— Мы ищем очень плохого человека, сынок. Вот и ошиблись. Извини.
— А что у тебя с глазами? — спросил «школьный клоун».
— Мама называет это тиком, — ответил Бобби-Джо, уже улыбаясь. Потому что все по очереди дружески потрепали его по плечу и похлопали по спине.
— Вызови машину, — сказал Браун «школьному клоуну». — Пусть отвезут Бобби-Джо, куда он захочет. Ты потом расскажешь приятелям дома, что тебя возили нью-йоркские полицейские. Уверен, они позавидуют тебе.
— Да, сэр. — Бобби-Джо пожал руку Брауну.
Тот повернулся к Кейт и Перлмуттеру. Покачал головой:
— Зря потеряли время.
Свет в галерее погас на полчаса раньше. Все разошлись. Женщины, сменив модельные черные туфли на кроссовки, направились к подземке. Она повезет их в пригороды, к мужьям и детям, которым они разогревают готовые блюда, купленные в супермаркете. Молодые парни-копы хотя и устали, но кровь у них еще играла. Они направились в бары немного выпить, расслабиться. Остались только официант и бармен. Двое сотрудников галереи занимались уборкой. Херберт Блум подошел попрощаться.
— Картины останутся здесь еще на два дня, — сказал Браун. — Разумеется, под нашей охраной. Возможно, он еще появится. — Он посмотрел на бармена и официанта — молодые парни, новички, присланные из другого отдела. — Смена придет в семь утра. Спокойной ночи, ребята.
— Кресло, чур, мое. — Бармен мотнул квадратной челюстью в сторону массивного кожаного кресла рядом со столом Блума.
— А мне что? — спросил официант.
— Вон стоит складное. Тебе на нем будет удобно. — Бармен расхохотался.
— Не забудьте, — сказал Браун, — в машине на той стороне улицы дежурят Бреннан и Карвалье. Также агент ФБР под видом бездомного. Если кто сунется, вызывайте их. Вы меня поняли?
— Да, — ответил официант.
Бармен уже устраивался в кожаном кресле, потягивая кофе из пластикового стаканчика.
Пятнадцать минут второго ночи. Ни одного человека на улице, кроме бездомного. Но он знает, что это коп. И в машине напротив галереи еще двое. Один раскрыл газету, другой откинул голову на спинку сиденья. Может, спит. Он засек их давно, когда закрутилась эта кутерьма с парнем из Алабамы.
По улице с грохотом двинулся мусоровоз. Прекрасный момент. Надо его использовать.
Он поворачивается к стоящему рядом с ним:
— Я вернусь за тобой через минуту. Жди.
— А потом что?
— Сделаешь, как я сказал. — Он взмахивает руками. — И все будет здор-р-рово!
Нола заснула в кресле под старый фильм о Джеймсе Бонде. На экране красавица азиатка проводила прием карате против невозмутимого Шона Коннери.
Она проснулась, когда Кейт выключила телевизор. Потянулась, зевнула.
— Как прошло открытие выставки?
— Поверь, ты ничего не пропустила.
«А вот мы наверняка что-то пропустили. Возможно, он все время находился где-то рядом. Иначе быть не могло. Маньяк обязательно появится. Но когда и как?»
— Хочу есть, — сказала Нола.
— Идем посмотрим, что у нас там в холодильнике. — Кейт обняла девушку за плечи и повела на кухню. Собралась было спросить, не звонил ли Ричард, но вовремя спохватилась.
* * *
Агент Марти Грейндж смотрел по телевизору какую-то дурацкую передачу о копах. Повтор. Глотнул из бокала «Будвайзера», бросил взгляд на папку с материалами на Макиннон. Ее служба в Астории. Два проваленных дела, но благодарностей больше, чем взысканий. Копия свидетельства о браке, расшифровка телефонных разговоров, банковские документы с поражающими воображение цифрами. Все это была напрасная суета. Грейндж так до конца и не понял, почему эта женщина раздражает его.
Он допил пиво, заставил себя подняться. Пошел за другой бутылкой. Сегодня его день рождения. Пятьдесят семь лет. Без семьи. Без близких. Не с кем даже отметить. Вся жизнь посвящена Бюро. А зачем?
Если бы операция против маньяка прошла успешно, он доказал бы всем в Бюро и, главное, новому руководителю, что еще на что-то способен.
Грейндж откупорил бутылку, сунул бумаги в папку, прикрыл веки. Представил себе Макиннон. Зеленые глаза, потрясающие волосы, царственная осанка. О такой женщине бессмысленно даже мечтать.
Вонетта Браун лежала, свернувшись, на диване в гостиной.
Флойд поцеловал жену в щеку, и ее веки затрепетали.
— Сколько времени?
— Самая пора уйти в отставку, — ответил он.
