— Джон вспоминал о нем с ностальгией, как о комбинированном защитнике, который позволял соединить наши души с искусственным интеллектом.
— То есть?
— Технология как путь к искуплению.
— Что ты прочла в документах Сата по этому поводу?
— Старина Генрих Сат помешан на своем архиве. Он отсканировал и оцифровал почти всю документацию Фаб-Кортекс начиная с конца шестидесятых годов. Но…
— Но?
— …он не так глуп, и пин-код, открывающий доступ к компьютеру, — всего лишь обычная система защиты, от которой нет никакого толка. Большая часть документов зашифрована, а у меня нет ключа, чтобы прочесть их. Я обшарила всю комнату, но ничего не нашла.
— Наверное, держит при себе.
— Маньяки, помешанные на архивах, всегда держат ключи при себе.
— А ты не сумеешь взломать код?
Иезавель слабо улыбается.
— Мое тело напичкано нановирусами, но они не дают мне интеллектуальных преимуществ. И у науки есть свои пределы. Так что отвечаю на твой вопрос: я не компьютерный гений.
Натан улыбается ей в ответ.
— Ты сказала, что некоторые данные не закодированы…
— Да, например, публикации в прессе, посвященные Фаб-Кортекс. Я смогла восстановить часть своей истории. Питер плевать на меня хотел. На самом деле с середины восьмидесятых годов различные группы сторонников евангелической церкви и креационизма в правительственных кругах начали выступать с резкой критикой имплантируемых под кожу чипов. Ее подхватили ассоциации по защите прав граждан, и, поскольку Фаб-Кортекс сотрудничала с производителями продовольственных товаров, союзы потребителей…
— …категорически отказались от поддержки опытов.
— Их не щадила ни региональная, ни общенациональная пресса. В экономике этой части Соединенных Штатов религиозные лобби имеют такой вес, что они были вынуждены перевезти оборудование в Европу, бросив немалую часть имущества… и денег.
— И результаты пятнадцатилетних исследований… Представляю себе, в какой ярости они были, и инвесторы тоже.
— И тут появилась семья Сат.
— Которая вдруг предложила приютить их, когда они очутились в Европе.
— Сегодня, после терактов 11 сентября, когда все помешаны на общественной безопасности, охране спокойствия и карательных операциях, те же лобби добивались бы того, чтобы проект увенчался успехом.
— Только в те времена миссия была невыполнима.
Иезавель морщится.
— Тогда транснациональные корпорации, религиозные организации и исследовательские группы еще не вступали в тайный сговор, как сегодня. И они пренебрегли религиозной обстановкой.
— Сахар? Удивительно.
— Питер Дахан не всегда был Сахаром. Конечно, он всегда увлекался мистикой, но Библия для него — научный труд, не более того.
— Что-то вроде Евангелия от науки и техники.
— Если угодно… Во всяком случае, он никогда не говорил о ней как о столпе веры. В традиционном понимании… К тому же за исключением Ветхого Завета и нескольких более поздних текстов, Питер не признавал Библию предметом культа. Он считал Иисуса Христа и Магомета узурпаторами.
— Ясно.
— Как бы то ни было, Фаб-Кортекс пришлось отложить свой проект в долгий ящик, по крайней мере официально, и компания якобы никогда не рассматривала вопрос о серьезном распространении продукта.
— Значит, в действительности она так и не закрылась.
— Очевидно, нет, поскольку после этого продукты Фаб-Кортекс перепродавались другим американским фирмам, так или иначе с ней связанным.
— И?
— Сам подумай… Электронные браслеты для детей, сбегающих из дома, для тех, кто совершил преступление на сексуальной почве и остался на свободе под надзором, для людей, страдающих болезнью Альцгеймера… Фаб-Кортекс и сегодня извлекает большую выгоду от промышленного производства этих продуктов… Питер мне об этом не рассказывал…
— Как будто ему плевать на бабки.
— Ошибаешься, он очень внимательно изучал счета.
— Я не это имел в виду. Можно подумать, что для Сахара деньги — необходимое средство, но не самоцель…
— Естественно, когда их полно.
— Я…
До них доносится какой-то шум.
— Слышал?
— Что?
— Тихо!
Иезавель прикладывает к губам Натана указательный палец, чтобы он замолчал.
— Наверху кто-то есть…
Щелчок.
— Входная дверь.
Голоса.
— Они вернулись.
Ответы.
Натан смотрит на часы: 23.59.
— Уходили ужинать.
