Хотя я не сплю, глаза закрыты. Слушаю, как Энн говорит с Дедой. Я убеждаюсь, что дыхание остается ровным, поэтому они думают, что я все еще сплю, и прислушиваюсь к Эмбер и Стефани — надеюсь, что они ушли после того, как я опозорилась.
— Я думаю, что пора начать давать ей успокоительные, — предлагает Энн.
Она настойчива в своем предложении, но, как и все остальные, оставляет решение за Дедой. Он, может быть, и добрый человек, но требует к себе уважения, которого было бы глупо не проявить.
— По крайней мере, до тех пор, пока она не сможет справляться сама.
— Она бы продолжала видеться с вами, даже когда принимает лекарство, — это не вопрос, но Деда дает ей возможность ответить.
— Да, конечно. Ее сеансы терапии со мной абсолютно необходимы для ее общего состояния. Физиотерапия даст ей силы, а трудотерапия повысит ее уверенность в себе. Все это — в сочетании с ее рисованием с Дерриком — хорошо для ее эмоционального благополучия.
Я закрываю глаза плотнее, желая не подслушивать. Не могу поверить, что лгала себе, считая, что Деррик мог бы стать другом, в то время как я была его благотворительной миссией. Бедняжкой, потерявшейся в собственном рассудке, нуждающейся в помощи и благотворительности, которые только могла получить. Жаль, что для этой партии столик только на одного.
Нет, не жаль. Этого вы от меня не дождетесь. Выйти из больницы и завершить реабилитацию — это мои единственные цели. Я должна привести свою жизнь в порядок, так, чтобы у меня была жизнь, за которую не нужно волноваться. Я должна стать сильнее. Сильнее как умственно, так и физически, так что могу рассчитывать только на себя, без каких-либо таблеток и без благотворительного типа дружеских отношений.
— Ты можешь открыть глаза, Холли.
Слышу голос Деды, но мне слишком стыдно смотреть ему в глаза. Я ненавижу то, во что превратились мои дни. Ненавижу то, как сильно наслаждалась компанией Деррика. Ненавижу время, что мы проводили вместе, чтобы узнать, что это было сделано из-за доброты душевной, а не из-за нашей дружбы.
— Холли, — говорит он снова.
Я открываю глаза.
— Если ты не хочешь принимать таблетки, то тебе не придется, но, по крайней мере, подумай об этом. Твой доктор думает, что это поможет тебе.
Я мотаю головой и кусаю нижнюю губу, чтобы сдержать слезы.
— Это не так, — говорю я, как только, наконец, обретаю дар речи. — Ничего, Деда. Просто я такая глупая.
— Ах, так это что-то девчачье, — с огоньком в глазах он подмигивает мне. — Судя по выражению твоего лица, что-то произошло, и это задело твои чувства.
Улыбка появляется на моем лице, но из принципа я кашляю, пытаясь скрыть смех. Какой принцип — я не знаю, но он есть.
— Мне надо удостовериться, что все не так скверно, — Деда дергает меня за плечо.
Я уступаю смеху, клокочущему внутри меня.
— Мне казалось, что Деррик и я были своего рода друзьями, — дуюсь я. — Думала, что он приходил ко мне, потому что он этого хотел, а не потому, что я нуждаюсь в подачках.
— Кто сказал, что ты нуждаешься в подачках? — хочет знать Деда. — Нет, внученька, это не так.
Я скептически смотрю на него и закатываю глаза.
— Это не то, что сказала Энн.
— Я не слышал, как она говорила что-то о Деррике и о том, что он приезжает сюда по какой-то причине. Я предполагаю, что он приходит в свое свободное время, потому что этого хочет. Он любит рисовать с тобой и, вероятно, любит, когда вы проводите время вместе. Ты на него запала? — брови Деды вздернулись.
Я краснею.
— Нет, я на него не запала. Он милый и все.
— И симпатичный, — прерывает Деда.
Я снова смеюсь.
— Да, конечно, но я не хочу с ним встречаться. Мне просто понравилось иметь друга, который приходил, потому что этого хотел. Энн сказала, он помогает мне рисовать только в качестве терапии, так... — я затихаю, мой голос превращается в мольбу, когда делаю паузу, не зная, что еще сказать. Я отвожу глаза, неуверенность объединяется с моей глупостью и инфантильностью.
— Он приходит, потому что вы друзья. Ничего более.
Я киваю головой и вздыхаю. Даже если у Деррика имеются скрытые намерения, то, по крайней мере, у меня есть еще кто-то, кроме Деды, кто принимает мое сумасшедшее великолепие. Или, по крайней мере, я думаю, что принимает, так как он не рванул на выход во время одного из моих приступов.
