Четыре дня! Всего четыре дня прошло с того момента, когда психопатка с цветочным именем пустилась в беспредел. В итоге Лиам мертв, Влад мертв, Мэгги в неволе, а Дилан смертельно болен.
Четыре дня!
У Джейка ныло все тело, напоминая об электрошоке, которым китаянка чуть не убила его полтора дня назад. Правое ухо болело, он все еще плохо им слышал. Роскоу сказал, что слух, возможно, никогда окончательно не вернется.
Джейк знал, чем рисковал, но на плечи ему давили тревога и чувство вины за Дилана. Сердце разрывалось при мысли, каким храбрецом оказался мальчишка — сбежал от Орхидеи; рискуя собственной жизнью, попытался избавиться от узумаки. Какой страшной ценой пришлось заплатить мальчику за собственную храбрость. Джейк чувствовал, что в этом есть и его вина. Это он подталкивал пацана к мысли о необходимости быть храбрым и преодолевать страхи. Теперь Дилан расплачивается за советы взрослого друга. А мальчишке всего-навсего девять лет. Последняя встреча с ним перед отправлением в Бостон далась тяжело. Джейк стоял перед палатой Дилана, глядя через стекло, с трубкой телефона в руке.
— Я плохо себя чувствую, — едва слышным голосом произнес мальчик. — Мысли меня не слушаются.
Джейк наобещал с три короба. «Я привезу назад твою маму, все будет хорошо», — говорил он. Джейк заставлял себя верить в собственные слова, чтобы Дилан тоже поверил. — Держись, малыш.
Доктор ждал наготове со шприцем. Сразу же после отъезда Джейка медики планировали погрузить Дилана в искусственно вызванный сон. Больше врачи ничем не могли ему помочь. Джейк неимоверным усилием воли сдерживал ощущение бессилия перед злом. Он никогда в жизни не чувствовал себя таким слабым.
Профессор много месяцев пытался избежать признания очевидной истины — после возвращения с войны больше всего на свете его влекло к Мэгги и Дилану. Любое иное будущее отказывалось складываться в четкую картину. Фантазия, однако, разбилась вдребезги, не успев даже приблизиться к исполнению, сменилась реальностью, в которой Мэгги — пленница Орхидеи, Дилан смертельно болен, а он сам выполняет функции послушного шофера, везущего на казнь престарелого военного преступника.
Джейк сделал усилие, чтобы отряхнуться от дурных мыслей. Он чувствовал себя разбитым и выгоревшим, но все равно жаждал действия. Сочетание досады, злости и мучительного беспокойства ставило его в опасное положение, увеличивало вероятность ошибки. Любому солдату это чувство знакомо, как ощущение личного оружия в руках. Если не дать ему выход, напряжение съест изнутри. Джейк не раз наблюдал медленное, исподтишка, но верное действие скопившегося внутри напряжения. Месяц за месяцем в пустыне солдаты не видят ничего, кроме песка, ждут момента, когда начнут убивать — или они, или их, надевают и снимают чертовы костюмы химзащиты. Какое освобождение получить наконец приказ, прийти в движение! Как только это происходит, вся атмосфера мгновенно меняется. Разум становится острым как бритва, краски — яркими и четкими. Такой солдат справится с любой задачей.
— Наступил кризис, — внезапно произнес Китано, когда они проехали город Хэммонд в нескольких милях от канадской границы.
Джейк подскочил от неожиданности, машина вильнула. Задние колеса крутнулись юзом, на мгновение потеряв сцепку с дорожным покрытием. Шоссе было безлюдным — только лес по обеим сторонам. Они проехали последний десяток миль, не встретив ни одной машины.
— Какой еще кризис?
— В Японии. Кризис мужчин. Примерно две трети молодых мужчин превратились в сосоку-данси.
— Я понятия не имею, что это такое.
— «Сосоку-данси» — это «травоядные» мужики. — Китано покачал головой. — Мягкотелые ничтожества. Их больше не интересует война. Даже женщины их не интересуют. Они копаются в саду, покупают безделушки для дома. По заказу «Мацусита» маркетологи провели опрос. Оказывается, сорок процентов этих так называемых мужчин мочатся, садясь на унитаз.
Китано умолк. Джейк скосил глаза. Лицо японца осунулось, зрачки сузились. Ногти непрерывно царапали кожу.
— Министерство обороны Японии считает положение кризисным, — вновь заговорил он. Травоядные постепенно берут верх, скоро некому будет воевать. Министерство вынуждено тратить миллиарды долларов на создание роботов, способных защитить Японию. — Китано мрачно зыркнул на Джейка. Его глазные белки пожелтели. — Мне стыдно быть японцем.
