Однажды ночью, не в силах бороться с нервным напряжением, Жюльен проскользнул в коридор. Он снял почти всю одежду — собиралась гроза, и от духоты нечем было дышать, босые ноги липли к натертому паркету. В смятении мальчик подошел к двери материнской спальни. Вряд ли Жюльен знал, чего хотел, ему, пожалуй, было все равно, что он мог там увидеть, главное — определенность. Любая, пусть и самая неприглядная, правда. И в то же время он стыдился своей ревности, болезненного чувства собственности, которое низводило его до уровня Матиаса. Тщетно убеждал он себя, что жизнь матери ему не принадлежит, — чувство это разрасталось, пульсировало в его жилах.
Подойдя к двери спальни Клер, он взялся за фарфоровую ручку и приоткрыл дверь. Постель была пуста.
Он ощутил боль в животе, такую сильную, будто невидимая рука вцепилась ему в кишки. Собрав все, что еще оставалось от присутствия духа, Жюльен заставил себя пройти несколько шагов до спальни Этансона. Дверь была толстой, он ничего не услышал и опустился на колени, приложив ухо к замочной скважине. Разговаривали двое — мужчина и женщина. Один голос насмешливый, даже издевательский, другой — усталый и раздраженный.
— Вспомни-ка, вспомни, — призывал капрал, — маленькую гостиницу на улице Берне в Париже… Тогда, в сорок третьем, ты не была такой гордой! Как часто мамаша Барто меняла вам простыни? Раз в месяц или реже?
— Замолчи! — оборвала его Клер. — У меня нет больше сил это выслушивать. Не понимаю, почему тебе доставляет такое удовольствие ворошить прошлое? И не смей вмешивать ребенка — он ничего не должен узнать!
Ай да Брюз, провидец Брюз! Мать и Этансон, оказывается, знакомы много лет, они вместе жили в Париже, пока он томился в пансионе Вердье. И не просто, а близко знакомы. Они снюхались… снюхались.
Другого слова Жюльен не находил, но оно прекрасно выражало смысл, который он в него вкладывал. К нему примешивался оттенок подлого сообщничества, стыдных, еще смутно ему известных вещей.
Раздавленный своим открытием, мальчик потихоньку отошел от двери. В ушах назойливо, как затверженная таблица умножения, звенели слова Бенжамена Брюза: «А если этого типа Клер знала еще со времен войны… погуляла как следует с ним в Париже? Если история с разминированием только предлог, чтобы привести его сюда, а тебе запудрить мозги?»
Перед ним ломали комедию с самого начала. Кем в действительности был Этансон? Спекулянтом, ударившимся в бега, полицаем, которого ждала смертная казнь? Одним из тех борзописцев, что целых пять лет писали всякие гадости о евреях, как, например, в газете «Я — везде» [34]? Или он политический обозреватель «Парижского радио», или артист, сотрудничавший с гестапо, или… Боже! Выбор огромен!
Можно не сомневаться, что Клер взяла себе в любовники одного из самых презренных воротил черного рынка, нагулявшего жирок на сотрудничестве с немцами. Да и не все ли ей равно? Сначала Адмирал, затем Матиас, потом… Кто? Интересно, кто? Какая продувная бестия, всплывшая со дна парижского общества в смутные времена? Преследуемый политик… банкир-коллаборационист, следователь по делам евреев?
Ему вспомнились оживленные дискуссии преподавателей в пансионе Вердье о «предателях», которые моментально прекращались, едва поблизости оказывался кто-нибудь из воспитанников.
Вот и Этансон выплыл из всей этой мути — здоровый, уверенный в себе, с большим честным лицом и бесхитростной улыбкой рубахи-парня.
Вернувшись в детскую, Жюльен без сил повалился на матрас. Ну и тупица же он! Хорошо, что теперь все разъяснилось. Ни привидения, ни английского десантника никогда не существовало. Неизвестный, поселившийся на обломках «Разбойницы», и затаившееся в лесу неуловимое существо — это Пьер Этансон!
Их связь началась задолго до того, как Клер отправилась за сыном в Париж. После гибели Адмирала она покинула столицу вместе с любовником, потому что узнала о скорой высадке союзников в Нормандии. Учитывая прошлое Этансона, пришлось устроить его на корабле, кое-как обеспечивая ему существование.
Именно по этой причине беглец все время и околачивался возле дома, он наверняка голодал, и ему приходилось пользоваться отлучками Жюльена, чтобы забрать приготовленную Клер корзинку с едой.
Все совпадало, кусочки мозаики безупречно сложились в общую картину. Матиас лежал в земле, Адмирал тоже, лихолетье удалось пережить одному Пьеру Этансону.
Он терпеливо ждал, оставаясь на яхте, пока Клер найдет способ вытащить его на свет божий. И тогда парочке пришло в голову разыграть комедию с сапером, может быть, только потому, что чистая случайность дала им в руки инструмент, который использовали солдаты союзнических войск. Не так ли все происходило? «В любом случае, — подумал Жюльен с горечью, — они обманщики, предатели».
