Такие мысли, должно быть, мучили Грэма, и теперь ему, очевидно, было любопытно услышать, как все происходило. Как бы ни была неприятна Джине эта тема, она чувствовала, что обязана ответить на некоторые вопросы.
– Меня преследовало ощущение, что определенных вещей не хватает. Недавних вещей.
– И как все это вернулось? Постепенно?
– Поначалу да. То тут, то там виднелись вспышки. Образы, когда я просыпалась утром. Иногда я даже ловила себя на том, что произношу твое имя. Но не более того, пока не произошел внезапный сдвиг. Однажды утром в Праге.
– Вайолет сказала, что оставила тебе письмо. Так ты все-таки прочитала его?
– Верно, – ответила Джина, и Грэму было больно слышать ее признание – она знала правду и все равно решила убежать от нее. Она задавалась вопросом, начинает ли он понимать это сейчас. Хотя она осторожничала, лгав Блейку, ей казалось, что Грэм заслуживает откровенности или, по крайней мере, полуправды. Она получила и прочитала письмо Вайолет в отеле в Праге, хотя к тому времени уже более или менее понимала, что в нем должно быть. Вот только Грэму не стоило знать всю историю целиком.
– Оно шокировало, и сначала я была очень зла на Дункана. Пока не осознала, что я счастлива с ним. Что мои чувства к нему все еще живы и сильны.
– Вот как. – Грэм отвел взгляд, и Джина подождала, пока он осознает смысл ее слов. – Кажется, я наконец понял, – печально пробормотал он. – Ты не вернешься со мной.
– Нет, прости, я не могу.
Грэм кивнул с большей невозмутимостью, чем она себе представляла. «В глубине души он догадывался, что я его никогда не любила», – подумала Джина.
– Не уверен, что могу понять твое решение, – произнес он через мгновение. – Но я полагаю, ты лучше знаешь, что тебе нужно.
Каким порядочным был Грэм, и как Джина была благодарна за это! И все же такое его поведение лишь укрепило ее выбор. Несмотря на все эти недели, потраченные на беспокойство и погоню за ней, Грэм готов просто уйти. Столкнувшись с потерей, он оставался рациональным и уравновешенным, в то время как Дункан оказался безрассудным и отчаянным. В любви, по мнению Джины, нет места для рассудительности.
Станция метро находилась прямо впереди, а она уже опаздывала домой. Муж станет волноваться и засыплет ее вопросами, когда она вернется. Каким бы трудным ни было это возвращение, она страстно желала оказаться подальше отсюда и вернуться к Дункану, в их дом.
– Прощай, Грэм, – сказала Джина, и он наклонился, чтобы легко поцеловать ее в щеку, прежде чем отвернуться. Стройная спина из ее воспоминаний снова исчезла из памяти, на этот раз навсегда.
Глава шестнадцатая
Дункан
Рим, август 1996 года
Позже тем же вечером, пока Джина отдыхала, Дункан приготовил ужин и накрыл на стол. Заходящее солнце отбрасывало на заднюю стену золотулй свет, который образовывал ореол над лицом на гигантском портрете. Женщина – слегка улыбающаяся, с глубоко посаженными задумчивыми глазами – смотрела на него со стены. Ангел-хранитель – так Дункан назвал ее, когда они с Джиной только приехали, и хотя тогда он шутил, сейчас он верил в это все больше и больше. Он не был религиозным человеком, никогда не верил в высшие силы и уж точно не в ангелов или в кого-то подобного толстым херувимам, которых ему посчастливилось лицезреть на потолке Сикстинской капеллы.
И все же, несмотря на его сомнения, теперь, когда он обнаружил, как прекрасно он живет и как ему повезло, у него появилось отчетливое ощущение: кто-то, должно быть, присматривает за ним. У него не нашлось другого объяснения тому, почему судьба так часто поворачивалась к нему лицом в последние недели; не нашлось другого способа понять, почему буквально через час после того, как он вошел в пражскую синагогу, уверенный, что Вайолет доберется до Джины и разоблачит его, Джина объявила о своем срочном желании покинуть город в то же утро. Также он не мог объяснить, как получилось так, что в Сиене, в тот самый момент, когда он собирался признаться Джине в том, что натворил, она решила прервать его, сообщив, что беременна.
