подговорившая парня отравить жену, которая оставила ему наследство… Я на месте какого-нибудь карьериста-следака новые погоны хапнул бы на этом деле.
Дядя Миша еще долго пускал ядовитые стрелы негодования, обличая женское виктимное поведение, которое культивирует ненавистный ему шансон. Да и вся наша культура в целом, если уж копнуть поглубже. Потом он убежал к больным, вернулся, они с Лерой пили ядреный кофе по Мишиному рецепту — и он все не мог успокоиться по части странной манеры некоторых барышень упоенно лезть в чужие дела. Лучше бы с тем же рвением писали квартальные отчеты. Лера приуныла — отчетность была ее слабым местом, и если сейчас пойдет речь о ней…
— Как звали жертву? — внезапно поинтересовался Миша.
— Марта Брахман.
— Что ты говоришь?! Неужели на свете есть вторая Марта Брахман?! Фамилия редкая. — Энергичный доктор забурлил уже в более дружелюбном ключе. — Тот, кого я считаю моим первым пациентом, тоже носил эту бархатную фамилию. Да и сейчас благополучно носит. Лева Брахман. Лев Львович. И его сестра Марта. О, только не это! Лева, Лева, чудик хренов!
— Твой пациент?! То есть он… хотел наложить на себя руки?
— Ох… строго говоря, Лева был пациентом моего незабвенного учителя, который передал его мне как учебное пособие. Я тогда напрашивался к нему в аспирантуру, а Петрович… он был доктором от Бога, но романа с наукой у него не было. Он отлынивал от бремени в виде моей скромной растрепанной персоны и придумывал отговорки. И наконец, задал мне, желторотому ординатору, задачку: «Освободишь меня от Левки Брахмана — возьму тебя!» Взять — означало ввести в ремиссию. На излечение я не надеялся — Левка в ту пору мне казался безнадежным безумцем. У него была попытка суицида из-за неразделенки. Как выражался Петрович, случай неглубокий, но геморройный. Но мне тогда во всем виделась бездна! Мы же с Левой ровесники, да и, сказать честно, я был в ту пору не меньшим невротиком, чем он. Потому и выбрал свою специализацию. Спаситель хренов над пропастью во ржи…
Лера, заикаясь, попыталась встрять о том, чтобы он не смел сомневаться в своей спасительности, но дядя Миша замахал руками — дескать, он давно не тот, цену себе знает, но какой ценой, пардон за каламбур! А Лере было не до каламбуров. Внутри словно разорвалась резиновая бомба с кипятком. Дядя Миша лечил брата Марты. Мистика тесного мира! Получается, что суицид — это у Брахманов фамильное?
— Погоди, так ведь есть виолончелист такой — Лев Брахман. Это, случайно, не он?
— Случайно, он. Выстраданная мной карьера, — усмехнулся Айзенштат. — Ладно, шучу… но в этой шутке доля шутки. А тебе не советую делать поспешные выводы! Брат и сестра в этой семье выдались очень разными. У них с матерью какая-то странная история, но меня в нее не посвятили. И как я потом ни пытался прощупать почву, ничего не пронюхал. Даже Левка молчит до сих пор. Нет-нет, грешным делом задумаюсь, а не лежит ли его матушка на «вечной койке» в дурдоме? А семья бережно хранит этот скелет. Но как же такая наследственность от меня ускользнула?! — Миша театрально воздел глаза к небу. — Какой же я после этого доктор? Впрочем, теперь меня эта наследственность не интересует. Я и без нее по Леве могу диссер написать. И что же получается? Я сам остался в неведении, а тебе должен выложить всю врачебную тайну? Ну да ладно, срок давности давно вышел… хотя мы с Левой остались приятелями. Когда-то я дал себе горячую клятву наблюдать его всю жизнь. О, я тогда был старательный — все записывал подробнейше и любовно. Ночами, корпел, сопел…
— Что же это был за случай?
Быть может, не такой уж и необычный. Кто в юности не сходил с ума от любви? Просто у всех разная степень резистентности к этому яду. У Левы Брахмана не было ее вовсе. Он был ранимым истеричным ботаником и жил одной лишь музыкой и своими экзальтированными музыкальными теориями. У него была мания эклектики, он мечтал объединить — например! — виолончель, якутское горловое пение и группу «АББА». Судя по современным музыкальным тенденциям, не такой уж он был безумец. Многое из того, что Лева проповедовал тридцать лет назад, превратилось в актуальные современные течения. Уже тогда было ясно, что Брахман — талантище.
И путь его будет трудным, как у всех, кто выходит из берегов отпущенной тебе речки жизни. Однако жизнь не состоит из одной лишь музыки. А грубую реальность Лева искренне не замечал. И она ему отомстила! Какая-то жестокая девица-однокурсница поспорила с товарками, что соблазнит недотепу Брахмана. Просто из спортивного интереса — доказать свою безграничную сексапильность…
Все эти деликатные детали молодой доктор Айзенштат выковыривал из Левы, словно рассыпавшийся бисер из пыльных углов. И усмехался в едва проклюнувшиеся усы: «Подумать только — поспорила она! Да ведь соблазнить Леву, горячечного девственника, который боялся девочек как геенны огненной, но втайне-то пребывал в сладких грезах чуть не о каждой, — это было раз плюнуть».
Но в чем была одновременно сила и уязвимость Левы — в его отце, в честь которого сын был назван Львом, но плавно переименован во Львенка. Папаша был крупной шишкой, потом превратился в крупного предпринимателя — откуда, собственно, капиталы Марты. Отец рассудил практично — талантливого ранимого сына надо выхаживать, но деньги ему в руки давать — смерти подобно. Зато дочурка подросла — крепкий искровец, как говаривали в революционную эпоху. Эта девочка сможет капитал не только сохранить, но и приумножить. С тех пор так и повелось: Лева-Львенок не от мира сего, и потому финансовые потоки текут мимо него. Но ведь проныры-однокурсницы этого не знали и полагали, что соблазнение невинного младенца может обернуться для них выгодной партией. А сам Лева… он пребывал в музыкальной нирване и был бесконечно далек от переделов собственности. Тут его и настигла коварная любовь. Одного-единственного эпизода плотского катарсиса хватило, чтобы у парня вырвало предохранители. Он решил, что барышня теперь — его невеста, в то время как его нареченная гоготала и обжималась по углам с духовиками. Она же пошутила, в конце концов! Поняв это, Лева Брахман решил свести счеты с жизнью.
Петрович, Мишин учитель, к которому важный папаша привез своего Львенка, увидел в анамнезе двойное дно. Вроде мальчишка — отчетливый шизотимик, а с другой стороны… к таланту нельзя подходить с обыденной мерой. Может, это будущий виолончельный Паганини? Вламываться в хрустально тонкое устройство музыкальной натуры с пыточным набором советской психиатрии, по
