— Отец Кили, — говорил Валендреа, — природа нашей веры подразумевает, что ничего не может быть добавлено или убрано. Надо или принимать учение матери-церкви во всей его полноте, или полностью его отвергать. Нельзя быть католиком частично. Наши принципы, как учит Святой Отец, не подлежат пересмотру. Они чисты, как сам Господь.
— По-моему, это слова Папы Бенедикта Пятнадцатого, — отвечал Кили.
— Вы очень сведущи. — В голосе Валендреа явно прозвучал сарказм. — Тем печальнее видеть вашу ересь. Такой умный человек должен понимать, что церковь не может и не будет терпеть столь явного неповиновения. Особенно в такой степени, в какой это сделали вы.
— Вы хотите сказать, что церковь боится дискуссии?
— Я хочу сказать, что церковь устанавливает правила. Если эти правила вам не по душе, соберите достаточно голосов и изберите Папу, который их изменит. Если не можете этого, делайте то, что от вас требуют.
— Ах, я забыл. Ведь Святой Отец непогрешим. Все, что он говорит относительно веры, считается верным. Сейчас я правильно говорю?
Мишнер заметил, что никто из остальных членов трибунала даже не пытался вставить слово. Очевидно, роль инквизитора была отведена государственному секретарю. Он знал, что абсолютно все члены трибунала разделяют позицию Валендреа, и маловероятно, чтобы кто-то из них выступил против своего лидера. Но Томас Кили облегчал задачу обвинителям, нанося сам себе больший вред, чем могли причинить любые из их вопросов. Он шел напролом.
— Это верно, — сказал Валендреа. — Непогрешимость Папы очень важна для церкви.
— Еще одна доктрина, созданная человеком.
— Еще одна догма, на которой основывается наша церковь.
— Я священник, любящий своего Господа и свою церковь, — убежденно сказал Кили. — Я не понимаю, почему мне грозит отлучение. Свободное обсуждение и дискуссия лишь способствуют выработке оптимальной политики. Почему же церковь этого боится?
— Отец, здесь не слушания о свободе слова, — возразил Валендреа. — У нас нет американской конституции, гарантирующей это право. Мы обсуждаем здесь вашу бесстыдную связь с женщиной, ваше публичное отпущение грехов вам обоим и ваше открытое несогласие с позицией церкви. Все это прямо противоречит правилам церкви, на службе у которой вы находитесь.
Чья-то спина снова отклонилась в сторону, и взгляд Мишнера устремился на Кейт. Он называл ее так, чтобы придать ей, уроженке Восточной Европы, что-то свое, ирландское. Она сидела прямо, не шелохнувшись, видимо внимательно следя за нарастающей дискуссией.
Прелат вспомнил их последнее лето в Баварии, когда он взял трехнедельный отпуск между семестрами. Они поехали в альпийскую деревню и остановились в маленькой гостинице, окруженной заснеженными вершинами. Мишнер знал, что поступает нехорошо, но стоило ей прикоснуться к нему, и он забывал обо всем. То, что говорил кардинал Валендреа о Христе и единстве священника с церковью, действительно составляло основу безбрачия клира. Священник должен посвятить себя только Богу и церкви. Но с того лета он постоянно думал: почему нельзя любить женщину, церковь и Бога одновременно? Как сказал Кили. Как и остальные его единоверцы.
Она почувствовала на себе чей-то взгляд. Очнувшись, он увидел, что Катерина обернулась и смотрит прямо на него.
В ее лице по-прежнему была та уверенность, которая так нравилась ему. Остался ее азиатский разрез глаз, уголки рта опустились, но контур ее лица был таким же нежным и женственным. В ее облике не было резких черт. Но он знал, что они скрываются в ее характере. Он пытался понять, что выражает ее лицо. Ни гнева. Ни упрека. Ни теплоты. Ничего не говорящий взгляд. Даже не приветствие. Ему было не по себе оттого, что эта женщина из его прошлого была так близко — на расстоянии десятка рядов кресел — от него. В конце концов, их расставание много лет назад было нелегким.
Она снова повернулась к трибуналу, и он задышал ровнее.
— Отец Кили, — говорил Валендреа, — я спрашиваю вас прямо. Вы отрекаетесь от своей ереси? Вы признаете, что содеянное вами противно законам Господа и церкви?
Священник придвинулся ближе к столу.
— Я не считаю, что любовь к женщине противоречит божественным законам, — четко произнес в ответ Кили и обвел ясным взглядом толпу. — Поэтому прощать этот грех не имеет смысла. Я имею право высказывать свое мнение, поэтому я не собираюсь каяться за своих последователей. Я не сделал ничего предосудительного, ваше преосвященство.
