Салливан переворачивает водителя, и Воорт понимает, что это не Уэнделл — еще не видя лица, а потом различает испуганные глаза, смуглую кожу, мокрую от дождя бороду и длинные волнистые волосы: тюрбан сбит набок.
— Это не он.
— Что? — произносит Салливан, а водитель говорит:
— Отпустите, мистеры. Он велел передать пакет.
— Кто? — спрашивает Салливан, словно они не знают.
— Еврей.
— Где ты его видел?
— На Ривердейл-авеню. Я ехал по шоссе семь-одиннадцать, — лепечет человек, трясясь от страха и глядя на вооруженных полицейских, которые кажутся почти такими же перепуганными, как и он.
— Уберите оружие, — велит Воорт.
В нем рождается, растет некое осознание.
Водитель дрожит, ливень прижимает его шелковую рубашку к телу, бьет по листве деревьев, а земля, кажется, отражает его гул.
— Еврей сказал, что здесь проходят учения, и просил доставить еду точно в двадцать три сорок. Сказал, что даст большие чаевые — двадцать долларов.
— Еду? — переспрашивает Мики и смотрит на пакет так, словно только что его увидел.
Зрачки Салливана расширяются.
— Уходите! Все! Быстро!
Дело набирает обороты, полицейские отходят назад, а Воорт не двигается — просто не отрываясь смотрит на пакет и знает, что предупреждение Салливана напрасно, ведь Уэнделл знает — если полицейские здесь, то пакет не окажется внутри дома Приста.
Взявшись за пакет, Мики спрашивает:
— Если мы все на лужайке перед домом, то кто охраняет заднюю лужайку?
Кто-то кричит: «Туда!» — поскольку Салливан бросается на задний двор с криком: «Один из вас — в дом!»
Большая круговая оборона смята в минуту. Полицейские мчатся во все стороны. Мики бежит к неохраняемой дороге посмотреть, не едет ли кто. Зовет на помощь индус:
— Наручники давят, сэр!
А Воорт переворачивает пакет и вытряхивает содержимое, пытаясь прикинуть, что там. И конечно, оттуда выпадают сандвичи. Теплые сандвичи в целлофане, кока-кола, салфетки и еще что-то небольшое.
Что-то в пару дюймов длиной лежит на траве. Пластиковое, прямоугольное.
Еще одна пленка?
Но зачем посылать пленку, если только…
И Воорт видит наконец ответ, засовывая пленку в карман.
Позади дома Уэнделла тоже нет.
Мики на улице, Салливана нет, и полицейские исчезли.
Воорт наедине с водителем, который говорит:
— Наручники очень сильно давят, сэр. Очень-очень сильно.
Обычно признание — один из самых лучших моментов следствия. Все нити сводятся воедино. Непонятное час назад выстраивается в логические цепочки и становится таким ясным, что удивляешься, почему раньше этого не понимал.
«На каждой следующей пленке ты говорил все дольше, Уэнделл. И теперь ты хочешь, чтобы мы прослушали эту, не так ли? Потому что, слушая запись, мы потеряем последние минуты и ты успеешь закончишь свои дела».
Воорт бежит к Мики, который нервно скользит взглядом по улице, ожидая нападения с любой стороны. К Воорту вдруг приходит понимание, что совершенно бесполезно пытаться остановить то, что должно произойти.
— Ключи, — задыхаясь, произносит Воорт. — Ключи от машины.
— Ты уезжаешь?
— Он не появится.
— Ты в своем уме?
— Он и не шел сюда! — перекрикивает ливень Воорт.
— О чем это ты? Таксист говорил с ним. Он уже в чертовом доме. Воорт хватает напарника за грудки, Мики говорит «ладно-ладно» и отдает ключи.
Воорт бежит к «капрису», но тот заклинен между такси и патрульной машиной. Вся эта проклятая улица заставлена автомобилями, которые стоят бампер в бампер, потому что их водители сговорились — нью-йоркская повадка — сторониться удобных стоянок. Недостаточно и места, чтобы развить скорость, отодвинуть такси или патрульную машину с пути.
В рации на поясе Воорта раздается пронзительный крик Салливана:
— Задние двери заперты!
— Остаешься здесь и проверяешь все, — говорит Мики сзади. — Ты слышал, что сказал Салливан. Даже Прист знает, что Уэнделл идет.
В такси нет ключа зажигания. Ключа от патрульной машины, разумеется, тоже нет, и Воорту приходится возвращаться к водителю такси, приходится успокаивать промокшего перепуганного человека, говоря, что в конце концов кто-нибудь снимет наручники, и поэтому водитель позволяет Воорту ощупать его карманы в поисках ключей.
— Неужели в кармане их нет? Они, должно быть, упали в траву, когда тот мужчина сбил меня с ног.
Полицейский по рации сообщает:
— Я с Пристом. С ним все в порядке.
Воорт становится на колени на лужайке.
