Потому что именно так мы всегда поступали в Пэнтауне.
По крайней мере, привыкли поступать.
Но я больше не желала быть частью этого лживого мира.
И, слушая нытье Джуни из-за того, что ее снова «заставляли» идти к Клоду или Либби, я поняла: раз я отказалась жить по правилам Пэнтауна, то первым делом мне следовало пересмотреть отношения с младшей сестрой. Точнее, свое обхождение с ней. Джуни было почти тринадцать. Как бы мне ни хотелось защитить сестренку от внешнего мира, пришла пора перестать опекать ее как маленькую, несмышленую девчушку. Вот почему я уступила. И хотя слова дались мне с трудом, сказала Джуни: «Хорошо. Можешь остаться дома, но с одним условием – никому не открывать дверь».
Сестра так обрадовалась, что чуть не задушила меня в объятиях.
Не будучи до конца уверенной в правильности своего решения, я поехала на велосипеде на работу. И пока я крутила педали, сомнения продолжали смущать меня. Сама-то я стала меняться, но это не значило, что остальной мир, другие люди тоже изменились. С другой стороны, Джуни была уже достаточно взрослой, чтобы оставаться дома одной. Разве не так?
Приехав на место, я обнаружила в кулинарии вместо Рикки нашего шефа. Низкорослый, нервозный мужчина в круглых очках, он управлял всем «Городом покупателей Зайре». Так что мы видели его довольно редко, за исключением тех случаев, когда возникали проблемы или ему приходилось замещать кого-либо из работников. Как сейчас.
– Где Рикки? – поинтересовалась я, надевая фартук и надеясь на однозначный ответ: «Арестован».
– Кто бы знал, – пожал плечами мистер Салливан, сосредоточив все внимание на ручках фритюрницы. – Я искренне сожалею о том, что случилось с твоими подругами. Я хочу сказать… если хочешь, можешь взять недельный отпуск.
– Спасибо, но я поработаю… А Клод пришел?
– Нет, – ответил мистер Салливан, уже возясь с дисплеем морозильной камеры.
Но рано или поздно ему пришлось бы взглянуть на меня – девушку, у которой умерли две лучшие подруги, мать угодила в больницу, а отец оказался извращенцем.
Мне вдруг очень захотелось, чтобы он на меня посмотрел.
Как будто, не сделай он этого, я бы исчезла, вычеркнутая из жизни, – как рисованный персонаж мультика, которого стирает серо-розовым ластиком большая рисованная рука. Резкими движениями, снизу вверх, от пят до головы. Раз на меня не смотрели, раз меня в упор не видели, значит, скоро от меня не осталось бы даже тени. Одни серые и розовые крошки, прежде бывшие мной.
– Я Клоду тоже предложил взять на недельку отпуск, и он согласился, – продолжил мистер Салливан, все же покосившись на меня как-то странно. – Он выйдет на работу в следующий понедельник.
***
Рабочий ритм меня немного успокоил. Клиентов было неожиданно много, даже для жаркого летнего дня. А по тому, как на меня поглядывали люди и потом резко отворачивались к окну, отделявшему кухню от прилавка, я поняла: слухи уже поползли. И, должно быть, главной новостью был вызов на допрос Рикки и Анта. Меня обуревали противоречивые чувства. Мне хотелось расспросить мистера Салливана и в то же время ничего не хотелось знать. Мне стоило немалых усилий не поддаваться эмоциям, оставаться в том призрачном мороке, в котором все казалось недоступным, недостижимым и… неважным.
«Уж не в таком ли мороке проводила большую часть времени мама?» – подумалось мне.
– Ступай, – сказал мне мистер Салливан в половине третьего. – Я сам приберусь и все закрою.
Он не спросил, как об отпуске, а практически приказал уйти с работы раньше.
Может, она была заразной – та опустошенность, которую я ощущала? И мистер Салливан испугался, что она передастся ему? Бросив фартук в корзину для грязного белья, я кулаком открыла дверь, взгромоздилась на велосипед и поехала в томительной жаре. По дороге я сообразила, что у нас с Джуни не было ни спагетти, ни фрикаделек на ужин. Отец мог сам приготовить себе еду. «Может, сводить Джуни в парк?» – подумала я. Она это заслужила, проторчав почти целый день взаперти в душном доме.
