Но у жителей Наранхо была и другая причина, чтобы чувствовать себя счастливыми и с надеждой смотреть в будущее. Они прошли нелегкий путь к миру, через долгие годы войн и напряженной борьбы за власть. Союз между их королем и принцессой Тикаля открывал новые перспективы, которые совсем недавно казались немыслимыми: Наранхо и Караколь стали теперь городами-побратимами и даже отношения между Тикалем и Калакмулем наладились после того, как был заключен этот брачный договор. Действительно, казалось, что боги договорились между собой отныне дарить народу майя лишь свою благосклонность.
Высокий Олень, ставший королем Тикаля после недавней смерти его отца, прибыл на свадьбу своей сестры и молодого Балама Кимиля. Он уже два дня находился в городе, и все это время не покладая рук налаживал дипломатические контакты. Сейчас он наблюдал за свадебной процессией, стоя рядом с К’аном II, королем Караколя. Вожди обоих городов, стоящие рядом и дружелюбно беседующие… Этим зрелищем горожане все никак не могли налюбоваться вдоволь.
Большой Скорпион, низложенный король Наранхо, был выслан в Калакмуль и заключен под стражу. Высокий Олень принял половинчатое решение, несмотря на сильное давление эмиссаров К’ана II в Тикале, требовавших, чтобы его отправили в Караколь и казнили. Калакмуль согласился держать его в заточении вдалеке от города, в котором он когда-то правил, и не давать ему новой возможности прийти к власти.
Большая площадь и все улицы, ведущие к ней, были забиты людьми; воинам, стоящим по краям дороги, вдоль которой двигалась Никте, с трудом удавалось сохранять проход для нее достаточно широким.
К многочисленному населению Наранхо присоединилась и представительная делегация города Караколя. Для гостей выделили просторный участок в сельве, где они разбили лагерь. Вот уже два дня жители обоих городов братались во время торжественных церемоний, подготовленных городом-хозяином, чтобы отметить бракосочетание нового короля.
Паланкин Никте уже достиг подножия акрополя, и Балам помог невесте выйти, взяв ее на руки. Будущая королева была вся в белом, и халач виник вспомнил, что королева Нефритовые Глаза выбрала тот же цвет, однако, в отличие от предыдущей королевы, Никте вплела в свои длинные волосы множество пестрых маленьких цветков. «Невеста прекрасна», — подумал шаман.
Молодая пара начала подниматься на акрополь, где должна была проходить церемония, а радостные возгласы зрителей все усиливались.
Именно Белому Нетопырю предстояло объявить их мужем и женой по обычаю предков народа майя. Хотя он был жрецом города, которому теперь никто из молодоженов не принадлежал, все знали, что только он достоин совершить этот обряд. А если кто-нибудь думал иначе, то не осмеливался высказаться вслух.
Шаман надел простую длинную тунику неброской расцветки, потому что не хотел затмевать главных героев сегодняшнего праздника. Но все равно его высокая фигура, ожидающая молодых на террасе акрополя, выглядела впечатляюще.
Приветственные возгласы превратились в восторженный рев по мере того, как пара поднималась по лестнице, на вершине которой их ждал Белый Нетопырь. Девушки в ярких нарядах разбрасывали цветы на их пути.
И вдруг халач виник понял, что на празднично украшенной платформе он стоит не один. Посмотрев направо и налево, он не увидел никого, хотя чувства его предельно обострились.
Внезапно он понял, почему смог услышать их голоса, хотя они жили только в его мыслях. Нефритовые Глаза и Синяя Цапля захотели присоединиться к церемонии, и теперь были там, с ним, ожидая появления Балама и Никте.
В этот момент он также осознал, что его жизнь в этом мире подходит к концу. Но для него это не имело ни малейшего значения.
Тот, кто столько лет был его приемным сыном, и принцесса Никте уже находились возле него, и Белый Нетопырь с распростертыми руками шагнул вперед, чтобы обнять их.
Самолет, летящий из Мехико в Париж, 2001 год
Николь с грустью взглянула на экран, указывавший положение самолета на длинной траектории предстоящего перелета, и ей показалось, что оно едва ли изменилось с тех пор, как она смотрела на него в последний раз. Ей никогда не удавалось заснуть на борту самолета, и самое большее, на что она была способна, — это чуткий сон, который неизбежно вызывал у нее ноющую головную боль. Кроме того, она находилась в душевном состоянии, не имевшем ничего общего с тем, в котором она пребывала всего несколько недель назад, когда совершала путешествие в противоположном направлении.
