Ознакомительная версия.
«Короче».
Всё.
Она не выдержала.
«По крайней мере, это точно последний раз. Никаких больше съемок».
– Стоп, – Лиза перебила очередной идиотский вопрос. – Один момент.
Наступив туфлей на стойку, она схватила микрофон обеими руками и рванула. Колонки визгнули и загудели. Гости отворачивались, морща лица и запоздало прикрывая руками уши.
Так вам и надо.
– Ладно, – устало продолжила Лиза, когда фон улегся. – Я всё поняла. Думаю, все поняли, кому нужно. Мне только одно неясно – почему вы везде городите эту духовность? Как что, сразу «духовность». Или «православие». Я вообще-то не против религии, но почему всегда «православие»? Почему я не могу исповедовать, скажем, иудаизм?
В прямом эфире, перед журналистами, перед миллионной аудиторией, с задержкой в пять секунд или без нее – при всем желании трудно было найти слова хуже.
...
До сих пор мне неясно, чего хотел этот лысый доктор. Возможно, он чего-то ждал. Или пытался разозлить меня.
Мое единственное умение – рассказывать о себе. Обычно люди слушают, и думают, что я не в своем уме. Или принял что-нибудь. Или вру. Но они хотя бы слушают, а этот тип улегся на соседней койке, сунул руки за голову и целый день валялся, не издавая ни звука. Только смотрел на часы. Когда в дверь сунулась голова дежурного, который явился просигналить обед, инспектор прогнал его жестом. Потом раздумал и отправил меня вдогонку, заказать у дежурного пиццу. И снова вытянулся на койке, глядя в потолок.
Возможно, ему было просто неинтересно.
Тогда я заговорил о провалах. Как из мира выдергивают затычку. Пуф-ф. Как я попадаю в другое измерение, где всё становится понятным и существенным. Где видна каждая связь. Каждая плоскость и граница. Каждый шаг экосистемы.
Лысый доктор заворочался и сел на кровати.
– По поводу того, о чем вы говорите, – сказал он без выражения. – Эти провалы, «дно», вы их так называете, правильно? Я читал запись.
Правильно. Его невозможно объяснить. Его трудно описать…
– Объяснить возможно всё, – перебил доктор. – Не говорите ерунды.
Ноль интереса. Опять. Или мне только казалось?
– Состояния, которые вы описываете, имеют под собой конкретную природу. Но у вас, я так понимаю, был какой-то опыт с наркотиками, правильно? Так что я ограничусь. Добавлю только, что причина в физиологии.
Он не понимает. Я встретил Бога. Именно поэтому я не умер. И как раз тогда всё началось: голос, дно, вторая жизнь. Именно тогда старые привычки облетели с меня, как…
– Ну, ну, остановитесь, – врач сел на кровати. – Слушайте сюда, и слушайте внимательно.
Мне нужно объяснить. Иначе он решит, что я псих, и ничего больше.
Но кое-что большее есть. И это очень важно.
– Слушайте меня, – врач наклонился мне навстречу. – Прежде, чем мы с вами продолжим, я категорически – слышите? – категорически хочу предостеречь вас от мистики любого рода. У вас пока нет серьезного расстройства. Пока нет. Вы просто запутаны. Для вас из этой точки есть два пути – рациональный и иррациональный. Я запрещаю вам трогать иррациональный. До сих пор ясно? Продолжайте.
Лысый доктор снова улегся. Как будто не вставал.
Но я успел заглянуть в него, пускай на секунду.
Инспектор не считал меня сумасшедшим. Пока нет. И говорить стало легче.
...
– На кой? Почему здесь? – Катька всё косилась на зарешеченные ячейки. – Тут же охереть как стремно.
– Сама просила в безлюдном месте, – сказала Лиза.
– Безлюдном, еще бы. Тут же змеи кругом… ч-черт.
Лиза и сама теперь жалела, что выбрала серпентарий. В ее телефонной книге полно было других координат – рестораны, клубы, спортивные центры. Все одинаково проверенные, все знакомые. В каждом бывал или Макс, или сама Лиза. Почти в каждом они снимали что-то для выпусков.
– Максим тут когда-то брал змей для «Земли-неба», – сказала Лиза. – Мы показали их, и выпуск удался. Может, поэтому. На счастье.
– Сбежит одна через эти прутья, и будет тебе счастье, – мрачно пообещала Катька.
Они брели вдоль бесконечных полок, забранных металлической сеткой. Полки делились на ячейки, и в каждой лежала или висела очередная пестрая колбаса.
«Как в супермаркете», – подумала Лиза и нервно хихикнула.
Ей как-то не пришло в голову, что здесь будет голая сетка. Лизе представлялся террариум, защита из толстого стекла, подсветка, декоративный папоротник. Но это оказался не зоопарк. В серпентарии змей не выставляли на обозрение – здесь их разводили и добывали яд.
