Потом, без единой мысли в голове, я спустился по лестнице, миновал гостиную, столовую, добрался до кухни. Там, в темноте и тишине, светя себе спичкой, отыскал свечу, зажег ее и установил на полке над плитой.
Собственные шаги слышались мне странно приглушенными, словно в ушах были затычки. Нелепо, но в какой-то миг стало казаться даже, что это не мои шаги, а самой тишины.
Когда я подошел к буфету, меня неожиданно шатнуло. Впечатление было такое, будто шевельнулся воздух, до тех пор неподвижный, и с силой меня толкнул. Тишина сменилась ревом в ушах, я взмахнул рукой в поисках опоры и сбил со стола тарелку.
По спине тут же поползли мурашки — о плитки пола она ударилась с таким глухим, почти неслышным звоном, словно упала на самом деле где-то вдалеке. Если бы не осколки на полу, я поклялся бы, что она и вовсе не разбилась.
Забеспокоившись, я попытался прочистить уши пальцами. Потом, в надежде услышать наконец нормальные звуки, изо всех сил ударил несколько раз кулаком по буфетной дверце. Но как я ни старался, стук по-прежнему долетал, казалось, откуда-то издалека.
Тогда я поспешил к леднику. Единственное, чего мне хотелось, это уйти отсюда поскорее, с бутербродами и кофе, к себе в комнату.
Приготовив поднос, я перелил кофе в чашку, отставил ковшик на плиту. И, с самым неприятным чувством, задул перед выходом свечу.
В столовой и гостиной царила непроглядная темнота. Пока я пробирался сквозь нее, прислушиваясь к своим шагам, звучавшим все так же глухо, сердце у меня колотилось все сильнее. Поднос едва не выскальзывал из непослушных пальцев. Дыхание перехватывало. Страх нарастал, и мне пришлось сжать губы, чтобы не дрожали.
Тьма и тишина казались вставшими вокруг непробиваемыми стенами. Я был напряжен до предела, боясь, что, если чуть-чуть расслаблюсь, меня начнет трясти.
И посреди гостиной я вдруг услышал... смех.
Тихий, журчащий смех — в полной тишине.
Меня с ног до головы обдало холодом, ноги одеревенели. Я застыл на месте, не в силах сделать ни шагу.
Смех зазвучал снова. И двинулся по кругу, как будто невидимый источник его начал обходить меня, приглядываясь, неслышной поступью.
Я задрожал так, что задребезжала чашка на подносе.
А потом... моего лица коснулось что-то влажное и холодное!
Вскрикнув от ужаса, я выронил поднос, метнулся к арке, добрался до лестницы и побежал наверх, с трудом переставляя ослабевшие ноги. И все это время мне вслед несся тихий, леденящий душу смех.
Ворвавшись в спальню, я запер дверь, упал на кровать, трясущимися руками натянул на голову покрывало, зажмурился. Сердце выпрыгивало из груди, которую ножом пронзало жуткое сознание того, что мои страхи подтвердились.
Все — правда.
Это влажное, холодное прикосновение было таким же явственным, как если бы до меня дотронулся живой человек. Но откуда бы там взялся человек?
Возможно, брат так глупо и жестоко подшутил надо мной? Я воспрянул было духом, но тут же понял, что это не мог быть Сол. Я слышал бы его шаги. А тот, кто прикоснулся ко мне, передвигался бесшумно.
Пробило десять, когда я наконец нашел в себе силы откинуть покрывало, нашарить спички на ночном столике и зажечь свечу.
Ее неверный свет меня сначала успокоил. Но следом я увидел, как мал этот огонек в сравнении с окружающей меня тьмой, в которой даже стен не разглядеть, и содрогнулся. И принялся проклинать старый дом за то, что в нем нет электричества. Яркое освещение разогнало бы все страхи. Не то что крошечное, зыбкое пламя свечи.
Мне хотелось проверить, все ли в порядке с братом. Но я боялся открыть дверь, которая вела во мрак, где таились призраки и звучал ужасный, нечеловеческий смех. Оставалось надеяться, что пьяного Сола способно потревожить только землетрясение.
Я жаждал оказаться рядом с ним, даже если бы это его совсем не обрадовало. Однако храбрости перейти коридор не хватало. И я разделся, лег и снова укрылся с головой одеялом.
Среди ночи я вдруг проснулся, все в той же мрачной тьме и тишине, и задрожал от страха. Одеяла на мне не было.
Я принялся шарить по сторонам и понял, что оно свалилось на пол. Потянувшись за ним, коснулся холодных досок пола, испуганно отдернул руку. Когда же нащупал его наконец, заметил под дверью свет.
