— Пришлось обновить гардероб, — поясняет она, перехватывая мой взгляд.
Она нервничает, оставаясь наедине со мной, не может спокойно усидеть на одном месте. Когда самолет приземлился, я позвонил ей на службу, она отпросилась с работы, и мы договорились встретиться у нее дома. Я сразу отправился туда, не заезжая в отель, где она забронировала мне номер, — в двух кварталах от дома. «На мой взгляд, тебе не стоит останавливаться здесь», — сказала она по телефону. Я не был в этом так уверен: легкое шевеление у меня в брюках при звуках ее грудного голоса напомнило о нашей последней встрече, о которой у меня остались довольно приятные воспоминания. Но теперь, увидев ее, я целиком и полностью с ней согласен: ту женщину, которая стоит передо мной, я в упор не вижу. Новая одежда, новый блокнот для записей, что ни возьми — все новое, выглядит она потрясающе, я искренне за нее рад, на самом деле рад, и все же что-то не так, как если бы девочка надела мамины туфли, которые ей слишком велики, и старательно изображает взрослую. Это не она, не та Пэт, которую я знаю. Вся сексапильность, так меня притягивающая, испарилась, улетучилась куда-то вместе с майками и шортами для бега.
Окликнув кого-то внизу, она просит мать Лили сказать Клаудии, чтобы та как можно скорее поднималась.
— Выпьешь? — спрашивает она. — Уже не помню, по-моему, ты пьешь мартини?
Мартини? В последнее время, когда мы с ней виделись, она терзалась угрызениями совести из-за пива.
— Был за мной такой грешок.
— Я тоже с тобой выпью. — Она идет на кухню, достает из холодильника бутылку джина — «Бомбей», я восхищен ее вкусом, — бутылку вермута, кувшин, кубики льда.
— Тебе вермута меньше?
— Чем меньше, тем лучше. — Я наблюдаю, пока она со знанием дела смешивает коктейли. Опыт в этом деле у нее есть.
— Я и не знал, что ты пьешь. То есть ты же не пьешь, да?
— Ну, знаешь! — со смехом отвечает она, смех слишком громкий, принужденный. — Когда все остальные… вообще, я не слишком увлекаюсь. Так, время от времени, чтобы расслабиться. — Она передает мне бокал с мартини, положив туда две маслины, как и себе. — Будь здоров!
— Будь здорова! — Мы отпиваем из бокалов. Не нравится мне все это. За месяц она переехала в квартиру в небоскребе, отделанную без нее и совсем не в ее вкусе, стала иначе одеваться, копируя стиль деловой женщины, одержимой желанием сделать карьеру, и пристрастилась к крепкому спиртному.
Выпив, она корчит гримасу и, взяв маслину, кладет ее в рот.
— Мало-помалу начинаешь входить во вкус.
— Вряд ли это станет моей привычкой. Этого недостаточно, чтобы войти во вкус по-настоящему.
Как получилось у тебя, недоговаривает она. Плевать! Если из-за того, что сам я пью, она не хочет всерьез увлекаться спиртным, значит, я исполнил свой долг перед человечеством. И перед своим ребенком.
— Может, это и неплохая мысль. — Я вижу, что от волнения она буквально места себе не находит. Ведь я — то, что еще связывает ее с прошлым, от которого она старается отделаться, она хочет, чтобы никто и ничто, а я — особенно, не вставало у нее на пути.
Дверь позади распахивается, и, не успел я обернуться, как Клаудия уже повисла у меня на шее. Взяв на руки, я обнимаю ее.
— Папа! — восклицает она таким голосом, что не поймешь — ребенок она или уже выросла. — Я и не знала, что ты здесь.
— Только что приехал, солнышко. Даже в отель не заезжал. — Я опускаю ее на пол. Она уже совсем взрослая, я и забыл. Прошел всего месяц.
— Пойдем. — Она хватает меня за руку. — Я покажу тебе свою комнату. Она такая миленькая.
Она тащит меня за собой. Оборачиваясь, я смотрю на Патрицию, которая стоит на еще неистоптанном коврике в середине прихожей с застывшей на губах робкой, выжидательной улыбкой. Она выпила свой бокал до дна, даже не заметив.
Удивительно, как быстро могут пролететь две недели. Не у ребенка, у него время тянется медленно, неделя может продолжаться бесконечно. Но у взрослого, пытающегося выгадать драгоценные часы, даже минуты, чтобы откладывать их про запас на недели и месяцы разлуки, время несется, словно космический корабль. Трудно жить данным конкретным моментом, если нет уверенности в будущем.