«Всегда лучше уезжать, чем возвращаться», — подумала она с раздражением.
Возле нее Жан пытался развлечься, читая книгу, которую он купил в аэропорту. Пьер и Стан, работники Французского телевидения, сидели через несколько рядов за ними, и оба признались, что не имели ни малейших проблем со сном, где бы им ни приходилось засыпать. «Особенности профессии», — сказал Пьер, пожимая плечами.
С ними не было того, кто уже никогда никуда не полетит, — Ги Лаланда. Девушка чувствовала, как у нее внутри что-то сжималось при воспоминании об археологе и о событиях, закончившихся столь трагически. Особенно тяжело было сознавать, что она не имеет права рассказать кому-либо о смерти француза, и к тому же приходилось демонстрировать заинтересованность, когда речь заходила о его исчезновении. Кроме нее и Аугусто Фабрисио только Жан был в курсе происшедшего, однако Николь думала, что, возможно, гватемалец тоже поделился с кем-нибудь этим секретом.
Она рассказала своему жениху правду той же ночью в Караколе, после того как ей самой и Фабрисио удалось сбежать из этой ужасной ловушки. Она не могла перестать думать о том, что произошло с ней, если бы она первая схватила маску… и мгновение спустя ощутила бы, как обрушивается на нее гнев богов. Однако Николь была убеждена, что Ги Лаланд даже не догадался об этом. Образ ее соотечественника, поглощенного созерцанием маски в тот момент, когда потолок зала падал на него, видимо, навсегда останется в ее памяти.
Весь вечер того дня в Караколе, после спуска с пирамиды Кааны, они отвечали на вопросы гватемальских полицейских, однако Николь и Фабрисио подготовили свою версию, которую приняли и остальные члены экспедиции: они не знали, где находится пропавший археолог.
То, что произошло на самом деле, они вскоре выяснили, однако ни с кем не смогли поделиться своими выводами. Кровь, найденная на прогалине, принадлежала не Ги, а Хорхе (этот факт подтвердился несколько дней спустя), и вся история с похищением была всего лишь фантазией больного разума француза. Возвращаясь ночью от лестницы Наранхо, он, должно быть, услышал, как Хорхе разговаривал по радио на прогалине, наверное, докладывая о ходе поисков маски человеку, на которого он работал (был ли это Флоренсио Санчес или кто-то другой, теперь об этом уже никто не узнает). Лаланд всегда носил при себе заточенный мачете, которым пробивал дорогу в сельве. Судя по всему, он набросился на проводника и убил его. Все остальное лишь демонстрировало, как далеко зашло его безумие или же ужасное природное равнодушие: он сочинил рассказ о похищении и затем отправился в Караколь с намерением забрать маску себе и ни с кем ею не делиться.
«Но боги не позволили этому случиться», — подумала Николь, поглядывая на положение самолета на экране. Эта мысль вызывала у нее тяжелое чувство. Ее образование и научная деятельность не давали ей поверить в сверхъестественное вмешательство, и поэтому она не могла даже вообразить трех богов майя, играющих с людьми и нефритовой маской. Однако для всего происшедшего оказалось непросто найти разумное объяснение и существовало множество фактов, противоречащих каким-либо логическим умозаключениям. То, в каком великолепном состоянии сохранились все археологические памятники, приведшие их к «небесному дворцу», казалось невероятным. Непостижимой представлялась и высокая степень сложности механизмов, дававших им возможность перемещаться внутри пирамиды.
Но прежде всего, как постоянно повторяла себе девушка, не было объяснения необычайным снам, в которых им являлись боги. Каждый из них выбрал себе человека, который должен был представлять его. У Николь не было сомнения, что с Ги Лаландом тоже происходило нечто подобное, на что он прозрачно намекнул незадолго до своей смерти. Ун Симиль, бог Преисподней, даже подсказал ему, что он первым доберется до маски.
Ведь без этих снов они никогда не смогли бы дойти до зала, где лежал этот предмет.
Или все было просто нагромождением невероятных случайностей?
«Время маски определяете не вы, люди» — эту фразу Чан К’у, услышанную во сне, Николь не забыла и то и дело возвращалась к ней, пытаясь разгадать ее смысл. Аугусто Фабрисио признался, что тоже получил подобное сообщение от Каб К’у. «Время определено и не может быть изменено» — так или подобным образом высказался его бог.
