всерьез. Тебе хорошо известно, что только на основании анализа почерка я не раз представлял судье заключение, позволявшее отдать приказ о задержании еще до конца психопатологического исследования, которое занимает много времени.

Матеос помахал зажатыми в руке письмами перед своим другом и спросил:

— И одним глазком не взглянешь?

Салмерон взял письма. Оглядевшись, он решил, что здесь слишком многолюдно:

— Пойдем в другое место, где потише.

Двое полицейских закрылись в кабинете, опустили жалюзи, и графолог аккуратно разложил двенадцать писем на столе в два ряда. Довольно долго он молча рассматривал их, иногда пользуясь мощной лупой, затем снял очки.

— Я увидел достаточно.

— И что скажешь?

— Кто бы ни была эта женщина, ты должен быть с ней очень осторожен. На первый взгляд письмо веселое и написано человеком дружелюбным, но только на первый взгляд. На самом деле мы имеем дело с холодным и замкнутым человеком, посмотри на строчки, на этот наклон влево. Очень скрытный и коварный человек с преступными склонностями. Видишь, как она пишет «о»? Все они замкнуты в правильное колечко, это характерно для тех, кто обожает тайны. Точки над «i» стоят наклонно, что указывает на лицемерие, притворство. Внимание привлекают «t» — их перекладина не пересекает вертикальной линии. Это говорит о том, что человек эмоционально неуравновешен и не слишком хорошо различает добро и зло.

— И все это научно обосновано?

— Существует около трехсот характерных черт человеческого почерка. Разумеется, они никогда не присутствуют все вместе. Анализировать их по отдельности не имеет смысла, это ничего не даст. Но когда их рассматриваешь вместе и каждая следующая черта подтверждает предыдущие, могу поручиться, что полученные выводы весьма достоверны.

— Продолжай, пожалуйста.

— Возьми лупу и рассмотри хорошенько остроконечный хвостик у «t»: он свидетельствует о враждебности и мстительности. Она пишет очень размашисто, что говорит о желании привлечь к себе внимание или, по меньшей мере, о постоянной его нехватке. Ну, это первое, что приходит в голову, хотя, посидев над ними подольше, я мог бы сказать тебе много больше. Откуда эти письма?

— Связаны с делом, которое я расследую.

— Я где-то недавно видел этот почерк. Для нас, графологов, почерк человека все равно что лицо для физиономистов. Мы никогда его не забываем.

— Но может быть, это был просто похожий почерк? Ведь эти письма написаны в тысяча девятьсот семьдесят девятом году, тебя еще и на свете-то не было.

— Не знаю, — ответил Салмерон. — Подумаю немного и, если свяжу этот почерк с каким-нибудь конкретным человеком, я тебе скажу.

С этими словами он неожиданно вышел из комнаты, оставив Матеоса с пачкой писем, которые, как он все больше убеждался, могут навести на след таинственного убийцы Томаса.

Паниагуа опоздал на концерт в доме Мараньона из-за недоразумения с Дураном: каждый из них думал, что другой заедет за ним на такси. Опоздание, однако, прошло без особых последствий для них обоих, поскольку концерт великого виртуоза Исаака Абрамовича, который должен был исполнить три последние фортепьянные сонаты Бетховена, в назначенное время не начался. Абрамович, известный во всем мире своей эксцентричностью, был, наверное, единственным пианистом такого уровня, самолично настраивавшим свой инструмент. Когда он подтягивал одну из струн, она порвалась и, словно кнут, хлестнула виртуоза по лицу, оставив на брови небольшую царапину. Хотя рана Абрамовича была пустяковой, Мараньон настоял, чтобы пианиста срочно осмотрели в ближайшей больнице, и концерт начался только тогда, когда ему оказали первую помощь.