ХоллиПрошел почти месяц с того момента, как меня нашли в лесу. Проведя две недели в больнице и полторы в реабилитационном центре, я, наконец, свободна. Возможно, это просто мое воображение, но могу поклясться, что воздух вокруг меня вибрирует, будто знает, насколько важен для меня сегодняшний день. Я добровольно покидаю больницу в своей собственной одежде. Не буду лгать. Было время, когда я была почти уверена, что закончу тем, что окажусь в комнате с мягкими стенами и в смирительной рубашке.
Это было рискованно, но после наших ежедневных встреч Энн решила сократить количество сеансов до одного раза в неделю. Небольшой, но все-таки прогресс. Я постоянно чувствую себя так, будто нахожусь на грани панической атаки, однако справляюсь с ней. На самом деле, я с нетерпением жду встреч с Энн. У нее нет всех ответов, но она проницательна и пытается помочь мне.
Я просто надеюсь, что не буду одним из тех пациентов, кто разочарует ее. Знаю, как сильно Энн хочет, чтобы я все вспомнила, но не знаю, как заставить мой мозг вернуть воспоминания.
По ее совету я начала вести дневник. Приятно записать свой распорядок дня, так что у меня теперь есть с чем оглядываться на прошлое. Конечно, это банально, и мне не хватает азарта, но я смирилась с этим. Я не против того, что каждое утро буду просыпаться в шесть, зная, что остальная часть дня уже распланирована. В предсказуемости есть стабильность.
И так слишком много непредсказуемости в моей вновь обретенной свободе. Все же я добилась успеха.
Сжав кулаки, Деда и я покидаем центр реабилитации. Нет никакого грандиозного праздника, только небольшое волнение и улыбки. Черт, медсестры, наверное, рады видеть, что я уезжаю, ведь теперь им не придется иметь дело с репортерами или круглосуточной необходимостью ограждать меня от СМИ. До сих пор не знаю, почему они находят меня или мою историю, или отсутствие таковой интересной. Несомненно, я пропала без вести, но люди все время пропадают. Предполагаю, что отличие моей истории заключается в том, что я сбежала.
Деда делает все возможное, чтобы оградить меня, но его хилое тело не в состоянии защитить меня от холода, свежего воздуха или репортеров, жаждущих заполучить мою историю. Я стараюсь быть сильной, когда Деда ведет меня к своему грузовику, позволяя СМИ получить фотографии отчаянной, раненой женщины, которая не может вспомнить свое имя. Независимо от вмешательства полиции, они следуют за нами к грузовику, пытаясь собрать малейшую крупицу информации, которую они смогут превратиться в заголовок. Я считаю шаги к грузовику и посылаю полицейским благодарную улыбку, когда Деда без каких-либо проблем открывает дверь.
Я пристегиваюсь ремнем безопасности и облокачиваюсь на окно, при этом оглядываюсь назад на центр реабилитации. Персонал был хорошим, и терапия мне помогла — пока боль и дискомфорт действительно больше не беспокоили меня. Были любопытные зеваки, которые слышали мою историю и которые раздражали меня. Но с этим покончено, по крайней мере, почти.
Это — настоящее шоу на парковке. Только я в этом шоу и пони, и собака.
Деда молча выезжает с парковки, пока полиция формирует живой барьер, чтобы помешать СМИ следовать за нами. Я смотрю из окна, наблюдая в боковом зеркале, как исчезает город, и мы едем в дом Деды. Нет, не в его, а наш дом.
Деда сказал мне, что мы живем в местности, такой далекой от цивилизации, что единственные, кто приезжает туда — это сезонные охотники. Думаю, мне повезло, что я оказалась в лесу Деды во время сезона охоты на оленя. На самом деле, я удивлена, что охотники от злости не стреляли в меня, потому что я испортила им охоту.
Но это в прошлом, и, учитывая неудачу в восстановлении моей памяти, я решила, что мое прошлое не имеет значения. Если бы было, то я бы помнила, верно?
Белый фургон следует за нами по другой полосе дороги, и я слышу, как Деда ругается себе под нос. Оглядываюсь на него, пытаясь выяснить, почему он так расстроен, однако он не спускает глаз с дороги и с зеркала заднего обзора. Я оборачиваюсь, чтобы лучше рассмотреть фургон, и вижу фигуры двух мужчин. У того, что за рулем, на голове кепка и солнцезащитные очки. Пот начинает струиться по шее, я смотрю на Деду широко отрытыми глазами, и кровь громко пульсирует по всему телу.
— Это ребята из новостей, — пытается он успокоить мое нервное постукивание зубов.