— Я это уже слышала, и не раз. — Она улыбнулась мужу. — Ты хоть там поел?
— Что-то нет аппетита, — пробормотал Флойд. Вспомнил Бобби-Джо Скотта и гостеприимство, с каким большой город встретил бедного парня. «Хорошо, что так обошлось. А то ведь могли и пристрелить. Ну что ж, подождем еще пару дней».
Флойда удивило, что маньяк сегодня не появился. В прошлом, когда речь шла о художниках — нормальных или сумасшедших, — Макиннон никогда не ошибалась.
Вонетта поднялась с дивана, ухватившись за руку мужа.
— Я сейчас приготовлю тебе мясо в микроволновке.
Браун последовал за женой на кухню. Устало опустился на стул.
— Что-то случилось? — спросила она, устанавливая таймер.
— Просто устал. — Он заставил себя улыбнуться. — И наверное, проголодался.
Минут через десять надо будет позвонить в галерею, узнать, как дела.
Он на мгновение застывает, затем делает рывок. Задремавший было «бездомный» разлепляет веки. Видит его, лезет за пистолетом, но получает между глаз пулю. Хлопок выстрела из пистолета с глушителем тонет в шуме мусоровоза и рокоте подземки. Теперь всего несколько метров отделяют его от автомобиля. Коп с газетой слишком поздно чувствует неладное. Стекло в машине опущено. Еще несколько выстрелов, и с копами покончено.
Забибикал пейджер. Ники Перлмуттер потянулся к брюкам — они на полу, рядом с постелью, — вытащил пейджер. На дисплее светился номер телефона Брауна.
— Надо идти, — прошептал он.
— Так скоро?
— Работа зовет.
«Наодеколоненный» пробежался рукой по мускулистой груди Ники.
— Как хорошо, что я пришел сегодня на эту дурацкую выставку.
Перлмуттер вспомнил картины в галерее. Маньяк так и не появился, но еще есть время. Лишь бы все обошлось без потерь.
— О чем ты задумался?
— Так. О работе.
— А вот я даже не знаю, что такое работа. Ну, в смысле служба, как у тебя. Художнику это неведомо.
— Счастливчик. — Перлмуттер взъерошил ароматные волосы парня. — Покажешь мне свои картины?
— Это означает, что ты хочешь со мной увидеться?
— Конечно. — Перлмуттер натянул черную футболку, снова посмотрел на светящийся номер телефона Брауна. — Мне надо двигать. Я позвоню тебе.
Коп-бармен на полу, ловит ртом воздух. Остекленевшие глаза широко раскрыты. Из вспоротого живота хлещет кровь. Жить осталось считанные секунды. Коп-официант рядом, мертвый. Убит выстрелом в сердце. Также мертвы двое в машине и «бездомный». Застрелены. Бах-бах.
Он смотрит на залитый кровью пол. Фуксин, пурпур с небольшой примесью розоватого. Красиво.
Но настоящая красота на стенах. Его картины.
Включать свет незачем. Для него так даже лучше — мягкий свет уличных фонарей. Какими элегантными кажутся они при таком освещении.
Здесь не хватает лишь исто-рич-ки искусств. Чтобы она рассказала, как замечательны его картины.
Он медленно обходит зал. Цвета расплываются, потому что в глазах слезы. Вот оно — настоящее счастье, после стольких лет страданий.
Но пора приниматься за дело. Он открывает небольшую канистру, разбрызгивает бензин по полу и стенам, отворачивая нос, потому что запах противный. Склоняется над еще одним мертвецом, обильно поливает его, а затем со всей силой бьет ногой по голове, стараясь выбить зубы.
Смотрит на картины в последний раз. Цвета бледнеют. Может, это из-за слез? Не важно. Теперь уже не важно.
Жертву необходимо принести.
Потому что эта часть жизни завершена.
Сегодня у него триумф. Теперь уже никто не усомнится, что он настоящий аутсайдер.
В голове удивительная чистота. Никаких реклам, песенок, никакого шума. Ничто не отвлекает. Все наполнено необыкновенным смыслом.
Он прикрывает глаза и видит ее. Она стоит перед ним как живая. Сара-Джейн. Его мучительница. Она родила его, когда ей едва исполнилось пятнадцать. Конечно, ему не дано было знать, что он родился с наследственной приверженностью к героину. Не понимал он также и того, почему порой накатывает удушье. Да потому, что она заклеивала ему рот скотчем в младенческом возрасте. Чтобы не орал.
Следом появляется подонок, которого она привела в тот вечер. Тому почему-то не понравилось, что он рисует. Этот сукин сын разорвал в клочья его рисунки, растоптал карандаши и пастельные мелки. А Сара-Джейн даже пальцем не пошевелила.
