Сатта, со своей стороны, поначалу немало озадачил Гвидо. Поначалу он смотрел на полковника как на случайно попавшего в полицию светского щеголя, который добился там высот благодаря семейным связям. Однако очень скоро под оболочкой циника он разглядел преданного своему делу честного человека. Во второй вечер пребывания Сатты в пансионе к ним зашел его брат, и после ужина они втроем допоздна засиделись на террасе, выпивая под дружескую беседу.
Братья были искренне привязаны друг к другу. Они впустили Гвидо в атмосферу семейных отношений так естественно и непринужденно, что он тут же ощутил и дружеское взаимопонимание, которое раньше находил только в компании Кризи.
О Кризи они говорили очень часто. Хоть Сатта и был уверен, что Гвидо имеет возможность связаться с Кризи, он на него не давил. Несколько раз в день полковник звонил в Рим и говорил с Беллу, который каждый раз докладывал, что ни прослушивание телефонных разговоров, ни просмотр почты ничего нового пока не дали.
– По телефону только мы с тобой разговариваем, – как-то раз заметил Беллу. – Зато какие это содержательные беседы!
Сатта настроился на долгое ожидание. Хотя к этому времени газетчики уже были очень близки к раскрытию подоплеки серии убийств, о Кризи пока нигде не упоминали. В основном на все лады обсасывались подробности скандальной истории похищения Пинты Балетто, устроенного ее же отцом, крупным промышленником, при поддержке известного адвоката, разорванного взрывом на куски, а также о зверских убийствах нескольких мафиози. Скоро какой-нибудь журналист должен был увязать одно с другим, и Сатта пытался себе представить реакцию общественного мнения на эту из ряда вон выходящую историю.
Сатта часто думал о Кризи. Со слов Гвидо он уже составил психологический портрет его друга. Он прекрасно понимал, какие чувства двигали им, ощущал глубокую симпатию к человеку, в одиночку вступившему в борьбу со страшной силой ради восстановления попранной справедливости и свершения возмездия.
Гвидо много говорил о прошлом, но никогда – о настоящем. В последний раз он видел Кризи, когда тот лежал в больнице. Сатта, как и раньше, не давил на Гвидо. Он ждал. Все тузы были у него на руках. Пусть беспокоятся Конти и Кантарелла.
Однако с Гвидо они играли не в карты, а в триктрак, и полковник постоянно проигрывал.
– Все, – сказал он как-то раз, когда Гвидо разложил доску и расставлял фишки, – я завязал. Я ведь в конце концов просто служащий и не могу каждый день проигрывать свою недельную зарплату.
Они сидели на террасе, вечернее солнце медленно опускалось в море, уходя за линию горизонта. Скоро Гвидо надо будет готовить ужин, но пока еще оставалось немного времени, они молча наблюдали за тем, как постепенно меняется цвет воды. Уже смеркалось, когда резко зазвонил телефон. Из Милана снова просили полковника Сатту.
Гвидо отправился на кухню резать овощи. После продолжительной беседы к нему пришел его непрошеный постоялец.
– Балетто покончил с собой, – сказал он.
– Ты уверен, что это было самоубийство? – спросил Гвидо.
Сатта кивнул.
– Сомнений никаких нет. Прежде чем отважиться, он полчаса сидел на подоконнике в своем кабинете на девятом этаже. – Он сделал руками выразительный жест. – Балетто никогда не был решительным человеком.
Гвидо продолжал свое занятие, Сатта стал ему помогать. Потом он спросил:
– Ты знаешь его жену?
– Видел однажды, – ответил Гвидо. – Встреча была не из приятных.
Когда он рассказал об обстоятельствах их встречи, Сатта печально кивнул.
– Ты выбрал не лучшее время для знакомства. Но я уверен, что теперь ее мнение изменилось, да и сама она тоже.
Какое-то время они работали молча, потом Сатта произнес:
– Пока Балетто сидел на подоконнике и решал, быть или не быть, ей позвонили из полиции и попросили приехать, чтобы отговорить его от этого шага. Знаешь, что она ему сказала, когда приехала?
– Что?
– Ничего, совсем ничего – она только рассмеялась. Странная женщина, и очень красивая…
Гвидо озадаченно посмотрел на него, хотел было что-то сказать, но лишь пожал плечами.