Занятия в школе закончились, идут рождественские каникулы, поэтому я и здесь. Патриция работает буквально на износ, у нее нет праздников. «Мне надо наверстать потерянные пять лет, — говорит она мне вечером того же дня, когда я прилетел, — другие и так носом землю роют!» Добро пожаловать в частный сектор, так и подмывало меня ответить. Но я не стал этого делать, потому что не ее же вина, что предыдущая работа оказалась неудачной. Сейчас она рада, что приходится вкалывать как проклятой, рада и тому, что на время можно сбыть Клаудию мне на руки, а самой повкалывать, не мучаясь угрызениями совести.
В результате мы с Клаудией все время вместе. После первых нескольких дней, когда я утром захожу за ней, а вечером привожу домой, я уговариваю ее переехать ко мне в отель, прихватив с собой книжки, одежду, плюшевого мишку. Мы шатаемся по улицам, заглядываем в музеи и кафе — папа и дочка, гуляющие по городу. Я поражаюсь тому, как сильно она повзрослела: Санта-Фе напоминает прекрасный маленький бриллиант, но Сиэтл — настоящий город, большой, на редкость разнообразный, и она чувствует себя в нем как рыба в воде, прекрасно ориентируясь в бесконечной череде кинотеатров, мест, где можно пообедать, походить по магазинам. Мы с опозданием покупаем рождественские подарки для каких-то ее друзей и подруг, оставшихся дома, она грустит по ним, тем более что со многими дружит еще с пеленок, но новые друзья — тоже ребята что надо.
В глубине души, будучи эгоистом (преобладающая черта моего характера), я жалею о том, что она так быстро освоилась. В глубине души я выстроил план, по которому испуганная девочка упрашивает отца забрать ее с собой, туда, где ее настоящий дом, где ей все хорошо знакомо. Иными словами, туда, где живу я сам. Но лучшая часть моего характера — я обнаруживаю, что такая существует, — счастлива, на самом деле счастлива, потому что, вопреки моим опасениям, переезд оказался не столь болезненным и ее, похоже, все устраивает. Конечно, все для нее здесь в новинку. Может, когда жизнь заявит о себе, она будет думать иначе. Я надеюсь, что нет. Или большая часть моей натуры хотела бы на это надеяться.
— Ты разрешишь мне остаться у тебя до полуночи, чтобы посмотреть бал, когда он начнется?
— Конечно. А иначе как ты узнаешь, наступил уже Новый год или нет?
— А как же календарь, дурачок? — хихикает она. В ее смехе слышатся еле уловимые кокетливые нотки. Она подрастает, девочка моя.
Несколько дней мы провели, катаясь на лыжах, несколько отличных дней, и вернулись в Сиэтл в самый канун Нового года. Снова сидим в моем гостиничном номере и ужинаем тем, что нам принес дежурный по этажу, — она сама так захотела, я позволил ей принять решение, хотя мы могли бы пойти куда-нибудь в город и поужинать там. Я рад, что она так решила, не хочу ни с кем ее делить. К тому же я знаю, что в ее представлении ужин в номере отеля — синоним ослепительной роскоши. Коктейли с креветками, чизбургеры, имбирный эль и шоколадные пирожные с мороженым. Словом, все, что полагается. Из уважения к ней (только на словах, но все же…) сегодня вечером я спиртного в рот не беру, из-за этого я на самом деле доволен собой, дело не только в раскаянии.
Мы разговариваем: о ее новой школе, друзьях, матери, обо мне самом. Новая работа матери ее беспокоит. Она отнимает у Патриции больше времени, чем предыдущая, гораздо больше. К тому же после школы она не может заходить к ней на работу, как это было раньше. До нее слишком далеко ехать, Патриция не хочет, чтобы она одна ездила на городских автобусах, к тому же атмосфера в офисе не такая, чтобы дети могли себе валяться на полу, читая и рисуя. Клиенты не поймут, было ей сказано. Что-то, связанное с конфиденциальностью — очередное новое словечко, которое она выучила. Мама теперь куда строже, чем раньше.
Теперь мама меньше бывает дома, больше времени проводит на работе, к тому же с кем-то встречается. Постоянного ухажера, насколько Клаудия знает, у нее нет. Услышав, что она с кем-то встречается, я чувствую, что ревную, я не хочу с ней видеться, честное слово, но мысль о том, что на горизонте появился другой мужчина, беспокоит меня. Самая заурядная, примитивная мужская ревность: другие мужики спят с матерью моего ребенка. Грязное это чувство — ревность. Я и не подозревал, что оказался таким агрессором.
— А тебе попадался кто-нибудь из тех ребят, с которыми она встречается?
— Один.
— Ну и каков он из себя?
— Лысый.
— И это все? — смеюсь я. — Ну и что, если человек лысый?
— Да ничего, по-моему. Ты же не лысый.
— А если бы был лысым, ты бы так же меня любила?