— Вы глупы, отец. Я же дал вам возможность попросить о прощении. Церковь может и должна прощать. Но для раскаяния должно быть желание обеих сторон. Кающийся должен быть искренен.
— Я не нуждаюсь в вашем прощении.
Валендреа покачал головой, пухлые руки лежали спокойно на столе.
— Мое сердце скорбит о вас и ваших последователях, отец Кили. Безусловно, вы одержимы дьяволом.
Ватикан
8 ноября, среда
13.05
Кардинал Альберто Валендреа ожидал, что душевный подъем, который он испытал во время трибунала, преодолеет растущее в нем раздражение. Удивительно, как иногда неприятное впечатление может полностью перечеркнуть настроение.
— Как вы думаете, Альберто? — спросил Климент. — Может, мне пора показаться народу?
Папа кивнул в сторону открытого окна.
Валендреа всегда раздражало, когда Папа позировал у окна, приветствуя собравшихся на площади Святого Петра. Служба безопасности Ватикана неоднократно предостерегала его от подобного рода поведения, но упрямый старик не обращал внимания на все предупреждения. Журналисты постоянно писали об этом, сравнивая немца с Иоанном XXIII. И впрямь у них было много общего. Оба взошли на папский престол в возрасте восьмидесяти. Обоих считали временными папами. Оба не уставали всех удивлять.
Валендреа бесило, что все пишущие о Ватикане усматривали в открытом окне папской резиденции «символ его живого духа, его неподдельной искренности, его харизматической теплоты». Папская власть не должна стремиться к популярности. Она должна быть незыблемой, и его возмущала легкость, с которой Климент пренебрегал освященными временем традициями. Члены свиты уже не преклоняли колени в присутствии Папы. Немногие по-прежнему целовали его перстень. И почти никогда Климент не говорил о себе во множественном числе, как веками делали все папы. Сейчас двадцать первый век, часто повторял Климент, отменяя очередной старинный обычай.
До недавнего времени папы никогда не подходили к открытому окну. И дело вовсе не в безопасности, просто чем реже верующие могли созерцать Папу, тем больше таинственного ореола создавалось вокруг престола. А ничто не внушает людям чувство веры и почтения лучше, чем ощущение чуда.
Валендреа служил папам уже четыре десятилетия и быстро сделал карьеру в Курии, надев шапочку кардинала. Тогда ему не было и пятидесяти. Он стал одним из самых молодых кардиналов современности. Сейчас он занимал второй по значимости пост в Католической церкви — государственного секретаря — и был посвящен во все тонкости политики Святого престола. Но Валендреа жаждал большего. Ему нужно было еще более влиятельное положение. Он хотел, чтобы никто не мог оспорить его решения. Хотел произносить непогрешимые суждения по любому вопросу. Хотел поклонения и бесконечного уважения. Он стремился стать Папой.
— Чудесная погода, — говорил Папа. — Дождь перестал. Дышится легко, как в немецких горах. Альпийская свежесть. Как жаль, что приходится находиться в помещении.
Климент сделал шаг в сторону окна, но так, чтобы его не было видно с площади. На нем была белая льняная сутана и надетая поверх нее на плечи белая же традиционная накидка. На ногах красовались алые туфли, а на голове белая скуфья. Только ему, единственному прелату из миллиарда католиков, разрешалось носить такое облачение.
— Может быть, Его Святейшество приступит к этой приятной миссии после нашего разговора? У меня еще много дел, а все утро я заседал в трибунале.
— Это буквально пара минут, — мягко возразил Климент.
Государственный секретарь Ватикана понимал, что немцу нравится поддразнивать его. Из открытого окна доносился гул римской толпы, неповторимый, ни на что не похожий рокот трех миллионов людей, двигающихся по застывшему вулканическому пеплу.[4]
Климент тоже слышал толпу.
— У этого города необычные звуки.
— Это наши звуки.
— Ах, чуть не забыл. Вы же итальянец, не то что мы все.
Валендреа стоял около старинной кровати, спинки которой были вырезаны из массивной дубовой древесины и украшены резными деревянными столбиками и шариками, покрытыми таким множеством царапин, как будто мастер наносил их специально. Один край накрыт старым, расшитым тамбуром одеялом, на другом лежали две огромные подушки. Вся остальная мебель тоже была немецкая — зеркальный шкафчик и туалетный столик расписаны в беззаботном баварском стиле. С конца одиннадцатого века папский престол не занимали немцы. Нынешний Папа Климент XV старался подражать Клименту II и не скрывал этого. Но того Климента, скорее всего, отравили. Валендреа часто думал, что и этому немцу не стоит забывать о судьбе предшественника.