Во всех европейских столицах есть австралийские посольства. На боковых улочках, расположенных неподалеку от них, долгими летними днями стоят автомобили, оборудованные специальными прицепами, в которых помещается что-то вроде жилых комнат. Все эти машины – побольше и поменьше – выставлены на продажу. Хотя почему они стоят именно у австралийских посольств – не знает никто.
Рим не был исключением. Однако лето уже кончалось, поэтому около посольства стояла только одна большая грузовая машина – «мёбекс» на шасси «бедфорд».
Уолли Уайтмен и его подружка Пэдди Коллинз сидели на высоком бордюре тротуара и безнадежно ждали серьезного клиента.
Уолли было около тридцати, роста он был невысокого, но обращал на себя внимание густыми и длинными волосами. Сквозь немыслимую шевелюру на мир смотрели умные живые глаза. Одет он был в джинсовый комбинезон, который вполне мог получить первый приз на конкурсе самых старых и поношенных джинсовых комбинезонов, если бы, конечно, кому-нибудь пришло в голову провести такое состязание.
Пэдди уже разменяла четвертый десяток. Она была очень крупной, не то чтобы толстой, нет, просто все части ее тела были слишком большими – от пальцев на ногах до носа. Сказать, что она начисто лишена привлекательности, было бы несправедливо, однако ее габариты находились в вопиющем противоречии с общепринятыми представлениями о женской красоте. Крестьянское платье сидело на ней в высшей степени нелепо.
Оба они были уроженцами Австралии. История их пребывания в Европе была и типична, и необычна. Они, как и многие другие, путешествовали по Европе ради расширения своего кругозора, а необычность состояла в том, что они встретили друг друга. Уолли, вечный студент, еще давно нашедший временную работу в вечерней школе в Турине, где преподавал итальянцам английский язык, познакомился с Пэдди, которая двенадцать лет работала исполнительным секретарем в Брисбене. В один прекрасный день она послала свою работу к чертовой матери и решила покорить Европу.
Закончила она свои путешествия тоже в Турине, где тоже преподавала английский язык. В результате несколько поколений туринских итальянцев говорили по-английски с сильным австралийским выговором. Вместо того чтобы покорить Европу, Пэдди покорила Уолли. Хотя, если уж говорить начистоту, это она влюбилась в него, пораженная тем, с каким наплевательством смотрит Уолли на общепринятые стандарты женской красоты. Величина Пэдди совсем его не смущала. Ему нравился ход ее мысли, тонкое чувство юмора, некоторая грубоватость манер, стремление господствовать днем и полная покорность ночью. В постели господином был он; за ее пределами всем занималась она, заботясь о его удобствах. Союз этот, совсем нетипичный для австралийцев, оказался на удивление прочным и удачным.
Они провели вместе зиму, а к началу лета скопили денег и купили «мёбекс», чтобы добраться как можно дальше на восток, по крайней мере до Бомбея. Потом они собирались морем доплыть до Перта, а дальше самим проехать через Северный Квинсленд. Там правительство бесплатно раздавало землю и предоставляло льготные кредиты всем желающим осваивать невозделанные земли и засаживать их деревьями. Правительству почему-то нужны были эти деревья, и Уолли резонно рассудил, что деревья растут долго, поэтому, пока они вырастут, они с Пэдди заодно вырастят и своих детей, а получив субсидии, которые за это полагались от правительства, внесут тем самым свой вклад в проблему платежного баланса страны.
Но, к сожалению, этот прекрасный план остался неосуществленным. В связи с событиями в Иране о далеком путешествии на восток можно было забыть. К тому же Пэдди заболела желтухой, пришлось оплачивать больничные счета, и, в конце концов, им не осталось ничего другого, как продать «мёбекс» и возвращаться на родину самым дешевым способом. Именно поэтому они сидели на бордюре тротуара и ждали покупателя.
Они так сидели и ждали вот уже третий день, но единственным человеком, которого заинтересовало их предложение, оказался турок, у которого денег не было, зато был прекрасный план наладить нелегальную перевозку пакистанских эмигрантов в Англию. Они уже ни на что не надеялись, поэтому даже не посмотрели в сторону крупного мужчины со шрамами на лице, который не спеша подошел к их дому на колесах и внимательно стал осматривать его со всех сторон.
– Вы его продаете? – спросил он по-итальянски.
Уолли покачал головой и на том же языке ответил:
– Нет, мы его здесь исключительно для красоты поставили.
Пэдди встала, отряхивая сзади пыль с мощных бедер.
– Вас действительно интересует наша машина?
Человек обернулся и кивнул. На Уолли он больше не обращал внимания.
