Пятьюдесятью футами ниже был цементный пол, ему показалось, что он качнулся…
— Дороти досталось больше, — протянул Гант, — но и этого хватит.
Он повернулся к ним, вцепившись в стойку и край стенки колонны, стараясь не думать о пустоте, разверзшейся за спиной.
— Вы не… посмеете… — услышал он собственное бормотанье.
— Ты думаешь? — отозвался Лео. — Ты убийца моих дочерей!
— Я не убивал, Лео! Богом клянусь, нет!
— И поэтому ты весь вспотел и затрясся, как только я сказал про Дороти? Поэтому ты не принял всё за дурацкую шутку, не отреагировал так, как положено невиновному?
— Лео, клянусь душою моего покойного отца…
Лео холодно прищурил глаза.
Он передвинул руку на стойке. Металл был скользким от пота.
— Вы этого не сделаете, — сказал он. — Вам не сойдёт это с рук.
— Я, не сделаю? — удивился Лео. — Думаешь, тебе одному под силу такое замыслить? — Он указал на стойку. — Зев ключа был обернут материей; на кольце не осталось следов. Несчастный случай, трагический несчастный случай; кусок железа, старого, непрерывно подвергающегося интенсивному нагреву, из-за возникшей усталости разогнулся под тяжестью мужчины, шести футов ростом, навалившегося на крепившуюся сюда цепь. Трагическая случайность. И как ты собираешься её предотвратить? Завопишь? В таком шуме никто тебя не услышит. Замашешь руками? Рабочие внизу заняты своей работой, и даже если они посмотрят наверх, то ничего не увидят на таком расстоянии и сквозь весь этот дым. Бросишься на нас? Один толчок, и тебе конец. — Он помедлил. — Так что объясни мне, почему мне не сойдёт это с рук? Почему?
— Конечно, — продолжил он немного погодя, — я бы предпочёл этого не делать. Я бы предпочёл передать тебя полиции. — Он глянул на свои часы. — Итак, я даю тебе три минуты. Теперь-то мне нужно такое признание, которое убедит присяжных, присяжных, которым не придётся брать тебя на испуг, которые не видели, как всем своим видом ты себя выдал.
— Скажи нам, где револьвер, — сказал Гант.
Они стояли перед ним, как стена; Лео поднял левую руку, а правой оттянул манжету, чтобы видны были часы; у Ганта руки были опущены вниз.
— Как ты заставил Дороти написать записку? — спросил Гант.
Его руки, крепко вцепившиеся в стенку колонны и стойку, затекли и начали подёргиваться в судорогах.
— Вы блефуете, — сказал он. Они подались вперёд. — Хотите запугать, чтобы я признался в том, что… никогда не совершал.
Лео медленно покачал головой. Взглянул на часы. После короткой паузы сказал:
— Две минуты и тридцать секунд.
Бад рванулся вправо, ухватившись за стойку левой рукой, и закричал рабочим внизу у конверторов:
— Помогите! Помогите! — ревел он изо всех сил, исступлённо размахивая правой рукой, левой вцепившись в стойку. — Помогите!
Люди далеко внизу с таким же успехом могли бы быть нарисованными картинками; их внимание было полностью сосредоточено на конверторе, изливающем из себя медь.
Он опять повернулся к Лео и Ганту.
— Видишь? — сказал Лео.
— Вы убьёте невинного человека, вот что вы сделаете!
— Где револьвер? — повторил Гант.
— Нет никакого револьвера! У меня никогда не было!
— Две минуты, — отметил Лео.
Они блефуют! Не иначе! В отчаянии он посмотрел вокруг: основная дорожка галереи, потолок, подкрановые пути, несколько окон… подкрановые пути!
Медленно, стараясь не выдать себя, он снова глянул направо. Конвертор поворачивался в вертикальное положение. Бадья перед ним была полна и курилась дымком; ненатянутые тросы свисали с крана вверху. Бадью должны поднять; кран, кабина которого сейчас футах в двухстах отсюда, потащит бадью вперёд, двигаясь по пути, проходящему позади и выше его, и машинист в кабине — дюжиной футов выше? на удалении футов четырех по горизонтали? — сможет услышать его? Посмотрим!
Если бы только удалось заморочить им головы! Если бы только удалось заболтать их, пока не подъехал кран!
Бадья начала подниматься…
— Минута и тридцать секунд, — сказал Лео.
Бад зыркнул на своих недругов. Несколько секунд смотрел прямо им в глаза, потом снова рискнул поглядеть направо, осторожно, чтобы они не догадались, что у него есть план. (Да, план! Даже сейчас, в такую минуту, план!). Медлительная бадья висела где-то посредине между уровнем галереи и полом здания; путаница тросов, казалось, подёргивалась в раскалённом вибрирующем воздухе. Похожая на коробку кабина крана стояла без движения — и наконец-то тронулась вперёд, а вместе с нею поползла и бадья, неуловимо увеличиваясь в размерах. До чего медленно! Господи, да заставь ты их двигаться быстрее!