Он тут же и погас, но теперь я не сомневался в том, что видел. Сразу после этого дом содрогнулся, послышался знакомый гул. Кровать подо мной подпрыгнула, и, вновь похолодев с головы до пят, я застучал зубами.
Потом опять увидел свет, услышал шлепанье босых ног по полу и подумал, что это Сол зачем-то вышел из спальни.
Подняться меня заставил не столько приступ храбрости, сколько страх за брата. Я сполз с кровати и медленно, неохотно поплелся к двери.
Так же медленно отворил ее, весь напрягшись, не зная, что откроется моим глазам в коридоре.
Открылась лишь темнота. Я шагнул в нее и настороженно замер, надеясь услышать храп Сола и убедиться в том, что он спокойно спит. И тут нижний коридор внезапно озарился нездешним голубым светом, и я метнулся к лестнице, где вцепился в перила и вновь застыл, пораженный увиденным.
По коридору в сторону гостиной плыло сияющее голубое облако!
Сердце у меня остановилось. За облаком следовал Сол, похожий в этот миг на лунатика, какими их обычно изображают — руки вытянуты вперед, в глазах, устремленных в одну точку, пылает отраженный голубой свет.
Я попытался его окликнуть, но голос мне отказал. Попытался сбежать с лестницы, чтобы вырвать брата из пут кошмарного наваждения, но путь мне преградила стена глубокого мрака, не дававшая ни пройти, ни вздохнуть. Как ни бился я в нее, все было бесполезно. Ужасающая неведомая сила стократ превосходила мои собственные.
А потом меня окатило волной такого мерзкого, едкого запаха, что закружилась голова. Запершило в горле, скрутило желудок. Мрак сделался еще непрогляднее. Он облепил меня подобно жгучей черной грязи и сдавил, окончательно лишив возможности сопротивляться и дышать. Я чувствовал себя горящим заживо и только трясся, всхлипывая, беспомощный как дитя.
И вдруг все кончилось. Мрак рассеялся, я остался стоять у лестницы, мокрый от пота, обессилевший от бесполезной борьбы. Попытался сдвинуться с места, но не смог, вспомнил было о брате, но тут же и забыл. Повернулся к своей комнате, но едва сделал шаг, как ноги подкосились, и я упал. Вздрогнул, ощутив под собой холод пола, и потерял сознание.
Очнулся я в том же коридоре, по-прежнему лежа на полу.
Кое-как приподнялся, сел. Меня колотил озноб, перед глазами все плыло, грудь словно сдавливали тиски. Но я заставил себя встать и побрел, шатаясь, в спальню Сола. В горле мучительно першило, я с трудом сдерживал кашель.
Брат спал, и вид у него был измученный. Хотя, возможно, лицо казалось осунувшимся из-за отросшей темной щетины, поскольку он так и не побрился. Дышал он с трудом, во сне постанывал.
Я тронул его за плечо, но он не шелохнулся. Тогда я позвал его и вздрогнул, услышав собственный голос — слабый и хриплый. Позвал еще раз. Брат недовольно заворчал, открыл один глаз и посмотрел на меня.
— Мне плохо, Сол,— сказал я.— Очень плохо.
Он повернулся ко мне спиной. Я всхлипнул:
— Сол!
И вдруг он резко вскинулся, сжал кулаки. И закричал:
— Убирайся! Оставь меня в покое, не то убью!
Ошеломленный этой внезапной яростью, я отшатнулся. Попятился и встал посреди комнаты, не в силах вымолвить ни слова, глядя в оцепенении, как он неистово мечется в кровати. И слыша, как он с тоской бормочет себе под нос:
— Почему, почему день тянется так долго?..
Тут на меня накатил сильнейший приступ кашля, от которого заломило в груди, и я медленно, согнувшись, как старик, поплелся к себе. Добрел до постели, рухнул на подушки, укрылся одеялом. И затих, чувствуя себя покинутым и беспомощным.
Так, то засыпая, то просыпаясь от острой боли в груди, я пролежал весь день. Сил встать, чтобы поесть или хотя бы попить, не было. Я мог только лежать и плакать. Мысль о жестокости Сола терзала меня не меньше, чем физические страдания. А боль была такова, что во время приступов кашля я рыдал, как ребенок, молотя по кровати кулаками.
И даже тогда я плакал не только от боли. Меня больше не любил мой единственный брат.
Ночь, казалось, наступила скорее, чем когда бы то ни было прежде. Лежа в темноте, в одиночестве, я помолился про себя о том, чтобы с братом не случилось беды.
Потом на какое-то время заснул. И, проснувшись, увидел свет под дверью и услышал пронзительный гул. В тот момент я неожиданно понял, что Сол любит меня по-прежнему. Но его любовь извратил проклятый дом.
Я понял также, что должен сделать. И отчаяние мое сменилось необыкновенной отвагой.
