— Я не могу допустить, чтобы ама съела меня целиком.
Она открыла глаза и увидела темную фигуру, склонившуюся над ее лицом.
— Амайя.
Этот голос перенесся на много лет назад, чтобы вернуться к своей хозяйке, в то время как логика вторглась в обрывки ее сна, заявляя, что это невозможно. Она еще шире открыла глаза и заморгала, пытаясь вырваться из сна, который подобно песку слепил ее глаза, давя на них и делая их совершенно бесполезными.
На ее лоб легла невероятно холодная рука. Ей показалось, что к ней прикоснулся мертвец, и этого ощущения оказалось достаточно, чтобы заставить ее открыть глаза. Рядом с кроватью стояла какая-то женщина. Она наклонилась над ее лицом и с любопытством разглядывала Амайю. Она явно потешалась. Прямой нос, высокие скулы и идеальные волнистые пряди зачесанных в стороны от лица волос.
— Ама, — закричала она, задыхаясь от ужаса и неуклюже дергая пуховое одеяло.
Она дергалась и пятилась, сжимая одеяло, пока не уселась на подушку.
— Амайя, Амайя, проснись, ты спишь, проснись!
Щелчок, который раздался у нее в голове, залил комнату светом, струящимся от стоящей на столике лампы.
— Амайя, ты хорошо себя чувствуешь?
Явно побледневшая Роз растерянно смотрела на сестру, не решаясь к ней прикоснуться. Амайю мучила непереносимая жажда, все ее тело покрылось тонкой пленкой пота под халатом, в который она до сих пор была одета.
— Я в порядке. Мне приснился кошмар, — пояснила она, задыхаясь и обводя взглядом комнату, как будто для того, чтобы удостовериться в том, где она находится.
— Ты кричала, — испуганно пробормотала сестра.
— Правда?
— Ты так кричала, а я не могла тебя разбудить, — добавила Роз, как будто это что-то объясняло.
Амайя молча смотрела на нее.
— Прости, — наконец произнесла она.
Она чувствовала себя измученной, как будто была преступником на допросе.
— …Когда я попыталась тебя разбудить, ты меня насмерть перепугала.
— Да, — призналась Амайя, — когда я открыла глаза, я тебя не узнала.
— Это я и сама знаю. Ты в меня прицелилась.
— Что?
Роз кивнула на кровать, и Амайя увидела, что все еще держит в руке пистолет. Внезапно сон, в котором девочка подняла к голове ствол пистолета, всплыл в ее памяти во всех ужасающих подробностях. Она отбросила пистолет, как будто обжегшись, и накрыла его подушкой.
— О, Роз, прости! — воскликнула она, оборачиваясь к сестре. — Наверное, я заснула сразу после того, как почистила его. Но он не заряжен, честное слово…
Похоже, ее слова показались Роз не слишком убедительными.
— Прости, — снова принялась извиняться Амайя, — последние дни были очень трудными. Только сегодня мне пришлось допрашивать типа, который убил собственную падчерицу. Это помимо расследования убийств басахауна… Неудивительно, что накопилось напряжение.
— А тут еще я со своими проблемами, — сокрушенно произнесла Роз.
Ее губы подрагивали, напомнив Амайе девочку, которой она когда-то была. На нее нахлынула волна нежности к сестре.
— Наверное, мы все хотим сделать как лучше? — улыбнувшись, ответила она.
Роз села на кровать.
— Прости, Амайя. Я знаю, что должна была все тебе рассказать. Я только хочу, чтобы ты знала, что так получилось не потому, что я пыталась что-то от тебя скрыть. Мне просто было слишком стыдно за все, что со мной происходит. Я сама не понимала, что делаю.
Амайя протянула руку и коснулась пальцев сестры.
— Именно это мне сказал Джеймс.
— Вот видишь? Твой муж даже в этом просто идеальный. Скажи, как я могу жаловаться на свои супружеские несчастья обладательнице такого мужчины?
— Роз, я тебя никогда не осуждала.
— Я знаю. Прости, — прошептала Роз, склоняясь к плечу сестры, которая горячо ее обняла.
— Это ты меня прости, Роз. Я клянусь тебе, что это был один из самых мучительных моментов моей жизни, но у меня не было другого выхода, — произнесла Амайя, поглаживая сестру по волосам.
Разомкнув, наконец, объятия, они обменялись веселыми и искренними улыбками, как могут улыбаться только сестры, которым уже много раз приходилось смотреть друг другу в глаза. Примирение с Роз позволило Амайе почувствовать себя так хорошо, как она давно себя не чувствовала. Подобное ощущение счастья обычно переполняло ее, только когда она вечерами возвращалась домой и, приняв душ, обнимала Джеймса. В глубине души ее уже какое-то время тревожила мысль о том, что с ней все-таки случилось то, чего так опасаются следователи, занимающиеся убийствами, — что ужас, с которым им приходится иметь дело каждый день, прорвет шлюзы того мрачного места, в рамках которого ему надлежит находиться, и затопит всю их жизнь. Больше всего на свете Амайя боялась превратиться в одного из тех угрюмых и разуверившихся в людях полицейских без личной жизни, одолеваемых гнетущим сознанием того, что они сами виноваты в том, что позволили злу разрушить все преграды и лишить их всего, что было им дорого. В последние дни ее преследовало неотступное ощущение неясной и зловещей угрозы, нависшей над ней подобно проклятию. Старые псалмы были бессильны изгнать зло, с которым ей пришлось столкнуться и которое сопровождало ее повсюду, как облепивший тело мокрый саван.