С тех пор ребенок привязал его к своему курсу. Сначала Дункан не знал, что все будет именно так, – напротив, он чувствовал, что не может позволить ребенку родиться под ложным предлогом. Но потом он начал осознавать, как сильно Джина хотела этого и мечтала, чтобы это было обоюдное желание, и понял, что было бы жестоко откровенничать с ней сейчас. Время для подобного признания наступит в далеком будущем, когда они станут родителями и построят прочную совместную жизнь, и она узнает, что он действительно способен дать ей то, чего она хотела; тогда он сможет признать обман, который считал необходимым поддерживать в самом начале.
Он бы сказал:
«Я знаю, то, что я сделал, – ужасно, я воспользовался тобой, я пошел против твоих желаний. Все, что я могу сказать в свое оправдание, это то, что, когда ты посмотрела на меня в тот день в берлинской больнице, я почувствовал, что ты выбрала меня, а этот странный поворот судьбы – именно то, что необходимо, дабы вернуть нам наши чувства друг к другу, стереть все ошибки и недопонимание. Я столкнулся с этим моментом, с этим невозможным искушением – с раем, о котором я мечтал больше всего, и мне всего лишь нужно было согласиться, а не отвергать это. Поэтому я не смог сказать тебе всей правды. И оттуда – беспорядочно, с большим количеством моих проступков, сделанных ненамеренно, из одной только любви к тебе, – мы прибыли сюда».
Когда Дункан мысленно произнес эту будущую речь, он почувствовал, что сам себя уже убедил. Это даже может показаться ей романтичным спустя много лет счастливой жизни, когда она наконец прочувствует и оценит, через что он был готов пройти, в какие узлы он себя закрутил, чтобы сохранить ее.
«Боже мой, ты действительно любишь меня!» – подумала бы Джина. Не все женщины могли интерпретировать содеянное именно так, но Джина, которая считала одержимую преданность своего отца отличительной чертой настоящей любви, – разве она не жаждала именно такого рода безумия? Разве не этого она всегда хотела от него – перестать быть таким осторожным? Дункан, без сомнения, сделал именно это – он перестал быть робким Дунканом из прошлого и потерял голову.
Еда была готова, и Дункан разложил ее по сервировочным тарелкам, которые отнес в столовую. Маленький букет стоял в центре стола. С открытого балкона дул ветерок, и он мог слышать приглушенные звуки города: гудение такси, жужжание скутера, крики на итальянском. Он вгляделся вниз, на улицу, охваченный страхом, который не проходил с прошлой ночи: кто-то стоит снаружи, наблюдая за ними. Мимо проходил мужчина с собакой. Пожилая пара гуляла под окном, держась за руки. Ни отца Джины, ни Грэма, ни представителей власти, ни Бога. Только его ангел-хранитель. Дункан почувствовал желание рассмеяться.
Ему все сошло с рук.
– Дункан, что ты устроил? – Он повернулся и увидел Джину, которая вышла в гостиную и любовалась столом. Она оделась в белое платье, ее лицо сияло в лучах заката. Он никогда не видел ее более красивой. Такая свежесть и невинность… Удивительно, что Дункан после всей его лжи и неудач награжден этим, это было нечестно, это было несправедливо, он этого не заслуживал, но, по крайней мере, он никогда бы не принял как должное сей подарок. – Это все для меня?
Джина улыбнулась и подошла к столу. Дункан обнял ее сзади, положив ладони на живот, пытаясь почувствовать крошечное сердце внутри, которое однажды забьется сильнее, чем его собственное.
– Это все для нас.
Глава семнадцатая
Джина
Рим, август 1996 года
Когда Джина возвращалась с Тор Сапиенца, у нее было ужасное ощущение того, с каким трудом она избавилась от Грэма и Блейка. Она так долго осторожничала, исправляя безрассудство Дункана, – и вот на сей раз она сама стала той, кто проявил небрежность, согласившись встретиться с Грэмом, не подумав о риске! Естественно, с ним мог связаться Блейк или другие могли использовать его (милого, простодушного Грэма, который слишком добр и наивен, чтобы понять это!), дабы добраться до нее. Вот потому-то она временами начинала паниковать, что Грэм не сумел избавиться от Блейка или кого-либо еще, кого тот мог бы предупредить об их встрече. Каждые несколько минут она вставала и шла по центральному проходу поезда, оглядываясь на пассажиров в соседних вагонах в поисках Вайолет, Блейка или своего отца. Однако никто из них не появился, и через некоторое время она достаточно успокоилась, чтобы занять свое место.
