Шкала безопасности (по нарастающей) такова:
1. Все безоблачно, мне не о чем волноваться.
2. Я не вижу для себя конкретной угрозы, но теоретическая вероятность того, что она когда-нибудь возникнет, уже появилась.
3. Я сознаю, что вмешался в чьи-то интересы. Конкретной угрозы нет, но я знаю людей (силы), от которых она, угроза, может исходить.
4. За мной идет охота, конкретная угроза стала реальностью, и я знаю, от кого она исходит.
Четвертую степень Колчин почти исключал как для себя, так и для учеников. Попробовал бы кто реально угрожать, да так, чтобы ясно было – кто!
Третья степень – пожалуй… Пожалуй, да. Что-что, а при нынешнем раскладе с боевыми искусствами, когда одних федераций только в столице – дюжина, и каждая считает себя и только себя подлинной-первоисточной, а значит, и единственно достойной представлять единоборства на европейском, на мировом уровне (читай: командировки, валюта, призовой фонд, предпочтения спонсоров)… Но вся петрушка в том, что Колчин действительно стоял у истоков, Колчин действительно – номер один в тяжелом весе (есть ли в России воин, который может похваст… то есть гордиться тем, что учителем у него – мастер, японец, десятый дан… а Хисатака-сан – это десятый дан Косики каратэ), Колчин знает каждого-любого, причастного к искусству боя. Потому аферисты от каратэ- до рядом с Колчиным… не играют: «Я – большой сэнсей, призер чемпионата в… – Позвольте! Не было такого среди призеров. – А я, эта, не в том году, а в другом! – Позвольте, в каком?». Касаемо же действительных и действующих бойцов, все они знают себе цену, а главное, знают цену ЮК. Потому-то третья, степень лишь теоретически – пожалуй, да. Практически – пожалуй, нет.
Вот вторая степень – это вполне, вполне. Чем больше успех, тем многочисленней армия завистников. Переоценивать не стоит. Недооценивать – тоже. Увы, но первую степень по шкале безопасности может позволить себе в этой стране разве клинический идиот, безвылазно обосновавшийся в некоем заведении имени Сербского: солнышко светит, ля-ля-ля, дяди пришли, ля-ля-ля, кушать ведут, ля-ля-ля, слюни текут, ля-ля-ля, завтра будет лучше, чем вчера!
Колчин сел за руль. Ильяс сел рядом.
– Что тут? – спросил Ильяс, взвешивая пенал с шаолиньской доской на ладони.
– «Калаш» с откидным прикладом! – нахмурил суровые брови Колчин. Оно понятно – и по весу, и по размеру, и вообще, – что не «калаш». Но объяснять долго, да и зависть, даже белая, разобщает как-никак. Потом, попозже, не сейчас.
А сейчас…
ИННЫ В АЭРОПОРТУ НЕ ОКАЗАЛОСЬ.
… досада Колчина переродилась в настороженность.
Первые минуты после приземления, первые минуты топтания на родной земле еще хранили зарубежно-беспечную ауру. Но по мере осознания – ты дома! – включались некие внутренние тумблеры, защитное поле, начисто отключенное в Стране восходящего солнца.
Дожили! Раньше, благодаря страшилкам международников, окопавшихся за рубежом (они и репортажи свои вели брезгливо-брюзгливо, чудовищным усилием воли удерживаясь от зажимания носа перед камерой – настолько тлетворен Зарубеж!), только и благодарили провидение за угоразд родиться именно тут, а не там. (Помните, помните баснописца? «Тяжело и неспокойно жить в других-чужих краях – сколько там людей достойных гибнет в тюрьмах и в боях! О волнениях в столицах, перестрелках на границах сообщают нам страницы ихних утренних газет: тут замучили студента, там убили президента… В мире том покоя нет! Велико же наше счастье – мы живем в такой стране, где народ стоит у власти…» и так далее – до рвотного эффекта). Дожили! Колчин три года назад, впервые добившись возможности отправиться в Японию, цельную неделю ночами ходил-бродил по Токио без сопровождения, присаживаясь-засиживаясь в парке Уэно и под плеск полуметровых золотых рыбок-карасей в пруду при свете бумажных фонариков строча в блокнот свод вопросов для Хисатаки-сан, готовясь к дневным урокам в до-дзё учителя («Сколько вопросов! – сдержанно восхищался мастер. – Откуда столько вопросов!». Сдержанно. Но восхищенно). Да, так вот за всю ночную неделю – не то что эксцессов, но и намека организма на вероятность эксцессов не возникало. И вообще слово «преступность» у японцев никак и давно не ассоциируется со словом «уличная», скорее и разве что – со словом «финансовая» или нечто в этом роде – компьютерное воровство, заимствование технологий и прочая, прочая, прочая… Да и в этот приезд если и был (был, был!) у Колчина мандраж, то лишь (сказано уже) сродни мандражу пионервожатого, ушедшего в поход с ночевкой, – великовозрастные гаврики, норовящие растеряться по чащобам, съесть чего не того…
Дожили, короче! Возвращается муж из командировки, из Страны восходящего солнца – всю беспечность моментально накрывает легкий панцирь опаски: вот я и дома… К тому же…
ИННЫ В АЭРОПОРТУ НЕ ОКАЗАЛОСЬ.