Она стряхнула с себя отрешенность и заметила, что Роз внимательно за ней наблюдает.
— Возможно, теперь тебе пора прекратить скрытничать.
— О, ты имеешь в виду… Роз, ты же знаешь, что я ничего не могу рассказывать. Эта информация имеет отношение к расследованию.
— Я не об этом, а о том, что заставляет тебя кричать во сне. Джеймс говорит, что кошмары снятся тебе почти каждый раз, когда ты засыпаешь.
— О господи, Джеймс! Это действительно так, но это всего лишь дурные сны, не более того. Это совершенно нормально, учитывая мою работу. Когда я поглощена расследованием, они снятся мне чаще, но прекращаются, когда преступление раскрыто. Ты же знаешь, что я уже много лет сплю с включенным светом.
— Сегодня он был выключен, — произнесла Роз, глядя на лампу.
— Я забыла ее включить. Когда я чистила оружие, было еще светло. А потом я сама не заметила, как заснула. Но обычно со мной такого не бывает. Я всегда включаю лампу именно для того, чтобы избежать таких случаев, как сегодня, потому что больше всего меня беспокоят не кошмары. Я постоянно настороже, и у меня очень поверхностный сон. На протяжении ночи я часто просыпаюсь и пугаюсь, но, осознав, где я нахожусь, снова засыпаю… Поэтому мне так важно, чтобы в комнате горел свет. Он позволяет мне успокоиться, едва открыв глаза.
Роз, внимательно наблюдавшая за выражением ее лица, отрицательно покачала головой.
— Ты сама слышишь, что ты говоришь? То, что ты описываешь, это состояние постоянной тревоги. Никто не может так жить. Если тебе нравится спать с включенным светом, отлично, это твое право. Но ты сама знаешь, что то, что произошло сегодня, ненормально. Амайя, ты в меня чуть не выстрелила.
Слова сестры напомнили ей о том, что два дня назад сказал ей Джеймс у двери кондитерской.
— Кошмары тоже можно считать нормальным явлением, но только до определенной степени. Что ненормально, так это то, что они причиняют тебе столько страданий и что ты просыпаешься в панике и не можешь понять, спишь ты или уже проснулась. Я видела тебя, Амайя, и ты была в ужасе.
Амайя смотрела на сестру и вспоминала женский профиль, склонившийся над ее лицом в момент пробуждения.
— Позволь мне тебе помочь.
Амайя кивнула.
Они молча спустились по лестнице. В отсутствие тети Энграси все в доме было каким-то странным. Мебель, растения и многочисленные безделушки без нее как будто впали в летаргический сон. Казалось, все принадлежавшие хозяйке дома вещи утратили свою подлинность и реальность, а их физические границы расплылись и стали туманными и неотчетливыми. Роз подошла к шкафу и взяла узелок из черного шелка, в котором были карты. Положив их в центре стола, она направилась в гостиную. Через секунду Амайя услышала звук работающего телевизора. Она улыбнулась.
— Зачем ты это сделала? — спросила она.
— Чтобы лучше слышать, — прозвучало в ответ.
— Ты сама понимаешь, что это чепуха.
— И, тем не менее, это так.
Она села и осторожно развязала узел. Развернув лоскут тонкой ткани, она взяла колоду и положила ее перед Амайей.
— Ты сама знаешь, что тебе необходимо сделать. Перетасуй карты, мысленно задав вопрос.
Амайя взяла колоду, которая показалась ей неожиданно холодной, и на нее нахлынули воспоминания о шелковистых картах, скользящих между ее пальцами, о странном аромате, который они источали при каждом прикосновении, и об умиротворяющем чувстве единения с ними, возникавшем в тот момент, когда она достигала определенного состояния. Как только это происходило, открывался канал и вопрос формулировался сам собой. Затем она выбирала карты, повинуясь интуиции, и торжественно переворачивала каждую из них. Зачастую она заранее знала, что ей предстоит увидеть на обратной стороне. Затем наступало решающее мгновение, позволявшее понять связь между всеми картами и постичь тайну, ответив на мысленно заданный вопрос. Толкование карт таро было занятием одновременно простым и сложным, как толкование карты незнакомой местности. Сделать это было так же легко, как провести линию, соединяющую твой дом с каким-то конкретным пунктом назначения. Требуется лишь отчетливо представить себе цель и ничему не позволять отвлекать тебя в пути. И тогда ответы сами собой начинали раскрываться перед тобой подобно дороге, ведущей к ответу на главный вопрос, который, как и дороги, не всегда бывал прямым и однозначным. «Иногда ответы не становятся разгадкой тайны», — говорила ей Энграси, когда они оставались только вдвоем. Бывает так, что ответы лишь порождают новые вопросы и новые сомнения.