Джейк переключил внимание на дорогу. У рыболовного магазина с опущенной дверью-жалюзи стояла пустая машина полицейского патруля. Джейк почувствовал на себе взгляд Китано — будто тень набежала.
— Это временная мода. Пройдет. В следующем году все как один запишутся на кикбоксинг, — ответил он японцу.
— Нет. Ты не прав. Никакая это не мода. Это война.
— Какая еще война?
— Какая, говоришь? — Китано хитро улыбнулся. — Та самая, единственная. Ваши войны — детские забавы.
Небо впереди было серым, как шифер. Все, что попадалось навстречу, имело давно отживший вид — дома, машины. На холме неподалеку над деревьями торчала вышка сотовой связи — единственное свидетельство, что они не провалились через неведомую складку времени на десятки лет назад в прошлое.
Единственная, значит. Третья мировая. Последняя схватка лоб в лоб, всех со всеми, не на жизнь, а на смерть, по принципу «победителю достанется все». Война, которую самые могучие державы мира вели ради собственного выживания. Не стычка ради стратегических выгод. Не конфликт из-за нефти или союзников. Война на истребление. Таких столкновений мир еще не видел.
Война оставила отпечаток и на Америке, придала ей самодовольства и уверенности в своих силах, которых хватило на полвека мирового господства. Японии выпала участь побежденной стороны.
Джейк подъехал к перекрестку со знаком «стоп» со всех четырех сторон. На дорогах не видно ни одной машины.
— Это было давно, — наконец ответил он.
Китано покачал головой.
— Несколько десятилетий — не время для Японии. Мой народ быстро не прощает. Нас сплачивает наша память. — Он прикрыл веки. Джейк заметил, что под мышками Китано расползаются пятна пота. Японец, похоже, испытывал смертельный страх.
— После войны, — продолжал он, — мы стали ничтожеством. Американцы нас кастрировали. Они опустили императора, приравняли его к обычному смертному. Навязали свои законы, переделали Японию по собственному образу и подобию. Янки конфисковали наши боевые мечи. Те, кто хотел поддержать традицию, были вынуждены использовать тупое оружие из незакаленной стали. — Китано скорчил гримасу и плюнул на пол. — Они хотели, чтобы мы слушались их, как дети родителей. — Японец снова начал яростно скрестись. На его руках появились алые расчесы. Еще немного, и он пустит себе кровь.
— Эй, не усердствуй! — сказал Джейк. — Ты чем-то болен?
Китано вдруг замер, наклонил голову и внимательно прислушался.
— Ты слышишь этот звук? Как будто кто-то стучит в дверь?
Джейк напряг слух. Двухполосное шоссе было сложено из бетонных плит с зазорами между секциями. Шины постукивали, когда машина проезжала по стыкам.
— Слышу, а что?
— Тебе обо мне много рассказали?
— Достаточно.
— Я не был великим воином. Обычный инженер, техник. Как и ты, Джейк. Ведь ты управлял бульдозером, не так ли?
— Откуда ты знаешь? — удивился Джейк.
Китано пропустил вопрос мимо ушей.
— Я хочу рассказать тебе одну историю. Не о себе. Это история одного из токко. Он тоже услышал звуки наподобие стука колес по дороге — тук-тук, тук-тук. Похоже на слово «токко». Их собирались отправить на последних уцелевших подводных лодках японского флота к побережью США, где они должны были нанести удар с помощью узумаки. Для Японии не было никого важнее этих верных слуг императора. Их отобрали из уже сформированных отрядов смертников за беззаветную преданность. Ты можешь это понять?
— Нет.
— Я и Сейго Мори учились в Токийском университете. Почти всех камикадзе набрали из студентов Токийского университета — самых умных, самых лучших представителей нации. Приехали военные, нас построили. Спросили: «Кто желает пойти добровольцем? Кто готов принести себя в жертву ради Японии?» Сейго изучал французскую литературу. Он был романтиком, но вышел из строя.
Его определили в отряд смертников номер 232. Эскадрилья Сейго получила приказ атаковать американцев на Окинаве. В отряде — одни юнцы. Летали на жутких самолетах. Почти все стоящее посбивали, остались одни отребья. Сейго носил сеннинбари — обережный пояс, вышитый руками тысячи женщин. Его мать просидела на перекрестке несколько дней, пока не созвала достаточное количество помощниц. Он также носил при себе ханайоме нингё — куклу-невесту.