И теперь ячейки казались Лизе слишком непрочными, проходы – чересчур узкими, а змеи явно замышляли недоброе. Пускай они не поднимали голову, не разевали пасть, не кидались на сетку – они вообще не двигались, насколько могла видеть Лиза. Но вокруг постоянно что-то шуршало, терлось о железо и сонно шипело, напоминая о своем опасном присутствии.
– Еще скажи, что ты сама не боишься, – сказала Катька.
– Если честно, – сказала Лиза. – Меня сейчас больше пугают люди.
Она вспомнила утренние лица, раздутые от припасенного возмущения. Мятые, как сизые гениталии. Верующие старухи трясут кулаками, стараясь доплюнуть ей под ноги из-за спин охраны. Молодые люди смотрят и молчат. Заросшие, бородатые, с бровями разной высоты. На всех черные футболки. Черепа, кресты и купола. Христос или смерть. Вера или печь.
– Да ладно, – Катька цокнула языком. – Ты как всегда. Безбожно всё драматизируешь.
Они зовут ее «лже-спасительницей» и «лже-психологом». Каждое утро привозят розовый манекен, наряженный в подражание Элизе, и жгут его горелками на стоянке у дома.
– Что-что, а змеи лучше, – сказала Лиза.
– Да брось, – Катька осторожно махнула рукой, стараясь не коснуться полок. – Никто же не делает ничего реально для тебя опасного. Нельзя же запретить десяти придуркам портить манекены…
– Десяти придуркам? – Лиза нечаянно задела какую-то штангу, и вокруг сразу поднялась возня. Сбавив тон, Лиза повторила. – Десяти придуркам? Ты шутишь? Это же повсюду!
Раньше Элизу мусолили только в сети и желтых изданиях. А теперь везде: по телевизору, на радио, в забегаловках и кухнях, по всей стране: едва кто-то поминал Элизу Фрейд, как сразу находился умник с пространным суждением. Элиза Фрейд то, Элиза Фрейд сё. И кстати, дело совсем не в религии.
Но согласитесь, она не вправе оспаривать нашу духовность и насаждать эти чуждые нам, да и попросту варварские обычаи и взгляды.
Жидовка хренова, – соглашались люди попроще.
У всех будто открылись глаза. Элиза Фрейд, повторяли они. Элиза – Фрейд. Как же мы не замечали раньше?
– Главное, не понимаю, откуда эта агрессивная религиозность. Этот весь антисемитизм.
– Ой, прошу тебя, нет там никакого антисемитизма, – сказала Катька. – Ты не понимаешь. Это просто контекст.
– Какой еще «контекст»?
– Ну как же. Представь как ты позлила эту категорию, в конечном итоге. Они все живут в дерьме, носятся с каким-то дерьмом, выглядят как дерьмо… а ты известная, красивая, ездишь на своем «Лексусе», у тебя охрана вон, деньги. Трахаешься с кем и как хочешь…
– Ни с кем я не трахаюсь! – Лизе уже плевать было на змей, да и на обслугу, если здесь кто-то остался. – Я вообще, между прочим, больше года не трахалась. Крыша скоро поедет…
– Не важно, не важно, – Катька затрясла челкой. – Им-то откуда это знать? И конечно – это я тебе гарантирую – куча народу на твоей стороне. Они просто молчат, как всегда. Сама знаешь, как оно со славой, по большому счету. Кто станет утруждаться, хвалить? А с говном смешать, это да, это всегда пожалуйста. Желающих море.
– Ну и кто на моей стороне?
– Да все, у кого мозги есть. Я на твоей стороне. И студия тоже.
– Угу, как же, – Лиза поморщилась. – Бергалиева мне не сказала ни слова. Они вообще меня избегают сейчас.
– Ну и что? Деньги платят? Машину не забрали? Охрану к тебе приставили? Я же говорю – все за тебя.
– Но нельзя же молчать! Когда кругом фашисты, в открытую…
– Какие фашисты? Ну какие фашисты? Эти, что ли? Твое сборище плешивых дегенератов? Тоже мне, высшая раса. Я понимаю, были бы молодые, типа, блондины, арийцы там. А это клоуны просто, вот и плевать на них всем. И ты наплюй.
– Я бы и плевала. Если бы не паяльные лампы.
– К черту лампы. Я бы на твоем месте лучше о юристах позаботилась.
– Это еще зачем?
– Да, в общем, – Катька впервые замялась. – Вдруг начнется политика.
– Что за политика?
– Молодежная. Ты скажи, ты вообще не еврейка, да? Ни грамма?
– Блин.
– Нет, серьезно.
– Моя бабушка встречалась с одесситом, – хмуро ответила Лиза. – Это считается?
– Э… м-м… нет, наверное нет. И у тебя что, никаких связей? – допрашивала Катька.
Ознакомительная версия.