За эту рабочую смену я осознала: несмотря на весь ужас последних дней, Пэнтаун стал, наконец, безопасным (насколько он мог таким быть). Шериф Нильсон больше не устраивал вечеринок; все искали Эда – теперь уже по-настоящему. Так что он больше не мог прокрасться к нам закоулками, как раньше. И за Рикки с Антом тоже, должно быть, следили, если оба не сидели уже в камере.
Прислонив велосипед к стене дома, я зашла через заднюю дверь в кухню и сквозь прозрачную занавеску увидела Джуни – с трубкой у уха и телефонным проводом в руке. Она не заметила моего возращения. Пришлось дойти до передней двери и пошуметь. Джуни не ожидала увидеть меня дома по меньшей мере еще полчаса, и мне не хотелось напугать сестренку. Но жара отшибла у меня желание снова пересекать дом. И я ограничилась тем, что окликнула сестру, еще раз подергав дверную ручку.
Обернувшись, Джуни вздрогнула; ее глаза расширились. Рука поспешно бросила трубку в гнездо.
От резкого движения ее сережки колыхнулись.
Золотые шарики, свисавшие с длинных цепочек.
Такие же серьги носили Бренда и Морин.
Эти серьги купил им Эд.
Глава 49
Я затрясла Джуни:
– Где ты их взяла?
– Пусти, ты делаешь мне больно!
Мои пальцы глубоко впились ей в плечи, первая фаланга почти утонула в ее нежной кожу. Я отпустила сестру.
– Эти сережки. Кто тебе их дал?
– Я сама себе их купила. Всего за пару долларов.
– Неправда! – Кухня превратилась в аттракцион «Туннель оптических иллюзий» с окружной ярмарки; пол и потолок заходили ходуном, мебель завертелась перед глазами. – Я знаю, сколько они стоят. Кто тебе их дал?
Джуни погладила одну серьгу, подбородок сестры затрясся:
– Не твое дело.
Я поборола желание дать ей пощечину.
– Джуни, скажи мне, где ты их взяла.
– Ты просто завидуешь! – оттолкнув меня, вскричала сестра. Ее милый, заостренный подбородок вызывающе вздернулся, щеки надулись. – Ты завидуешь мне, потому что у тебя только одно ухо, и тебе никто и никогда не купит сережки.
– Джуни, – сказала я стальным тоном, стараясь не делать резких движений. Потому что я не могла ее отпугнуть, я не пережила бы ее смерть, никогда, даже за миллион лет. Я не могла потерять Джуни. Моего Июньского Жучка. Мне надо было только одно: чтобы сестренка сказала мне правду. – Это Эд? Эд дал тебе эти сережки?
Джуни резко мотнула головой; серьги качнулись, хлестнули ее по щекам, накренились влево, потом вправо. Тик-так.
– Тогда кто? Ты слишком юна, чтобы гулять с парнем, который может подарить тебе такие серьги. Это опасно.
Джуни разомкнула свои блестящие розовые губки, как будто собиралась мне что-то сказать. Но вместо этого извергла на меня поток гнева:
– Ты просто хочешь внимания, ты всегда его хотела. Вы с папой души не чаете друг в друге. Это всем видно. Всем. А мне остается общаться только со спятившей мамой. Но теперь и у меня появился свой человек.
– Джуни! – взмолилась я. Мое хрупкое душевное равновесие вмиг нарушилось. – Пожалуйста!
Скрестив руки на груди, сестра еще сильней выпятила подбородок. И стала очень похожа на маму – ту, прежнюю.
Она не собиралась мне открываться.
***
– Это Эд, – разрыдалась я в трубку. – Папа, он теперь взялся за Джуни!
Он бросил трубку с такой силой, что ее хлопок отозвался в моем ухе жуткой болью.
Через десять минут отец примчался домой в служебной машине с завывающей сиреной, включенной мигалкой и полицейским за рулем.
Но у меня уже не было сил, чтобы проникнуться к нему благодарностью за то, что он мне поверил.
Едва отец ворвался в дом, я указала ему на лестницу. Он взлетел наверх, перескакивая через три ступеньки зараз. Если бы Джуни увидела отца в этот момент, она бы больше не сомневалась в том, как сильно он ее любил. Я последовала за отцом, увидела, как он рывком распахнул дверь ее комнаты, вбежал внутрь и сгреб в объятия. Как будто отпусти он Джуни, и ее бы унесло от нас прочь, навсегда.
