– Господи, я почти наполовину ослеп. Что ты сделала со своими глазами?
– Это цветные контактные линзы, они у меня уже давно, но я никогда ими не пользовалась. Мы и тебе тоже подберем.
– Я уже и так хорош.
– Я хочу, чтобы мы остались в живых. – Она стащила через голову свой массивный свитер и скинула брюки. У нее было стройное длинное тело. – И я хочу лежать рядом с тобой, вдыхать тебя, целовать. Я чуть не умерла без этого.
– Я, в общем-то, тоже.
– Не ехидничай, милый. Я готова умереть за тебя.
– Чушь.
– Люби меня.
– Не выйдет. – Он отвернулся. – Меня это ни в малейшей степени не интересует.
– Из-за того, что тебя били?
– И били, и пинали, и травили. Но прежде всего из-за того, что твои дружки убили Марию, а я и сейчас помню ее, и мне никто больше не нужен.
– А меня ты не помнишь?
– Ты – воплощение зла в моем понимании.
– Но я люблю тебя! Когда ты только прикасаешься ко мне рукой, я схожу с ума. У нас так мало времени, милый.
– Может, они не найдут нас.
– Найдут, я их знаю. Но, даже если и не найдут, ничего не изменится.
Под вечер он проснулся под шум машин, доносившийся с улицы Мермоз. Она сидела на стуле с драной лиловой обшивкой и читала «Le Monde».
– Мне это так знакомо. – Во рту было ужасно неприятно.
– Что именно?
– Сплю в чужой кровати, побитый и изможденный, а ты сидишь рядом. Где же это было – в Афинах? И в Марселе тоже? Нет, там была Мария. – Мысль о Марии болью отозвалась в нем, и он молча лежал, ожидая, пока это пройдет. «Такое впечатление, что всегда, как только мне становится лучше, я встаю и опять лезу в драку; а затем вдруг опять отлеживаюсь здесь, зализывая раны и собирая силы для следующей схватки».
– Самое удивительное, что ты еще жив. И что ты преодолел.
– Преодолел что?
– Неустанные попытки разведок нескольких стран стереть тебя в порошок.
– Каких еще стран, кроме США?
– Западной Германии, Турции, Франции, Испании, Марокко – об этих пяти я знаю точно.
– Какого черта им надо?
– Ты террорист, дорогой мой, закоренелый убийца. Все разведки мира сплачиваются против таких, как ты; они считают, что только им дано исключительное право заниматься терроризмом, они не терпят конкуренции.
– Так почему же они не убили меня в Ноенвеге?
– Ты им нужен, милый, чтобы выследить Пола.
– Раздражает меня это слово «милый».
– Ты бы предпочел, чтобы я называла тебя «хрен собачий»? Потому что ты и есть то самое.
– Прекрасно. – Он сел и провел языком по налету на зубах. – Запекшаяся кровь, блевотина – все налипло на зубы.
– Прелесть. А ты не думал о том, чтобы их почистить? Или же ты намеренно это не делаешь, чтобы напомнить мне, через что ты прошел?
Он улыбнулся.
– Сейчас я думаю о том, как бы отделаться от тебя.
– От меня отделаться просто. Стоит только выйти в эту Дверь. Мне гораздо безопаснее без тебя.
– Тогда почему бы тебе не уйти?
– Уйду, если ты не перестанешь обвинять меня в своих бедах и несчастьях. – Она села на кровать рядом с ним. – Ты прошел через ад, и это ужасно, но не я в этом виновата. На Крите я пыталась спасти тебя от этого. Мне не удалось, но я пыталась. Теперь я подписала свой собственный смертный приговор – не смей смеяться надо мной! – вытащив тебя из Ноенвега; поэтому я не собираюсь выслушивать твои пустые упреки великомученика о том, как тяжек твой крест. Это твой крест, вот и неси его.
Он свесил ноги с кровати и сидел почесываясь.
– С радостью.
Она присела перед ним на корточки и впилась пальцами в его ляжки.
– Не выпендривайся! Наше положение ужасно! Неужели ты не видишь этого?
Он встал, растирая руками грудь. «Такое ощущение, будто я упал в шахту лифта. Боже, как она отвратительна. Ненавижу ее. Ненавижу их всех».
– Чтоб ты провалилась, сука, – выругался Коэн.
Она взъерошила ему волосы.
– Что меня покоряет в тебе, это – романтика. Хрен собачий и сука – мы хорошо поладим вместе.
Он раздраженно похромал к окну.
– Что я ни говорю, ты все переиначиваешь.
Свернув «Le Monde», она нарочито громко шлепнула газетой по тумбочке.
– Давай поедим. И поговорим.
Взяв джинсы со спинки кровати, он осторожно просунул в них одну ногу. Затем, сев на кровать, – другую.
– Можно задать тебе один вопрос? – улыбнулась она.
– Можешь не получить на него ответа.
– Почему ты никогда не носишь трусов?
