Фредерик смотрел мне прямо в глаза, но на последних словах его голос дрогнул, и он отвел взгляд в сторону. После нескольких долгих секунд оцепенелого молчания я словно со стороны услышала, как говорю таким же холодным презрительным тоном, каким разговаривала с ним памятным зимним утром в библиотеке:
— Ничего страшного, мистер Мордаунт. Мисс Феррарс вас утешит.
Он резко вскинул голову:
— Вы же не думаете… Нет, я не могу… я не стану молчать. Да, мисс Феррарс очаровательна, но я бы никогда… я люблю вас, безумно люблю с первого дня нашего знакомства. Для меня вы настоящая, а мисс Феррарс лишь бледное ваше подобие. Я буду любить вас, как бы вы ни изменились, — в этом я уверен, — но вы… вы никогда не полюбите меня. Время, проведенное здесь, вы будете вспоминать с ужасом — если у вас вообще сохранятся хоть какие-то воспоминания. А я останусь в вашей памяти одним из ваших тюремщиков. Презирайте меня, коли вам угодно, но никогда, никогда не сомневайтесь в моей любви к вам.
Весь красный от волнения, он говорил с такой страстью и слова свои сопровождал столь пылкой жестикуляцией, что я противно своей воле смягчилась, но одновременно и раздражилась сверх всякой меры. «Так почему же, почему, — думала я, — ты не можешь поверить, что Люсия и впрямь всего лишь мое подобие?» Воображение нарисовало мне, как он бросается на колени передо мной, а я отвечаю, что не могу выйти за него замуж, поскольку мы с ним состоим в двоюродном родстве, поскольку в моих жилах течет кровь Мордаунтов, поскольку все состояние, которое он считает своим, по закону принадлежит мне (хотя у меня нет намерения заявлять права на него) и поскольку я в любом случае не могу ответить взаимностью. «Но он не на коленях, — напомнила я себе, — и ты не можешь позволить себе жалеть его».
— Я не считаю вас своим тюремщиком, мистер Мордаунт, и я искренне благодарна вам за все, что вы для меня сделали. Но вы должны понимать: пока меня не выпустят отсюда, я не в состоянии думать ни о чем другом.
— Мисс Эштон, поверьте, я не питаю никаких ложных надежд, — горячо заверил Фредерик, хотя выражение его лица свидетельствовало об обратном. — Я бы ни словом не обмолвился о своих чувствах, если бы… — Он неловко умолк.
— К которому часу в четверг мисс Феррарс обещалась приехать? — спросила я.
— Она сказала, что сядет на утренний курьерский и рассчитывает быть здесь к обеденному времени. Я уже договорился, чтобы на станции ее поджидал кеб.
— А вы… расскажете доктору Стрейкеру об этом нашем разговоре?
— Да. На самом деле он-то и послал меня сообщить вам новости; он по-прежнему думает, что я действовал по собственному почину. Сейчас у нас с ним отношения… довольно напряженные. Но меня это не особо волнует, как ни странно. Хотя, вне сомнения, — добавил он, устремляя безрадостный взор на далекие холмы, — скоро между нами все будет по-прежнему. И вряд ли у меня еще когда-нибудь появится причина перечить воле доктора Стрейкера.
Говорить больше было не о чем, и после очередной неловкой паузы он встал, попрощался, глядя на меня с безнадежной мольбой, и ушел прочь.
На следующее утро мне сообщили, что доктор Стрейкер желает меня видеть, и я прождала еще дольше, прежде чем он появился в дверях. Во рту у меня было сухо, и я чувствовала, как дрожит моя рука, когда он взял мое запястье.
— Вы взволнованы, мисс Эштон. Полагаю, мистер Мордаунт сказал вам о предстоящем визите мисс Феррарс. Как по-вашему, вы из-за этого взволнованы?
— Я… не знаю, сэр.
— Вы понимаете, мисс Эштон, что не обязаны встречаться с ней? Мой первый долг заботиться о вас, и я не допущу, чтобы вы без необходимости испытывали нервное возбуждение.
— Но, сэр, — взмолилась я, — я хочу увидеться с мисс Феррарс. Уверена, я буду совершенно спокойна. Если я сейчас и взволнована немножко, так потому лишь, что надеюсь: встреча с ней послужит моему освобождению.
— Мистер Мордаунт, безусловно, держится такого мнения, — сухо заметил доктор Стрейкер. — Хорошо, я разрешу вам поговорить с мисс Феррарс — в моем присутствии, разумеется, — но, если вы обнаружите хоть малейшие признаки душевного смятения, я немедленно положу конец делу. А если вдруг вы передумаете до четверга, без колебаний посылайте за мной — только учтите, что в понедельник днем я уезжаю в Бристоль и вернусь во вторник поздно вечером.