— Надо поторопиться, пока они не обнаружили Хабера и не ускользнули у нас из-под носа.
Иезавель обхватывает голову Натана и касается губами его губ. Всего один миг.
— Это чтобы подзарядить батарейки.
Блестящие глаза Натана, устремленные на нее.
«Человек-машина».
ПРИВА,
5 января 2008
Первое ощущение — горький вкус желчи во рту, пробуждение. Сахар открывает глаза, вокруг белизна и могильная тишина. Смутно знакомое место. Никакого праха, жара костров и крика сирен.
«Я все еще жив».
Постель, чистые простыни, монитор, на котором отражается его сердечный ритм.
«Где я?»
Сахар пытается повернуть голову, но шейные мышцы не слушаются. С ногами то же самое.
Правая рука.
Пальцы шевелятся, ему удается, скривившись, приподнять правую руку, но ноги не двигаются, несмотря на все его усилия.
«Я парализован?»
На экране справа горят часы, несколько минут первого.
«Какой сегодня день?»
Слева, совсем рядом, раздается неприятный звонок.
«И сколько я уже прикован к этой постели?»
Сердечный ритм ускоряется. Должно быть, звонок — предупреждение для тех, кто за ним наблюдает. Действительно, меньше чем через полминуты появляется Карола Фирмини.
— Я не слышал, как открылась дверь.
Голос у него глухой, сиплый. Фирмини догадывается, о чем он хочет спросить.
— Не беспокойтесь, это действие седативных препаратов, которые нам пришлось вколоть вам, чтобы не отказало сердце.
— Сердце?
— У вас обгорело больше тридцати процентов тела, вы перенесли четыре операции менее чем за двое суток. Трансплантация кожи, извлечение пуль из позвоночника.
«Позвоночник… ноги…»
— Я парализован?
— Боюсь, что да.
— На всю жизнь?
Фирмини не удостаивает его ответом.
— Где мы?
— Из соображений безопасности вас перевезли в лабораторию Прива. Ком-Бабелия сейчас кишит фликами.
— По… поселок…
«Нет сил выговорить».
— Тексье действовал поразительно эффективно. Вытащив из крипты сейф и определив вас в надежное место, он и его помощники часов двенадцать трудились не покладая рук, чтобы «зачистить» и обезопасить территорию. Всех подопытных выловили, живыми или мертвыми. Трупы, разложившиеся настолько, что их нельзя транспортировать, были сожжены или зарыты, постройки демонтированы и по возможности преданы огню, а все, что удалось спасти, перевезено сюда или в подземелья виллы в Шомераке.
— Остались…
— Остались ли следы?
Сахар шевелит пальцами правой руки в знак того, что она поняла верно. Меньше движений, экономия сил.
— Одни развалины, никакой возможности отыскать нас здесь. Мы были заранее готовы к такому повороту событий.
— Прекрасно.
«Начнем заново, как обычно».
Сахар исторгает противный смешок.
Иезавель.
«Она должна заплатить за все причиненное зло».
— Тексье.
— Хотите, чтобы я позвонила ему?
— Где?
— На немецкой границе… уехал, как только закончил здесь. Он сообщит, когда доберется до Берлина… вероятно, на рассвете.
— Бумаги… в сейфе…
Его пульс учащается, усталость, боль.
— Я позову врача.
Фирмини подходит к двери. Сахар хрипит, пытаясь остановить ее.
Жалкий скрип.
— Бумаги… сейф!
Она замирает у двери, но не оборачивается.
— Где… бумаги?
Фирмини наконец поворачивается к нему лицом. С досадой хмурит лоб.
— У нас возникла небольшая проблема.
— Кто?
— Джон.
— Что?!
Сахар едва не задохнулся. Его пульс подскакивает до ста восьмидесяти ударов в минуту. Срабатывает автоматический сигнал тревоги. Фирмини стоит неподвижно, словно не слышит его.
— Все думали, что вы… ну, учитывая ваше состояние… никто не предполагал, что вы очнетесь.
Сахар шевелит пальцами. Она продолжает.
— Джон сказал, что в лучшем случае вы станете овощем… Тексье, конечно, взбесился, но все остальные были согласны с Джоном, и… пока Тексье разбирался с Ком-Бабелией, мы начали серьезно обсуждать, что делать дальше.
«Она надеется заработать прощение, играя в откровенность».
Почему Джон?
— Джон заявил, что все принадлежит ему, а когда мы отказались целиком передать ему руководство, дождался ночи и сбежал с бумагами, которые были в сейфе.
