Один гудок. Два гудка. Три. Четыре. Он не отвечает. Он увидел незнакомый код и решил, что это маркетинг по телефону. Она теряет двадцать драгоценных секунд, прежде чем кладет трубку на место. Она делает это медленно, сопротивляясь желанию хлопнуть трубкой и закричать от разочарования. Она вздрагивает, когда монеты с шумом падают в лоток для возврата. Сара снова вставляет их в прорезь. Снова нажимает на квадратные кнопки.
На этот раз после четвертого гудка Нил отвечает.
– Приятель, что бы ты ни продавал, ты выбрал худшее из возможных…
– Заткнись и слушай меня. – Она никогда раньше не разговаривала с ним в таком тоне.
– Сара!
Стараясь не сорваться при звуке его голоса, следующие слова она выпаливает шепотом со спринтерской скоростью:
– У меня есть тридцать секунд, может, меньше, так что заткнись и слушай. Кто-то похитил Ханну. Они убили Дюка, зашли к нам в дом сегодня днем и забрали ее. Я не знаю, кто это. Я не знаю почему. Они называют себя «Игра». Они шантажировали меня, используя текстовые сообщения. Со мной еще четверо в таком же положении. Мы в старой «Corsa», едем на север. Куда, не знаю точно. У тебя останется этот номер, так что выясни это. Позвони в полицию, но запомни: пока Ханну не найдут, полиции нельзя нас задерживать. Они не должны пытаться связаться со мной. Если похитители Ханны узнают, что я говорила с тобой или пыталась связаться с полицией, они убьют ее, Нил. Они убьют нашу маленькую девочку. Наш Qashqai припаркован у мини-отеля «Gamekeeper’s Inn», к северу от Сэддлворт-Мур. Нам сказали встретиться там. Мой телефон остался в машине. Пин-код 0903, день рождения Ханны, но телефон прослушивается. Если ты его включишь, они могут узнать, но там остались сообщения. Насколько я знаю, твой телефон тоже прослушивается. Если это так, то все уже может быть кончено. Но я все равно должна была попытаться. Мне пора идти. Не перезванивай на этот номер. Найди ее. Найди нашу дочь.
Вот и все.
Она возвращает трубку телефона на место, и ее снова передергивает, когда монеты падают вниз, на этот раз глубоко внутри аппарата. Секунду поразмыслив, она немного сдвигает трубку с держателя. Нил машинально попытается перезвонить, несмотря на то, что она только что ему сказала. Она уверена в этом. Потому что сама бы сделала так же.
Бесшумно вернувшись в туалет, Сара проскальзывает в последнюю кабинку, судорожно хватает ртом воздух, пытаясь отдышаться, а затем со всем спокойствие, на какое только способна, выходит из кабинки. Когда подходит к раковине, появляются Мэгги с Линдой.
Трое женщин встают в линию, намывая руки, а когда их взгляды встречаются в зеркале, Сара практически видит неоновую вывеску «ВИНОВНА» у себя на лбу.
– Да, – кивает Мэгги. – Я знаю.
Сара стискивает зубы. Линда выгибает бровь.
– Знаешь что?
– Я дерьмово выгляжу, – поясняет Мэгги. – Не надо ничего говорить.
Они и не говорят. Это единственная фраза, которой они перебросились. Они возвращаются в машину, и Сара достает телефон из-под сиденья. Насколько она может судить, никто ничего не заметил.
48
Ханна
Сегодня Ханна много спала. Сейчас ей снова хочется спать, но она не хочет делать это здесь.
Она свернулась калачиком, прижавшись к изголовью незнакомой кровати. На улице очень темно, хотя занавески задернуты. Она хочет домой.
– Баиньки, – произносит она, держа кончик большого пальца во рту. – Пора баиньки.
– Ага, – не поворачиваясь, отвечает тетенька, сидящая на соседней кровати. – Уже поздно. Иди спать, милая.
Ханна сильнее сосет большой палец. Ее кожа сладкая на вкус от белых шоколадных пуговок, которые она съела на ужин. Пустые обертки из фольги так и остались валяться вокруг нее на покрывале.
– Баиньки с Джут, – лопочет она. – Джут нимашки.
Вздохнув, тетя отрывается от экрана телевизора и смотрит на Ханну.
– Я не понимаю, что ты говоришь. Вытащи палец изо рта и скажи снова.
Ханна неохотно повинуется.
– Джут нимашки. Баиньки нимашки. Джут чмоки.