Он снова повернул лицо к ним.
— Мы не блефуем, Бад, — сказал Лео. И через мгновенье: — Одна минута.
Он глянул ещё раз: кабина была ближе — футах в полутораста? Ста тридцати? Он уже мог различить неясный силуэт в чёрном проёме окна.
— Тридцать секунд…
Почему время так стремительно несётся вперёд?
— Послушайте, — сказал он исступлённо, — послушайте, я хочу вам кое-что сказать — кое-что о Дорри. Она… — Он запнулся, подыскивая слова, — и вообще остолбенел с широко открытыми глазами: что-то мелькнуло в сумраке дальнего конца галереи. Здесь был кто-то ещё! Спасение!
— Помогите! — завопил он, делая знаки руками. — Эй, там! Сюда! Помогите!
Неясное движущееся пятнышко превратилось в фигурку, спешащую по галерее, мчащуюся к ним.
Лео и Гант в замешательстве оглянулись назад.
О, Боже родной, слава тебе!
Потом он увидел, что это женщина.
Мэрион.
— Чего тебе!.. — закричал Лео. — Уходи отсюда! Ради Бога, Мэрион, вернись назад!
Казалось, она не слышит их. Подошла к ним, с раскрасневшимся лицом и огромными глазами, встала за их сомкнутыми плечами.
Взгляд её сначала будто хлестнул его по лицу, затем скользнул по ногам. Ноги всё так же тряслись… Если бы у него только был револьвер…
— Мэрион, — взмолился он, — останови их! Они сошли с ума! Они хотят меня убить! Останови их! Тебя они послушают! Я объясню про тот список, я всё объясню! Клянусь, я не лгал…
Она продолжала смотреть на него. Потом сказала:
— Точно так же, как ты объяснил, почему не говорил мне про Стоддард?
— Я люблю тебя! Клянусь, да! Сначала меня интересовали только деньги, признаюсь, но потом я полюбил тебя! Ты знаешь, я об этом не лгал!
— Откуда я могу это знать? — спросила она.
— Я клянусь!
— Ты уже столько раз клялся… — Она положила свои ладони — ногти длинных белых пальцев были покрыты розовым лаком — на плечи стоявших перед ней мужчин; казалось, она хочет подтолкнуть их вперёд…
— Мэрион! Ты ведь не станешь! После того, как мы…
Её руки ещё сильнее напряглись, делая движение вперёд…
— Мэрион, — умолял он в отчаянии.
Внезапно до него дошло, что грохот вокруг усилился, что-то прибавилось к нему. С правой стороны его обдавало жаром. Кран! Он крутнулся, ухватившись за стойку обеими руками. Вот он где! — меньше чем в двадцати футах отсюда, со скрежетом катящийся по подкрановому пути наверху, с тросами, как стрелы, выпущенными из его брюха. В проём открытого спереди окна можно было разглядеть склоненную вниз голову в серой каске.
— Эй! — заорал он, так, что от натуги свело челюсти. — Эй, на кране! Помоги! Эй, ты! — Жар приближающейся бадьи ударял ему в грудь. — Помоги! Ты! На кране! — Серая каска, приближаясь, не поднималась ни на миллиметр. Глухой? Что этот тупой ублюдок — глухой? — Помогите! — ревел он, захлёбываясь, ещё и ещё, но всё было без толку.
Он отвернулся, не вынеся усиливающего жара, чуть не плача от отчаяния.
— Самое шумное место на заводе, — сказал Лео, — вверху, на кранах. — И, сообщив это, сделал шаг вперёд. Гант шагнул вместе с ним. А Мэрион двинулась следом.
— Послушайте, — начал Бад примирительно, снова уцепившись левой рукой за стенку колонны. — Пожалуйста… — Он обвёл взглядом их лица, совсем похожие на маски, — если бы не эти горящие глаза.
Они подошли ещё на шаг ближе.
Пол под ногами провалился и подпрыгнул, точно встряхиваемое одеяло. Жар, от которого уже испёкся правый бок, начал ползти дальше по спине. Они не шутили! Не блефовали! Они собирались его убить! Пот ручьями побежал по его телу.
— Хорошо! — закричал он. — Хорошо! Она думала, что переводит с испанского! Я написал записку по-испански! И попросил её перевести… — Его голос упал, вообще затих.
Что с ними такое? Их лица — бесстрастность, делавшая их похожими на маски, куда-то девалась; теперь они были искажены отвращением, брезгливым презрением; их взгляды были опущены на…
Он глянул на себя. Тёмное пятно расползалось спереди на брюках, продолжаясь целым архипелагом клякс, спускающихся вниз по правой брючине. О, Боже! Япошка — япошка, которого он застрелил, — эта гнусная, трясущаяся, верещащая, замочившая штаны карикатура на человека — таким он был сейчас? Сам был таким же?
