Виргинский, глубоко вздохнув, отвел глаза.
* * *
Указанный на конверте адрес вывел к доходному дому по улице Садовой. Лебедевы, как выяснилось, обитали в промозглом подвале. Там не было даже двери. Тусклый свет сочился из крохотных не то окошек, не то отдушин под самым потолком. Стены жилища покрывала изморозь, подтаивая на трубах отопления.
Госпожа Лебедева лежала на кровати, укрытая всевозможным тряпьем. То, что это именно та женщина, что как-то раз приходила в участок, следователь понял уже по беспрерывному потоку заунывных причитаний. Она еще, помнится, во всем подряд себя тогда обвиняла. Супруг ее, Лебедев, сидел приникнув к трубе отопления, все с тем же выражением уязвленного достоинства на лице.
— Екатерина Романовна, — превозмогая внезапно вступившую глухую боль в груди, обратился Порфирий Петрович, — у меня для вас известие.
Подойдя к кровати, он протянул письмо. Женщина на него не взглянула. Поток хрипловатых причитаний не иссякал.
— Это от Лили, — пояснил следователь, — от вашей дочери.
— У меня нет дочери, — на секунду прервавшись, произнесла женщина.
— К сожалению, вы правы. Теперь ее действительно нет. Но она была.
Екатерина Романовна, сжав костистый кулак, хрипло закашлялась.
— Ну, ну, милая, будет, — подал голос Лебедев, не отлипая, впрочем, от нагретого местечка.
— Выслушайте меня, — пользуясь наступившей паузой, вклинился Порфирий Петрович. — Выслушайте правду. Вам давно пора ее знать. Ваша дочь действительно погибла. Как и ее дочь, ваша внучка. Ее погубил человек по имени Осип Максимович Симонов.
— Да как вы смеете, сударь, так говорить! — взвился Лебедев, на секунду даже оторвавшись от трубы отопления. — Осип Максимович — благороднейший человек! Извольте сейчас же прекратить эту клевету, или будете иметь дело со мной!
— А, так вы его знаете? — резко спросил Порфирий Петрович.
С кровати раздался вой. Екатерина Романовна раздирала себе ногтями лицо — нещадно, в кровь. Следователь, на секунду оторопев, бросился к ней, пытаясь схватить за руки. Это оказалось не так-то просто — пришлось навалиться всем корпусом, прежде чем она наконец затихла. По глазам было видно, что до нее дошло. Вина, которой она так жаждала, наконец ее настигла.
— Осип Максимович готовился стать нашим зятем, — жарко пояснял меж тем Лебедев. — Мы уже все решили, все оговорили. Нам выпала такая честь! Это бы положило конец всем нашим бедам, всем мытарствам. Он был к ней расположен, имел серьезные намерения; готов был снизойти до того, чтобы просить руки у нее, недостойной. У нее, глупой девчонки! А она — она же все перечеркнула, решительно все! Она… даже слов не могу найти…
— Тогда позвольте найти мне. Этот человек, вкравшись в доверие, ее обесчестил.
— Как вы смеете! Это… это не он! То был какой-то мерзкий прохвост. Ну и Осип Максимович, натурально, расторг помолвку. Да вы знаете, какие деньги он обещался нам дать? И даже приданого от нас не требовал. А ведь мог бы!
— Он ее изнасиловал, — односложно повторил Порфирий Петрович.
Лебедев яростно замотал головой.
— Не-ет! То был прохвост, мерзкий тип, — зачастил он как заведенный. — Она ему изменила. Неверная. Как мог после того такой благородный человек, как Осип Максимович, жениться на этой… падшей женщине! Она погубила нашу семью! Да, да! — ярился он, и даже ненадолго привстал с табурета. — Посмотрите, что она сделала со своей матерью! Она разбила ей сердце, наплевала в душу! Бедная от горя даже рассудком тронулась! Это она, она за все в ответе! Я до той поры в рот не брал. А теперь вот посмотрите, что со мною сталось — ни чина, ни тебе чего…
Екатерина Романовна вновь исступленно заметалась; Порфирию Петровичу пришлось приналечь. Унявшись наконец, она воззрилась на державшего ее следователя — взгляд мутноватый, но вполне вменяемый.