Он дал себе слово не плакать, и когда по щекам покатились слезы, прошептал, стиснув зубы: «Я вспотел, просто вспотел».
Едва рассвело, Жюльен убежал из дому. Разве мог он за завтраком встретиться взглядом с Клер и Этансоном? Он не способен, подобно им, ломать комедию и меняться как хамелеон. Лучше спрятаться, чтобы они по его лицу не догадались, до какой степени он их ненавидит!
Мальчик бежал куда глаза глядят, надеясь, что произойдет что-то ужасное, о чем мать не перестанет сокрушаться до конца своих дней. Он не выбирал дороги, безразличный к тому, что может случайно наступить на мину. Нижние ветви деревьев стегали его по лицу, но он, сжав зубы, сносил эти пощечины, от которых к щекам приливала кровь. Он бежал очень быстро, несмотря на усталость после бессонной ночи, сердце его бешено колотилось, словно собиралось выскочить из груди. О, как хотел Жюльен, чтобы земля его поглотила, дав ему наконец покой. Он предпочел бы ничего не видеть и не слышать, стать бесчувственным, словно придорожные камни. И вдруг, когда между стволами замелькали зеркальные осколки моря, в голову ему пришла безумная мысль: дальше он помчится с закрытыми глазами, вслепую, пока не истечет минута, и тем хуже, если за это время он достигнет края утеса. Расстояние может оказаться слишком коротким, тогда он рухнет на скалы, и прибой унесет его тело в открытое море. Клер часы напролет будет звать его, но никогда не найдет. Ничего другого она и не заслуживает. Что ж, пусть хоть мать освободится от него, отделается… пусть сожительствует с мужчинами, с кем пожелает. С Этансоном и не только с ним — с батраками, конюхами, нотариусом Одонье, всеми! Он уже ничего не увидит, и ему не будет за нее стыдно.
Зажмурившись и не различая перед собой ничего, кроме красной пульсирующей пелены, в которую воедино слились солнце и бурлящая в жилах кровь, он бросился вперед. Шестьдесят секунд отделяли Жюльена от пропасти, и если он не упадет в бездну, значит, смерть его отвергнет и придется смириться и жить дальше.
Задыхаясь, мальчик принялся считать, непроизвольно сжав кулаки. Он спотыкался, увязая по щиколотку в ямках и обжигая икры колючками, но продолжать бежать. Сорок пять… сорок шесть… сорок семь…
Много ли осталось? Сквозь сжатые веки ему показалось, что пелена перед глазами посветлела, а запах водорослей усилился.
Что с ним будет, когда из-под ног уйдет почва? Возникнет ли ощущение полета, не воспарит ли он ввысь, как чайка? Может, повинуясь нелепому инстинкту, широко раскинет руки? Или просто свалится, воя от ужаса и хватая пустоту, в надежде за что-нибудь уцепиться?
Пронзительные крики альбатросов означали, что лес остался позади, трава под ногами уступила место камням. Пятьдесят восемь… пятьдесят девять…
Вдруг он споткнулся о камень, потерял равновесие, и ему показалось, что он падает в пропасть. Из груди мальчика вырвался крик. Почувствовав удар, долю секунды Жюльен думал, что уже умер, но, открыв глаза, понял, что упал на живот в полуметре от места, где берег круто уходил вниз. Сделай он еще шаг…
Обе руки были расцарапаны в кровь, но физических страданий мальчик не испытывал — только беспредельное, черное отчаяние.
У него не было сил подняться с земли, будто тело его распалось на разрозненные, бессмысленные части. Над головой, издавая отвратительно резкие звуки, носились обезумевшие чайки. Море, прошитое серебряными нитями солнца, нестерпимо слепило глаза. Он впился ногтями в ладони.
— Пусть капрал умрет! — закричал мальчик, не зная точно, к кому обращается. — Этансон должен умереть!
Потом сжался в комочек и разрыдался. Он плакал так долго, что в конце концов совсем обессилел и задремал. Придя в себя, Жюльен обнаружил, что колени тоже кровоточат и что от страха он обмочился. Волосы и щеки посеребрила известняковая пыль. Ему захотелось поскорее вымыться, и он спустился по скалистой тропинке, которая вела к обломкам «Разбойницы».
Там мальчик разделся, разложил одежду на камнях и вошел в воду. Был прилив, и через несколько шагов волна накрыла его с головой. Он стал задыхаться, попавшая на раны морская соль усиливала страдания. Он подумал, что есть еще один способ расстаться с жизнью — утонуть. Представить, что идешь к линии горизонта… но море вызывало страх. Нет, такая смерть его не привлекала. Когда вокруг его ног обвились водоросли, Жюльен поскорее отступил назад — ему почудилось, будто чьи-то невидимые руки увлекают его на глубину. Лязгая зубами, он выбрался из скользкого плена. Ветер показался ему ледяным, и он поспешил одеться. С тяжелым чувством принялся мальчик карабкаться по крутому склону. В голове звенело, тело повиновалось с трудом, из расцарапанных локтей и коленей на землю стекала кровь.
