Мужчина скорчил рожу.
— Черный пес. Собака дьявола. А ее вы когда-нибудь видели?
Все равно что с ветром разговаривать, подумал Хью. Потеряно слишком много времени. Он двинулся с места, намереваясь обойти отшельника кругом.
Отшельник поднял свой посох, как будто хотел преградить дорогу.
— Теперь весь ад вырвался на свободу! Это из-за вас. — Изо рта у него смердело, как от трупа сбитой машиной собаки, пролежавшей на дороге сутки-другие.
Хью знал, что такое безумие. Ему пришлось наблюдать за ним вплотную. Он видел, как оно превращало Энни в совсем другого человека. Оно лишило ее души. Он смотрел, как она увядала разумом и телом до тех пор, пока не почувствовал, что его сердце вот-вот разорвется. Страдание многократно усиливалось тем, что он мог лишь стоять рядом и наблюдать. А потом идти дальше. Такова воля Божья.
— Мой друг, — сказал он, — это не имеет к нам никакого отношения.
— Лжешь! — выкрикнул мужчина сквозь рыдания.
— Дайте мне пройти. Пожалуйста.
Хью позволил палке уткнуться в его грудь. Через посох он ощущал дрожь, бившую сумасшедшего. Мужчина не представлял опасности.
— Вы убили ее.
— Хватит, — не повышая голоса, сказал Хью.
— Я должен был остановить вас. Хватит.
Повалить его оказалось очень просто: схватить за палку и дернуть. Мужчина упал на больную сторону. Хью услышал, как его череп, словно кокосовый орех, стукнулся о камень. Отшельник тонко вскрикнул, и Хью почувствовал приступ болезненного сожаления к его боли и удивлению. Но тут же напомнил себе, что имеет дело всего лишь с жалким, но все же опасным животным. Хью не стал протягивать ему руку.
— Убирайтесь отсюда, — приказал Хью.
— Моя палка, — умоляюще проговорил мужчина.
Хью держал ее так, чтобы тот не мог дотянуться. Палка представляла собой истинное произведение искусства, была порождением многих дней и ночей любовного внимания. Утолщения были изукрашены вырезанными лицами и картинами природы; в руке Хью оказалось, вероятно, изображение не чего-нибудь, а самого настоящего рая.
— Я сейчас ее сломаю. А если увижу вас где-нибудь поблизости от этого места, то переломаю вам еще и ноги.
Христос! Гласс, что такое ты несешь? Он ни за что на свете не мог бы сделать ничего подобного. Впрочем, смог бы. Поднять камень, резко опустить его и покончить со зверем раз и навсегда.
— Не надо.
Шляпа свалилась, и отшельник сразу утратил свой опасный облик. Лоб, изборожденный морщинами от постоянных забот, переходил в обширную белую лысину, казавшуюся мягкой на вид. На ней лежало несколько прядей спутанных волос. Голова больше всего походила на гриб, растущий в неприметном месте на нижней стороне трухлявого бревна.
Вид этой обнаженной головы вновь пробудил в Хью сострадание. Причинять вред этому жалкому созданию? Ему вредно солнце. И луна — тоже. И у него не было ничего, кроме этой палки, которой он мог отгонять одолевавшие его кошмары.
— Убирайтесь отсюда, — сказал Хью.
Он снова не стал протягивать ему руку помощи — не из подлости или жестокости, а из элементарной предосторожности. Чем-то этот человек должен был вырезать себе палку. А значит, в его лохмотьях почти наверняка был спрятан нож.
— Моя палка!
Хью поднял руку и запустил посох далеко в лес, как копье.
Безумец поспешно поднялся на колени, чтобы заметить направление. Палка исчезла из виду, и Хью надеялся, что она не запуталась в ветвях на недосягаемой высоте.
Мужчина не без труда встал на ноги, нахлобучил на голову шляпу и лишь после этого побрел неуверенными шагами за своей палкой.
— Эй, там ядовитый плющ, — крикнул ему вслед Хью.
Это был самый малый акт милосердия, единственное, что он мог себе позволить. Жизнь у дурака и без того была тяжкой, и лишние страдания ему вовсе не требовались.
Незнакомец оглянулся на него.
— Мы еще увидимся, — угрожающе проговорил он. — На том самом месте, где вы ее оставили.
Хью наклонился, будто намеревался поднять камень, — так во всем мире пугают собак. Но мужчина уже углубился в чащу. С минуту слышался треск сучьев, а потом все стихло.
Около восьми часов Хью вошел в бар в Йосемит-лодж. Тридцать лет назад здесь было бы полно альпинистов. Но ночные банкеты любителей побродить по высокогорью остались в прошлом. Обслуживающий персонал парка превратил это место, где когда-то можно было лазить как заблагорассудится, в место с множеством правил и ограничений, а пиво сделалось чрезмерно дорогим. К тому же новое поколение альпинистов относилось к образованию гораздо серьезнее, студенты сидели на сессиях, вместо того чтобы ходить в горы, и сезоны сдвинулись.