… ученик, готовый подбросить до дому, до хаты, рефлекторно подвигается на заднее правое сиденье. Не из-за реальной опасности, из-за эфемерной… однако…
Разумеется, Колчин отдавал себе отчет в том, что серебряную команду вряд ли встретит обожающее многоглазье поклонников (еще раз: ремейк «Мертвого сезона»), но чье-то «глазье» он определенно ощутил. Ощутил, да. Был кто-то следящий и прячущийся. Хорошо прячущийся, профессионально. Во всяком случае Колчин никак не мог поймать это «глазье» – при всей реакции, при всем чувстве боевой ситуации. Или то обычное и непроизвольно очнувшееся: вот ты и дома, ты не в парке Уэно!
Любой мог «глазить» – и фарца, присматривающаяся: чэнч, сэр?., а, нет, эт’ наш… и ворье, готовое гепнуть сумку, только опусти ее на пол и разожми руку… и таксисты: поедем, нет? нет? у-у-у… и впередсмотрящие, готовые отсигналить на трассу: едет «жирняк», готовьте подставу, внакладе не будем!.. В общем, примета времени – у каждого, даже добропорядочного, имеет место быть природная ласковость взгляда, как выразился генерал Лебедь, ниспослав телепридурку-интервьюеру ту самую природную ласковость взгляда: а не лезь в душу, умник!
Однако было еще что-то, помимо общей, с позволения сказать, хлебосольной доброжелательности россиян, случайно оказавшихся при событии, то бишь приземлении самолета компании Japan Air Lines из Страны восходящего солнца.
Солнце клонится к закату – не пора ль извлечь гранату! Но Колчин пусть и ощутил, выделил взгляды из общего толкучего месива, но персонифицировать – увы. Даже совершенный «Панасоник» – о, Джапан, о! – не способен очистить звук до абсолюта, если на той же волне резвятся с десяток станций.
Ладно! Он сказал, поехали. И махнул рукой. Этакий жест предупреждения. Короче, вы в курсе, что будет, если ЮК махнет рукой, – и не в формальных комплексах, не в ката.
Колчин волей-неволей присматривал встречные машины – вдруг сверкнет желтком знакомая «мазда».
Не мелькала. Да и не в правилах Инны опаздывать. Не в тех правилах, которые они негласно установили друг для друга. Разве что случилось экстраординарное. А – не случилось. Будучи в Токио, Колчин ничего подобного не учуял – кожей, как принято выражаться. Звонить не звонил – слишком дорогое удовольствие, да и само по себе удовольствие сомнительное – телефон выхолащивает не только эмоцию, но частенько и смысл. Улетал – провожала. Когда прилетит – знает, встретит. Остальное и псевдонепременное («Долетел! Тут тепло! Кормят хорошо! Мы победим! Как ты?!») – то же самое, что и лицемернейший праздник Восьмое марта: положено выражать, положено уступать, положено лобзать – именно Восьмого… Да и толку-то звонить в Москву на Шаболовку, когда и если доподлинно известно – Инна, если Колчин так и так в отсутствии, предпримет непременную вылазку в Санкт-Петербург.
Да уж, Питер. Обоснованно и более чем понятно. Инна – востоковед. Институт востоковедения в столице – разумеется, уважаемое заведение. Институт востоковедения в столице… уважать себя заставил, а мог бы выдумать чего и поубедительней. Нет, конечно, и там есть, в чем покопаться, – библиотека Рериха… того, который в двадцатые съехал, а в пятидесятые вернулся. И чего только с собой не привез. Но это «чего» все равно ни в какое сравнение не идет (и рядом не лежало – что не лежало, то не лежало!) с тем собранием Востока, собранным (и не разобранным толком до сих пор) в северной столице. Ибо как бы ни самоуничижались питерцы, подпуская нотку превосходства: великий город с областной судьбой… но подлинным востоковедам если и работать, то работать и работать как раз в Санкт-Петербурге. Очень просто! Это ныне он – ИВАН (Ого! Каламбурчик! Типично восточное именование – ИВАН! Институт востоковедения Академии наук), а ранее звался Азиатским Департаментом, и место ему было определено именно в Питере, как есть он столица – времен известных, допереворотных. Соответственно, все мыслимое и привозимое с Востока определялось именно в Азиатском Департаменте, коий – на набережной Невы, а не Москва-реки. Так что ежели надо всерьез покопаться в подлинном – поезжайте в Питер, если есть допуск в хран. А после небезызвестного переворота все только вывозилось, но не ввозилось. Трюизм, казалось бы, но необходимый, дабы осознать: муж в силу специфики увлечений вынужден часто пребывать в командировках, но и жена в силу специфики СВОИХ увлечений также вынуждена – где еще нароешь нечто, не в Москве же, где… см. сами знаете куда, то есть в книгу, а там – фига, все мало-мальски пристойные раритеты в той столице, что северней.