— Я верила. Я всегда в душе верила. Верила, что не она. Да ничего не говорила. Вот чем я сгубила ее. Молчанием.
Порфирий Петрович, отпустив ей плетьми упавшие руки, выпрямился. Бросив конверт на одеяло, подошел к Лебедеву. Вздел его с табурета за грудки и произнес в дышащее перегаром лицо:
— Да вы понимаете, что она дочь вам? — Тот в ответ с показной надменностью откинул голову. — Дочь ваша, Лилия И-ва-нов-на! Неважно, в чем вы ее обвиняете, — все равно, она же вам родная дочь. А он и есть тот самый прохвост, ваш благородный Осип Максимович. И денег обещанных он, кстати, давать вам и не собирался. Скорее наоборот: обобрал бы до нитки, а потом вас же и обвинил в чем-нибудь дурном. Неблагородном.
Он отпустил бывшего титулярного советника. Тот, качнувшись, остался стоять столбом.
— Да я… титулярный советник Лебедев-с! Иван Филимоныч! Да я… У меня вон чин! Положение-с! В обществе! — Он растерянно смолк.
— Да ничего у вас нет, — только и ответил Порфирий Петрович, направляясь вон из подвала.
Вслед уже неслась обычная слезливая околесица. Монотонно так…
* * *
Едва завидев Порфирия Петровича, карауливший у дверей кабинета князь Быков вскочил, нервно теребя в руках шапку. Следователь машинально притормозил. Делая вид, что нашаривает в кармане портсигар, попробовал было свернуть в боковой коридор, но путь к отступлению там уже отсекал Заметов. Что ж, придется сдаваться: вон как обложили.
— А-а, князь. — Порфирий Петрович из вежливости поклонился.
— Александр Григорьевич сообщил, что дело вроде как закрыто. Неужто правда? — спросил князь растерянно.
Порфирий Петрович кивнул — дескать, увы.
— Но ведь Ратазяев не найден!
На страдание в глазах молодого человека следователь отреагировал задумчивой улыбкой. Кашлянув, достал портсигар.
— Иногда поиски действительно ни к чему не приводят. Есть, знаете ли, люди, которые сами не хотят того, чтобы их разыскали. Возможно, ваш друг как раз из таких.
Князю буквально перехватило дыхание.
— А вдруг его нет в живых? И тот негодяй, что погубил остальных, расправился и с ним?
— Нам этого не известно, — попытался успокоить Порфирий Петрович, сочувственно глядя на поникшего молодого человека. — Есть основания полагать, что он все-таки жив.
— Но я его никогда не увижу?
— Всецело вам сочувствую, — вздохнул следователь. — Будем уповать, что он цел и невредим, и думает о вас с теплотой и любовью. — Отчего-то заломило в затылке. — И разумеется, нежностью.
Порфирий Петрович учащенно заморгал (что за привычка такая — ну никак от нее не избавиться). Зажмурившись, он ладонью прикрыл себе глаза. Когда отвел руку, князя уже не было. Перестало донимать и моргание.
Невзначай поклонившись пустому месту (вышло забавно), он мимо Заметова прошел к себе в апартаменты и там встал, прислонясь спиной к двери. Сосредоточенно прикурил. Головная боль, по счастью, быстро унялась. Порфирий Петрович посмотрел в окно, за которым закатное солнце багрянцем высвечивало интерьер кабинета, отчего клуб дыма обретал сходство с султаном пламени, пущенным огнеглотателем. Порфирий Петрович, невольно залюбовавшись, легонько сощурился.
Какой, кстати, сегодня день? Кажется, осталось еще что-то невыполненное. А как обворожительно, однако, смотрится в таком ракурсе пламенеющий клуб дыма — кто бы мог подумать.
Пепел беспрепятственно сеялся на пол. Дым стелился слоями, и не хотелось отводить от него глаз. Порфирий Петрович так и стоял, подперев спиной дверь, пока огонек папиросы, грозя прожечь сюртук, не упал вниз, словно ставя на лету гаснущую багровую точку. Тогда, словно очнувшись, Порфирий Петрович оглядел кабинет и вспомнил: ба-а, да ведь завтра Новый год! А нынче вечером его ждут в гости к Никодиму Фомичу, отметить в семейном кругу.
Образ действия (лат.).
Вера (лат.).