Ползая в грязи, он в ярости пытается найти ключ и объясняет Мики:
— Уэнделл тихий. Посвятил жизнь детям, и ученики любили его. Он вроде героя Джимми Стюарта из фильма «Жизнь чудесна».
— Не делай этого, Везунчик.
— Уэнделл боготворит героев. Хочет идти напрямик, — говорит Воорт, шаря в траве. — Биографии на полках — он все еще их читает. Полицейский Серпико пошел в «Нью-Йорк таймс» и заставил учредить комиссию из больших шишек…
Водитель понимает не ситуацию, а то, что время не ждет, и тоже пристально разглядывает землю.
— Карикатуры Томаса Наста подняли шум и помогли свалить Тамани-Холл. Герои Уэнделла сумели расшевелить общественное мнение, — говорит Воорт.
— Но не путем же убийств? — Однако Мики тоже начинает искать ключи.
— Поехали со мной, Мик. Мне потребуется помощь. Уэнделл оставил последнюю записку, после того как узнал, что мы обнаружили папку с надписью «Ривердейл». Знаешь, почему он обрадовался, что мы нашли ее? Он хотел, чтобы мы оказались здесь, потому что сам и не собирался сюда. Он задумал для нас иную работу.
— Ты понял это за десять часов, да? Не поеду, потому что ты не прав. Я сделал бы все для тебя, Воорт, но на этот раз ты ошибаешься.
— Вот! Ключи! Ой нет — это фольга, — говорит водитель.
— Камилла сказала, — настаивает Воорт, — что ни у кого нет улик против Приста. Мы предположили, что они есть у Ная, но так ничего и не получили. Эти пленки немногого стоят. Сотня долларов. Взятка.
— Кому какое дело, Воорт, получил он доказательства или нет?
— Он добывает их сейчас. Вот в чем дело. Добывает сейчас. — Воорт обходит лужу. — Если бы у Уэнделла были настоящие доказательства, ему оставалось бы только пойти в газеты. Ему нужна помощь, чтобы завершить начатое. Пленки, убийства — все это для того, чтобы раскрыть дело. В конце концов он хочет вовлечь во всю эту кутерьму жителей города.
— Вот ключи! — победоносно вопит водитель.
Воорт берет ключи.
— Неужели ты не понимаешь? Степень его ненависти к Присту и его уверенность в его виновности совершенно не важны. Но он действительно никого не трогает, не получив доказательств.
— Ты же этого не знаешь. — Воорт стоит, а Мики загораживает ему дорогу и умоляет: — Брось все это, Везунчик. Даже Азиз и Ева отступятся. Работу свою не вернешь. Останься здесь, охраняй Приста, и у тебя появится шанс.
Воорт опускает ключи в холодную ладонь Мики.
— Это мой вызов и мой риск, поэтому просто отгони гребаное такси. Уэнделл ведь идет не по мою душу, хотя знает, что я совершил ошибку.
— Кто же ему тогда нужен, гений?
Воорт насквозь промок и замерз, времени для споров больше нет. «Может, — думает он, — не будет и времени забрать обратно ключи». Но Мики говорит:
— Хорошо, черт побери. Я отгоню такси.
— Спасибо.
Часы на панели управления «каприса» показывают 23.46.
Воорт жмет на акселератор и уезжает один.
Многие сегодня ночью испытывают страх.
Например, доктор Артур Бирнбаум, директор школы Натана Хейла, один из тех, кто опасается выйти из дома.
«Это был худший день в моей жизни, — думает он. — Хуже, чем когда рухнула лестница. Хуже, чем когда мне пришлось говорить речь на похоронах. И этот день начался, когда в школе появились те два детектива».
Сейчас без четверти двенадцать, и телекомпания «Фокс» следит, как Уэнделл Най ведет обратный отсчет времени, а Бирнбаум смотрит из окна своей гостиной на шестнадцатом этаже на умытую дождем Риверсайд-драйв. Он молит Бога спасти его — Бога, который охраняет дураков вроде него, — просит спасти его брак, работу, жизнь.
Бирнбаум возносит свое испуганное желание как мантру. «Иди не ко мне, иди к кому-нибудь другому».
Из дальней спальни шестикомнатной квартиры зовет жена:
— Арти, ты идешь гулять с Дудлсом?
Бирнбаум слышит тихое поскуливание и, бросив взгляд вниз, видит десятилетнего бульдога, который уставился на него, задрав голову. Дудлса всегда выводят в одиннадцать. Выводят в это время уже десять лет — этот собачий возраст равен семидесяти годам человека. Ковыляющий, но дисциплинированный Дудлс явно испытывает физический дискомфорт, дрожит и подергивается и явно не понимает, почему хозяин не хватает поводок с пластиковым пакетиком и не кричит весело: «Порядок, фанаты!» — это знак того, что в Риверсайд-парке скоро появится еще одна кучка и лужи.
