Внезапно к горлу подступила тошнота, Луиза побежала в туалет, и ее вырвало. Сжавшись комочком, она опустилась на пол. Внутри словно пронесся вихрь. Может, теперь она наконец ступила на дорогу, которая вела в бездонное черное озеро Артура?
Она сидела на полу, и ей было плевать, что мимо пробежал таракан и скрылся в дырке кафельной плитки за водопроводной трубой.
Пора складывать из черепков мозаику. Есть несколько вариантов, которые я могла бы истолковать. Надо действовать так же, как со старыми горшками, — идти вперед с терпением сталагмитов.
Картина, возникшая в голове, была невыносима. Сначала Хенрик узнает, что заражен ВИЧ. Потом приходит к выводу, что на людях проводят бесчеловечные эксперименты, в поисках вакцины или лекарства против болезни. Кроме того, он каким-то образом замешан в шантаже, который приводит к самоубийству сына Кристиана Холлоуэя.
Луиза пробовала так и этак сложить вместе все эти кусочки, оставляя пустые места для еще не найденных осколков. Но фрагменты упорно рассыпались.
Она повернула картинку. Шантажист вряд ли рассчитывает, что его жертва покончит с собой. Смысл в другом: выплаченные шантажисту деньги гарантируют жертве, что молчание не будет нарушено.
Если Хенрик не рассчитывал, что шантаж приведет к смерти Стива Николса, как он реагировал, узнав, что случилось? Отчаянием? Стыдом?
Черепки молчали. Не давали ответа.
Она попыталась сделать еще один шаг. Может, Хенрик шантажировал шантажиста? Может, Стив Николс был его другом? Не через него ли Хенрик узнал о деятельности Кристиана Холлоуэя в Африке? Имел ли Стив Николс представление о том, что в действительности происходит в Шаи-Шаи, на прекрасном фоне любимой общественной работы?
Все остановилось, когда она подошла к последнему этапу своих размышлений. Может, смерть Умби — знак того, что сопоставимо с событиями в далеком Хэнане?
Она полулежала на полу в туалете, опираясь головой о стульчак. Кондиционер перекрывал все звуки. И все же она почувствовала, что за спиной кто-то стоит, и резко обернулась.
На нее смотрел Ларс Хоканссон.
— Ты заболела?
— Нет.
— Так какого черта лежишь на полу в туалете? Позволь спросить?
— Меня вырвало. И не было сил встать.
Она поднялась и захлопнула дверь у него перед носом. Сердце стучало от страха.
Когда она вышла из туалета, Ларс Хоканссон сидел со стаканом пива в руках.
— Тебе лучше?
— Я вполне здорова. Наверно, съела что-то неподходящее.
— Если бы ты пробыла здесь пару недель, я спросил бы, не болит ли у тебя голова и нет ли температуры.
— У меня нет малярии.
— Пока нет. Но, насколько я помню, ты не принимаешь никаких профилактических препаратов?
— Ты совершенно прав.
— Как прошла поездка на Иньяку?
— Откуда тебе известно, что я там была?
— Тебя видели.
— И знали, кто я?
— Да, знали.
— Я ела, спала, плавала. Кроме того, встретилась с человеком, который пишет картины.
— Дельфинов? Грудастых женщин, танцующих хоровод? Необычный человек, приплывший на Иньяку. Потрясающая судьба.
— Он мне понравился. Он запечатлел Хенрика, его лицо среди множества других лиц.
— Те картины, которые я видел, попытки написать портреты живых людей, редко получались удачными. Он никакой не художник, у него нет и намека на талант.
Луизу возмутил его презрительный тон.
— Я видела и похуже. В первую очередь встречала много художников, которых чествовали скорее за их претензии, чем за талант, какого не было и в помине.
— Естественно, мои оценки того, что считать хорошим искусством, никак нельзя сравнивать с оценками классически образованного археолога. Я советник Министерства здравоохранения этой страны и обычно обсуждаю вопросы, не имеющие отношения к искусству.
— О чем ты говоришь?
— О том, что в больничных палатах нет чистых простынь или простынь вообще. Весьма прискорбно. Еще прискорбнее, что мы год за годом выплачиваем деньги на закупку простынь, но они — деньги и простыни — исчезают в бездонных карманах коррумпированных чиновников и политиков.
— Почему ты не протестуешь?
— А зачем? Я бы только потерял работу и отправился домой. Я иду другим путем. Стараюсь повысить зарплату чиновникам — она мизерна, — чтобы снизить мотивацию к коррупции.
— Разве для развития коррупции требуются не две руки?