Поэтому в зале было пусто. Вместо гомона шумных молодых смельчаков и их подруг с вызывающе колыхающимися под тонкими рубашками грудями, не затянутыми в бюстгальтеры, бар оглашали лишь звуки пяти телевизоров, безостановочно транслировавших программу об экстремальном спорте; звуки сливались в оглушительный хип-хоп. Бармена за стойкой не было — он или ловил рыбу для клиентов, или просто занимался какими-то своими делами.
Льюис Коул, взгромоздившись на табурет, неспешно потягивал тоник с лаймом и по одному швырял в рот орешки арахиса с таким видом, будто он вовсе никого не ждет, а просто убивает время. Высокий, с шеей борца, он казался слишком крупным для скалолаза, но все же пользовался в узких альпинистских кругах широкой известностью, вернее, являлся когда-то легендарной личностью и имел кличку Большая Обезьяна. Его действия не отличались слишком высоким эстетизмом, но он умел дотягиваться немыслимо далеко, обладал поразительным проворством и имел кулаки, похожие на стальные поковки, как нельзя лучше подходящие для схватки со знаменитыми трещинами йосемитских скал.
Хью присел за столик рядом с Льюисом. И внезапно почувствовал тяжесть в ногах. Он прогнул спину и негромко вздохнул. Впервые за много часов он мог позволить себе расслабиться.
Льюис не стал бросаться к нему с приветствиями. В этом не было никакой необходимости. История их дружбы начиналась со второго класса начальной школы в Уиттиерс, а предстоящую неделю, чуть больше или чуть меньше, им предстояло провести связанными одной веревкой. С точки зрения Льюиса, Хью мог задержаться из-за какой-то накладки, только и всего. Он закинул в рот очередной орех. Протянул бумажный стаканчик с арахисом Хью. И молча ждал.
Хью был голоден, но от орехов отказался.
— Жажда замучила, — сказал он.
Тварь сожрала его грушу. Хью никак не мог с этим смириться. Когда он, поддавшись настойчивым просьбам рейнджеров, привел их на место происшествия, его рюкзак оказался открытым. Отшельник украл его грушу. Казалось бы, мелочь. Но это было и сутью всего дела. Чудовище настолько не испытывало страха, когда воровало труп, что позволило себе задержаться и угоститься чужим лакомством. Слишком уж велики здесь были расстояния.
Льюис громко позвал бармена. Тот явился далеко не сразу. Его череп был начисто выбрит, ниже затылка красовались несколько татуированных китайских иероглифов.
— Еще арахиса? — поинтересовался он.
Хью отлично знал этот ритуал. Льюис никогда не был выгодным клиентом.
— Воды, — сказал Хью. — И еще того же, что и у него.
— Воды с водой, так, что ли? — Толковый парень. — Может быть, добавить вам туда джина или водки?
Когда-то можно было позволить себе напиться до синих чертей, куролесить всю ночь, а на следующее утро, на стене, токсины, как по волшебству, вымывало из организма. Или взять с собой наверх все припасы для крутого пикника: вино, ЛСД, марихуану, грибки — разве все это перечислишь… Проходили серьезнейшие маршруты в галлюциногенном тумане. Но это было тысячу лет назад, а завтрашнее утром для них почти наступило.
— Самый обычный тоник, как у него, — сказал Хью.
— Раз уж вы здесь, — добавил Льюис, — как насчет того, чтобы переключить канал? И приглушить громкость. Ах да, и еще арахиса.
Бармен показал большими пальцами на обеих руках, что, дескать, все будет сделано, и не спеша поплелся выполнять заказы.
— Мы уже совсем собрались искать тебя, — сообщил Льюис. — Еще немного — и пошли бы. Рэйчел так и рвалась. Она приехала днем на арендованном автомобиле и была уверена, что застанет тебя здесь. Я сказал ей, что ты решил пошляться по окрестностям. И еще намекнул, что стоит позволить тебе пособирать ежевики в одиночку.
Хью через силу улыбнулся. Льюис из кожи вон лез, пытаясь острить, как в молодости, и установить подобающий доброму старому времени тон. Он смотрел на Эль-Кэп как на машину времени. Эта машина должна была перенести их туда, где жизнь снова стала бы простой и приятной.
— Хорошо, что она не пошла, — сказал ему Хью.
— Именно так я ей и сказал, — поддакнул Льюис. — Гласс, по своему обыкновению, ввязался в борьбу. Как Сизиф, тащит камень на гору. Так кто же победил: ты или вода?