Доктор Стрейкер направился к двери, но задержался на пороге:
— Насколько я понял, вы так и не вспомнили, куда спрятали бювар мисс Феррарс?
Внезапно я остро ощутила присутствие дубового комода всего в трех футах от меня. Мне показалось, будто я чую запах кожи и пергаментной бумаги. Меня так и подмывало покоситься на комод, но я заставила себя упереться взглядом в пол под ногами, изображая напряженное раздумье. В воздухе повисло подозрительное молчание.
— Боюсь, нет, сэр.
— Жаль. Ну, доброго вам дня, мисс Эштон. Я проведаю вас в среду, а то и раньше.
Холодная саркастическая улыбка доктора Стрейкера продолжала стоять у меня перед глазами, когда он затворил за собой дверь. Его шаги удалились — такие же быстрые и твердые, какие я слышала с галереи над лабораторией.
В понедельник, в пять часов без малого, я стояла с задней стороны старого дома, опасливо озираясь, нет ли за мной слежки. Шумно галдели птицы, и в кустарнике вокруг не стихали шорохи и потрескивания. Я дышала часто, но воздуха все равно не хватало, и всякий раз, когда мне чудилось какое-то движение между деревьями, сердце мое подпрыгивало и словно замирало.
Весь день я просидела под лесным буком, с деланым вниманием уставившись в книгу и то недоумевая, уж не остановились ли башенные часы, то страстно молясь, чтобы они отбивали четверти не так часто. Тени удлинились, и в воздухе уже повеяло вечерней прохладой, когда привратник вышел из сторожки и открыл ворота. Через пару минут я увидела доктора Стрейкера, легким галопом скачущего по подъездной дороге на холеной гнедой лошади. Взрывая гравий, он пронесся через ворота и повернул лошадь в сторону Лискерда. Едва стук копыт стих вдали, послышался приближающийся грохот колес.
В ворота завернула крытая черная коляска, похожая на лондонский кеб, и остановилась посреди подъездной дороги ярдах в двадцати от меня. Никто из нее не вышел, и кучер не слез с козел. Есть ли кто в экипаже, я не видела, но и задерживаться здесь дольше не могла.
Я встала со скамьи, притворно потянулась и пошла прочь по траве, подавляя желание ускорить шаг или оглянуться, пока не завернула за угол.
Мой первоначальный план состоял в том, чтобы выманить Люсию из клиники, обронив несколько намеков в ходе нашего предстоящего разговора в присутствии доктора Стрейкера. Ей нужны завещания — мне нужна свобода. Если Люсия поверит, что я готова заключить с ней сделку, она сможет незаметно выскользнуть из здания и встретиться со мной в укромном месте. Я заставлю ее поменяться со мной одеждой, а потом запру где-нибудь, чтобы получить время добраться до Плимута, показать документы Генри Ловеллу и положиться на свою способность убеждения. Люсия не рискнула бы встречаться с моим поверенным, говорила я себе; для нее гораздо безопаснее просто подделывать мою подпись в письмах всякий раз, когда возникает нужда в деньгах.
План представлялся трудновыполнимым с самого начала, а с приближением назначенного дня стал казаться и вовсе безнадежным. Меня в любом случае арестуют, если я не постараюсь так или иначе изменить свой облик. На первых порах я думала прокрасться на этаж, где живет персонал клиники, и стащить там форменную одежду горничной, но каждая моя вылазка заканчивалась перед запертой дверью. Потом меня осенило, что проблема решается проще. Доктор Стрейкер невысок ростом; если я переоденусь в один из костюмов, хранящихся в лаборатории, мои шансы на спасение значительно возрастут. При необходимости я набью карманы печеньем и дойду до Плимута пешком. На дальнем крае рощи я уже отыскала место, где деревья росли достаточно близко к граничной стене поместья, чтобы взобраться на нее по веткам.
Если в лаборатории найдутся деньги, которых хватит на билет на поезд, я сбегу сразу же. Бювар был привязан у меня под грудью льняными лентами, оторванными от нижней юбки; он отчетливо вырисовывался под тканью платья, но плащ скрывал подозрительную выпуклость. Я довольно часто отказывалась от обеда, поэтому меня не хватятся до позднего вечера, а тогда я, скорее всего, уже буду в Плимуте. И даже если тревогу забьют раньше, искать-то будут женщину, а не мужчину.
Приблизившись к нише в стене, я еще раз опасливо осмотрелась по сторонам и медленно, осторожно открыла дверь. В прошлый раз все звуки заглушал шум дождя, но сейчас каждый скрип ржавых петель казался мне громче ружейного выстрела. Переступая порог, я услышала хруст ветки где-то поблизости, но оглянуться не посмела. Я торопливо поднялась по лестнице и прошла к галерее. Поверх следа в виде неровной полосы, оставленного мной на пыльном полу десять дней назад, никаких новых следов я не заметила.