— Безусловно. Ох как много рук норовят заграбастать миллионы, идущие на помощь бедным странам. И дающих рук, и берущих.
Зазвонил телефон Ларса. Он коротко ответил по-португальски и выключил телефон.
— Сожалею, но вынужден и сегодня вечером оставить тебя в одиночестве. Прием в немецком посольстве требует моего присутствия. Германия финансирует большую часть здравоохранения в этой стране.
— Ничего, я обойдусь.
— Только запри дверь. Вероятно, я приду очень поздно.
— Почему ты такой циничный? Спрашиваю, поскольку ты этого не скрываешь.
— Цинизм — это защита. Реальность немного смягчается благодаря этому фильтру. Иначе легко упустить все и вся на дно.
— На какое дно?
— Бездонное. Многие всерьез верят, что будущее африканского континента осталось в прошлом. Для тех, кто имел несчастье родиться здесь, впереди лишь бесконечная вереница мучительных эпох. Кого, собственно, заботит будущее этого континента? Кроме тех, у кого есть особые интересы, будь то южноафриканские алмазы, ангольская нефть или футбольные таланты из Нигерии.
— Таково твое мнение?
— И да и нет. Да, принимая во внимание взгляд на этот континент. С Африкой не хотят связываться, поскольку считают, что здесь царит чудовищный бардак. Нет, потому что нельзя просто-напросто поставить целый континент в угол. В лучшем случае мы можем своими денежными вливаниями помочь континенту держаться на плаву, пока они сами не найдут способов выбраться из омута. Здесь, как нигде, необходимо заново изобрести колесо.
Он встал.
— Мне надо переодеться. Но я с удовольствием продолжу нашу беседу позднее. Ты нашла что-нибудь или кого-нибудь, кто помогает тебе в поисках?
— Я все время нахожу что-то новое.
Ларс Хоканссон задумчиво посмотрел на нее, кивнул и поднялся на второй этаж. Она услышала, как зашумел душ. Через четверть часа он спустился вниз.
— Может, я наговорил лишнего? Вряд ли я циничен, скорее честен. Ничто не действует на людей так удручающе, как искренность. Мы живем в эпоху лжи.
— Не означает ли это в таком случае, что образ африканского континента не соответствует действительности?
— Будем надеяться, что ты права.
— Я нашла два письма, отправленные Хенриком с твоего компьютера. Хотя, по-моему, одно из них написано тобой. Зачем?
Ларс Хоканссон посмотрел на нее настороженно.
— Зачем бы мне писать фальшивое письмо от имени Хенрика?
— Не знаю. Может, чтобы сбить меня с толку.
— Зачем?
— Не знаю.
— Ты ошибаешься. Будь Хенрик жив, я бы выставил тебя вон.
— Я лишь стараюсь понять.
— Здесь нечего понимать. Я не имею привычки писать фальшивые письма от чужого имени. Забудем это.
Ларс Хоканссон прошел на кухню. Она услышала щелчок, потом хлопнул дверной замок. Ларс вернулся и закрыл за собой наружную дверь. Автомобиль тронулся с места, открылись и закрылись ворота. Луиза осталась одна. Поднявшись на второй этаж, она села за компьютер, но так и не включила его. Не хватило сил.
Дверь в спальню Ларса Хоканссона была приоткрыта. Луиза ногой распахнула ее пошире. Одежда кучей валялась на полу. Перед широкой кроватью стоял телевизор, стул, заваленный книгами и газетами, секретер с выдвинутой столешницей, большое настенное зеркало. Присев на краешек кровати, она представила себя Лусиндой. Потом встала, подошла к секретеру. Ей вспомнился такой же секретер из ее детства. Артур показывал его ей, когда они ходили в гости к его старому родственнику, лесорубу, которому, когда она была совсем крохой, уже исполнилось девяносто. Она воочию видела перед собой тот секретер. Подняла книги, лежавшие на секретере Ларса. Большинство посвящено здравоохранению в бедных странах. Может, она несправедлива к Ларсу Хоканссону. Что, собственно, она знала о нем? Не исключено, что он ревностно трудился на ниве помощи развивающимся странам, а вовсе не был циничным наблюдателем?
Луиза прошла в свою комнату и прилегла. Как только наберется сил, приготовит что-нибудь поесть. Африканский континент измотал ее.
Лицо Умби все время всплывало в темноте.
Она проснулась рывком.
Ей снилось, что она попала в дом престарелых, к девяностолетнему старику с дрожащими руками, обломку человека, который всю свою долгую жизнь тяжко работал лесорубом.