– У меня не было ни одних с 1969 года. От них яйца перегреваются и погибают все эти маленькие живчики.
– А сейчас-то они тебе зачем, эти маленькие живчики?
– Способствуют поддержанию боевого духа у всех, кому меньше сорока. Помогают держать хвост морковкой. Вселяют чувство оптимизма, подкрепляют corpus delicti. – Поморщившись, он натянул джинсы. – У меня такое чувство, будто я собрал в себе физическую боль всех когда-либо игравших полузащитников.
Она поцеловала его.
– Я так люблю тебя, когда ты хоть немножечко становишься самим собой.
– Все время, что ты меня знаешь, с того самого дня на Кали Гандаки, я был дикарем, незнакомцем, сам не свой. – Он влез в рубашку, застегнул и, заправив ее в штаны, щелкнул пряжкой. – Теперь эти проклятые ботинки. – Он попытался нагнуться. – Ты не завяжешь мне их? Руки не слушаются – не могу завязать шнурки.
Присев, она завязала их.
– Это, возможно, из-за тока – было пыткой наблюдать и притворяться, что я с ними, понимая, что тебе конец, если я сорвусь прежде, чем мне удастся тебя освободить. – Она помогла ему подняться. – Но все будет хорошо, и мы куда-нибудь исчезнем, как только встретимся с Полом.
Стоя уже у двери, он обернулся.
– А кто говорил о Поле?
– Ты. Ты должен с ним встретиться в Колорадо через неделю. Я уже прикинула, как мы полетим из Мадрида в Буэнос-Айрес, затем в Мехико и оттуда – на машине. Но мы должны уехать завтра.
– Я еду один.
– Они будут поджидать тебя! Я могу помочь тебе проскользнуть.
– Так же, как на Крите?
Он вышел из двери и начал неуклюже, чувствуя боль во всем теле, спускаться по лестнице. "Какого черта она сняла номер на третьем этаже? Дьявол, troisieme etage – значит, четвертый этаж, будь он проклят. Чертовы французы со своим rez-de-chaussee. Почему у них все не как у людей? Назад, на четвертый, мне ни за что не подняться, только если мне к заднице приставят ружье.
Сейчас она настолько своя, что дальше некуда, но все это чушь. Так они рассчитывают добраться до Пола. В голове не укладывается, что она застрелила этого парня, Джека. Разметала легкие по всей мансарде. Должно быть, им очень нужен Пол, если они пошли на это. Надо притвориться, что я ей верю. А если она искренна? Нельзя рисковать. Завести ее в какую-нибудь улочку и придушить. Не смогу. Нет, ее не смогу.
Но надо поскорее от нее отделаться. Нельзя, чтобы Пол ждал, – какой-то ужас!"
Они сидели в угловом ресторанчике, занавески закрывали улицу.
– Как Морт выследил меня? – спросил он.
– В горах Крита на тебя началась настоящая охота. Через несколько, дней они были уверены в том, что ты утонул – все это я узнала позже. Но Морт продолжал проверять каждую вторую улочку – от него ничего не ускользает, – в конце концов он вычислил тебя, когда в голову ему пришла мысль о грузовом судне, которое вышло из Ситии на следующее утро, после того как ты ускользнул от них в горах. Потом они засекли тебя с самолета где-то на алжирском побережье, потеряли и вновь нашли тебя в Оране. – Нагнувшись, она откашлялась. – А потом ты, идиот, отправил это письмо из Марселя.
– А что ты делала все это время, пока я развлекался в Африке?
– После моего провала в Ви они отправили меня назад в Брюссель, пока не напали на твои след. Я уже была на пути к Марселю, когда ты, подстрелив Морта, исчез. Потом они узнали, что ты звонил в эту гостиницу в Эксе, и предположили, что ты направляешься в Ноенвег, поэтому меня перебросили туда. Ты добрался быстрее, чем они ожидали. – Ее нога в чулке скользнула под отворот его штанины. – Но из тебя никогда не получится agent clandestin.
– Да?
– В Ноенвеге ты встал со своим биноклем прямо напротив солнца. Лу увидел отблеск. Они предположили, что ты захочешь обыскать дом, и оставили там меня, чтобы я схватила тебя, поскольку я была единственной, кого ты не видел на крыльце. Они вернулись в горы с потушенными фарами. Я знала, что они после Ви не доверяют мне, что не уедут слишком далеко, чтобы не дать мне возможности предупредить тебя. Я так обрадовалась, когда тот грузовик спугнул тебя. И я никак не ожидала, что ты вернешься.
– Я совсем не удивился, увидев там тебя.
– Я чуть не убила Джека, когда он избил тебя, но я была в таком смятении. Тогда у меня в голове еще не было плана. Но в конце ты стал упоминать то, о чем я говорила тебе и что было правдой. Это никак не входило в ту роль, которую я должна была разыгрывать перед тобой – ты говорил о моем муже и прочее, – и я знала, что они скоро убьют меня. И я боялась, что ты расскажешь им о Поле.