Прищурившись, тетя раздумывает и качает головой.
– Неа. Не понимаю, о чем ты. – Она поворачивается к неразговорчивому дяденьке, стоящему возле окна. – Неужели в наше время они не учат детей правильно говорить?
– Она говорит «Дюк», – обьясняет тот. – Она говорит про собаку.
Ханна кивает:
– Каждую ночь баиньки, Джут нимашки.
– О, – тетенька улыбается, – скоро, дорогуша. Если будешь послушной девочкой. – Она снова поворачивается к телевизору, и Ханна сует большой палец между губами.
Тетенька старше мамочки, но не такая старая, как Ба. Она костлявая, и от нее немножко невкусно воняет. У нее не хватает нескольких зубов. Дяденька круглый, а волос у него мало. У него все руки в зеленых рисунках.
Тетя разбудила Ханну после дневного сна. Дядя ждал на улице в машине. Они сказали Ханне, что это такая игра, веселая шутка, чтобы разыграть маму с папой, но теперь это уже не смешно.
Дяденька не улыбается. Он много ходит туда-сюда, когда не стоит, зарывшись головой в занавески и разглядывая парковку. Они переговариваются друг с другом, и Ханне трудно понять, о чем они говорят.
– Не стоило нам сюда приезжать, – говорит дядя из-за занавесок. – Это была плохая идея. Мы, наверное, сбрендили.
Тетя фыркает, глядя в телевизор.
– Ты предпочитаешь, чтобы мы всю ночь колесили по городу? Здесь, кроме проституток, никого не бывает.
– Да что ты говоришь! Отель, полный шлюх, плюс один ребенок. Мы торчим здесь, как прыщ на яйцах.
– А если ты будешь так прижиматься лицом к стеклу, это поможет делу, да?
Он отступает и задергивает шторы.
– Лучше бы мы разбили лагерь. Поставили в лесу палатку.
– Палатка в лесу в мороз. Это ли не подозрительно?
Он ходит, шаркая ботинками по старенькому, грязному ковру.
– Это должны были быть легкие деньги. Ты сама так сказала. Легкие деньги.
Повернувшись всем своим тощим, как у кошки, телом, тетя показывает на нее скрюченными руками.
– Это и есть легкие деньги, дорогой.
– Ты так думаешь? – Он качает головой, затем поворачивается к Ханне. – Уже поздно. Попробуй закрыть глаза.
– Чт…
– Не спорь! – рявкает он. – Давай живо поворачивайся на другой бок, лицом к стенке.
Она, не споря, тихо поворачивается, потому что начинает что-то такое чувствовать; как будто она в очень темной комнате. Хотя здесь включен телевизор, светящийся как ночник, она начинает бояться. Она крепко зажмуривает глаза, а дядя с тетей перешептываются, и их шепот звучит, как шипение змей.
– Зачем ты это сделала? – говорит дядя. – Собака. Не надо было этого делать.
– О, опять началось. Не помню, чтобы ты торопился залезть в сад.
– У нас был план, только и всего. Я подсаживаю тебя на забор, ты соскакиваешь вниз вместе с мясом. Это были отличные сосиски. Он сожрал бы их прямо у тебя из рук. Ты отпираешь калитку изнутри, я вывожу собаку в переулок, и она остается там, никому не мешает.
– Сосиски? Даз, это тебе не мультяшка была, это гребаная овчарка. Я не стала бы совать ему руку. К тому же он понял.
– Ни хрена он не понял.
– Он понял, – повторяет она. – Как только он увидел меня на заборе, он понял, зачем мы пришли. У них на такие вещи нюх.
– Ясно. И поэтому ты его прирезала.
– Ага, – отвечает она. – Как свинью. Смирись уже с этим. Ты знал, чем все это закончится. Ты знал, на что шел.
– Легкие деньги, так ты говорила. Только мы ничего не слышали уже несколько часов. Никаких инструкций, ничего. Мы не знаем этого мудака от Адама. Он сказал прыгать, а мы должны спросить – как высоко? А что, если нас оставили с носом? Что, если нас подставили? Что, если…
– Хорошо! – рявкает она. – Я поняла, но что ты предлагаешь?
– Я предлагаю просто выкинуть ее возле дежурного участка, пусть они с ней разбираются.
– И потерять деньги? Ни за что! Все зашло слишком далеко. Что скажешь, если мы подождем еще два часа? Еще пару часов.
