Андрей Курков - Не приведи меня в Кенгаракс

Ознакомительная версия.

— Я извиняюсь… У меня тут дело… — заикаясь, заговорил хрупкий. — Я из европейской части прибыл в командировку. Поможете?

— Чем тебе помочь? Деньги, что ли, нужны? — спросил дворник.

— Нет. Я по переписи… то есть переписчик неучтенного населения. Переписываю сколько и кого на «Факелах» живет.

— Ну, эт я не знаю, — дворник глянул на переписчика. — Тут постоянных нет, это для приходящих гостиница. Тут только постояльцы, а так каждый день кто-то приходит, другие уходят…

— Ну, а таких, которые более или менее постоянно разве нет?

— Постоянно? — дворник на минутку задумался, поглаживая уже аккуратно обрезанную бороду. — Вот эти, что ли? — он показал на выбитый в бетоне список.

Хрупкий мгновенно ожил, перестал заикаться. Он машинально стащил с плеча рюкзак, вытащил тетрадь и принялся аккуратно переписывать фамилии и даты.

— Это уже что-то! — довольно произнес он. — Итого мною уже выяснено тридцать четыре тысячи сто две человеко-единицы. Если б еще знать, сколько всего этих «Факелов», чтобы зря не рыскать по морозу!

— А вы, видать, из Москвы? — дворник окинул переписчика приценивающимся взглядом.

— Это вы по акценту определили? — дружелюбно спросил хрупкий.

— Да не, порода у вас столичная, тонкая. Я таких много встречал. Их в начальники любят брать, а на другое они не годны…

— Для другого другие есть! — переписчик закрыл тетрадь и улыбнулся. — Каждому свое! Вот закончу свое дело и сам буду других по командировкам рассылать. Может, когда-нибудь с кем-нибудь я вам приветик передам.

— За приветик спасибо, — усмехнулся дворник. — Ладно, вы погодьте, а мне еще надобно вчерашний мусор сжечь, — и он отошел на метров пять в сторону трубы, где, сметенные в кучку, лежали обрывки каких-то бумаг.

Дворник чиркнул спичкой и юркий огонек заплясал по мусору.

— Это вы не документы сжигаете? — подошел хрупкий переписчик и с интересом наклонился над маленьким костром.

— Да откуда тут документы? Слава богу, тут их и выписывать некому!

— Э! Да это же деньги! — выкрикнул переписчик. — Что же это вы себе позволяете? Наши родные деньги в огонь?

— Сразу видать, что оттуда прибыл! — хмыкнул дворник. — Такой бы мою работу враз запорол! О как над деньгой порченой дрожит!

— А, порченая… — переписчик закивал, с нескрываемой жадностью глядя на костер.

— Ну, все, отогрелся и в путь, — грустно протараторил почтальон себе под нос.

— Остались бы на пару деньков! — дружелюбно предложил дворник. — Тут вот и постояльцы новые неплохие… Подумали бы о чем…

— Нет, нельзя. Вот письмо это возверну, отыщу того, кто писал, тогда и отдохну. Надо ж сперва долг исполнить.

— Да. Долг надо, — согласился дворник. — Но уж коли вернете, то ждем вас тут.

Переписчик засуетился, опять стал заикаться.

— А я… а мне куда лучше?.. Я с вами? — он заискивающе заглядывал в глаза почтальону. — Может, останемся, отдохнем…

— Вы, если хотите, отдыхайте. Вы человек государственный, а мне надо письмо вернуть…

— Так я же без вас никуда не выйду!

— Вам решать. Я на другой «Факел» сейчас, а то вдруг опоздаю. — Рыжебородый почтальон запихнул письмо за пазуху и кивнул постояльцам на прощание.

Потом решительно зашагал прочь, в темноту.

Переписчик съежился, стал еще меньше, забегал глазками по сторонам, вопросительно-умоляюще впился взглядом в глаза дворника, но не получив в ответ ничего, молча побежал догонять почтальона.

— Экая рыба! — задумчиво произнес дворник вслед хрупкому. — Пескарь, а сам сомов пересчитывает. Как пастух свое стадо!

Они молча постояли еще несколько минут. Порченные деньги уже тлели. Умирающая искорка боязливо суетилась на уже сгоревшей бумаге.

Клавдия Николаевна с жалостью глядела на истлевшие деньги.

Дворник все еще думал о переписчике, а Радецкий с Турусовым обменялись ничего не значащими взглядами и задумались каждый о своем.

— Прилягу, пожалуй, — нарушил тишину дворник. — Все-таки, там ночь.

Он подошел к своей лежанке, закинул под нее метлу и накрылся чем-то похожим на чехол для автомобиля.

Радецкий зевнул и тоже прилег на лежанку.

— И ты, сынок, отдохни! — обернулась к Турусову Клавдия Николаевна. — Все одно Пашка поздно вернется.

Турусова тепло разморило быстро, даже деревянная лежанка показалась мягкой и удобной.

Вскочили от бабушкиного крика:

— Родной ты мой, сыночек! — причитала она срывающимся голосом, протягивая руки навстречу приближавшемуся мужчине лет сорока.

— Здравствуй, мама! — хрипловато, но нежно сказал он, подошел к ней и трижды поцеловал в щеки.

— Много ли добыл? — спокойно спросила Клавдия Николаевна, строго глядя в глаза сыну.

— Хватит. Хватит и тебе, мамочка, и остальным нашим. Всех накормим.

— Вот и хорошо, сынок. А то ведь ясное дело: с голоду-то рад не будешь, а нам с тобой не десять и не сто человек прокормить надобно. Без тебя бы им и не жить.

Мужик радостно улыбнулся. Гордость появилась в его остроносом лице и во взгляде чистых голубых глаз. Борода-щетинка делала его похожим на молодого Сталина, но верхняя часть лица и особенно глаза выдавали глубинное славянское происхождение, может быть, даже не замешанное на татаро-монгольской крови.

Радецкий подошел, протянул руку Пашке.

— Радецкий, — представился он.

— Павел, — пожал руку сын Клавдии Николаевны. — А как вас по имени?

Радецкий запнулся.

— Нет у меня имени. Нельзя нам… — он покосился в сторону Турусова, словно ждал его помощи. — Мы — сопровождающие… нам и фамилии наши оставлять не хотели. Собирались чужие всучить, чтоб и в документах чужие значились. Еле-еле уговорили.

— Как это? — спокойно спросил Павел.

— Да вот, не хотят, чтобы мы сами собой в историю попали. Говорят, что истории случайные люди не нужны, а мы, мол, случайно были выбраны. Так и все равно, когда одна фамилия в истории, а ни имени, ни отчества нет — сразу видно: случайный человек. Кто угодно мог вместо него быть…

Первый раз за поездку Турусов услышал в голосе Радецкого столько обиды и досады. Даже не верилось, что этот великан, у которого «кровь из пальца струей бьет», вдруг заговорит на таких жалобных нотах.

Павел кивнул, будто уже не раз слыхал про такие вещи.

— Да, Паша, а это Турусов, самый образованный и многосторонне недоразвитый человек в нашем вагоне. — Радецкий взял себя в руки и начал шутить, что было для него делом обычным и естественным.

Паша набрал в кастрюлю снега и за несколько секунд успел добежать до трубы, прислонить к ней кастрюлю и вернуться.

Таким же образом он принес вскипевший снег, высыпал туда маленькую пачку чая и немного сахара. Вытащил из-под лежанки ящик и поставил его на ребро вместо столика. Сверху кастрюлю.

— Сейчас почаюем, — улыбнулся гостям.

Турусов побледнел и опустился на корточки.

— А я говорил, что он сразу свалится! — усмехнулся Радецкий, обернувшись к Клавдии Николаевне.

— Откуда он здесь? — Турусов уставился в голубые глаза Паши.

— Нашел как-то недалеко от того места, где деньгу добывал. Роюсь себе в снегу, смотрю — ящик с какими-то цифрами на боку. Ну, думал, клад в нем, что-нибудь из ценного. Намучился, пока дотащил. Стали его открывать, а он не открывается. Со злости чуть не сжег его. Оказывается, это над нами пошутил кто-то, ящик цельным был: он весь ящик, и снутри, и снаружи. Блеф! Вот я и решил его вместо столика иметь…

— «ТПСБ-1784», — вслух прочитал Турусов. — Это наш…

— Как, ваш? — удивился Паша.

— Да это он их по номерам собирает. 1785 у него уже есть, а этого номера как раз не хватает! — засмеялся Радецкий. — Расскажи лучше, как деньгу добываешь!

— А что ее добывать? Главное, на место выйти, а там уже и трудностей почти нет. В снегу она лежит. Только плохо, когда она смерзшаяся: сколько я уже сотенных попортил! Даже подумать страшно. Передержишь их у трубы — они крошатся. Бумага, видно, старая. А недодержишь — расползаются.

— О! А у тебя хрустящей нет? Мне фотку завернуть надо.

— Вот, выбирай.

Радецкий взял у Паши пачку сторублевок, выбрал одну, остальные вернул. Перезавернул фотографию любимой в новую, а старую сотенную под ноги бросил.

— Так не хорошо! — мягко сказал Паша, поднял ее и вместе с остальными протянул маме.

Клавдия Николаевна аккуратно завернула всю пачку в платок.

— Теперь все сытенькими будут. Тебе спасибо. Оно известно, добро добром возвращается, а зло злом.

— Лишь бы только деньги деньгами не возвращались! — Паша провел ладонью по своей бороде-щетке.

— Павел, ты можешь мне этот ящик дать? — голос Турусова задрожал.

— Да ради бога. Я и без стола привык, а от него другой пользы нет и не было.

— Только сам его потащишь! — добавил Радецкий.

Ознакомительная версия.