Шиллер отхлебнул из фарфоровой чашки.
— До войны у нас был свой банк в Берлине. Мы не баварцы, — он бросил озабоченный взгляд на внука. — Но это уже проблема Петера, его воспитывали не для того, чтобы он стал деревенским пьяницей. Так или иначе, семья жила в Потсдаме, недалеко от Берлина. Была также вилла на побережье. Я много раз рассказывал Петеру о наших прекрасных домах. Мы потеряли все. И банк, и дома остались в советском секторе. Сначала они оказались в руках русских, а потом отошли к Восточной Германии.
— Мне казалось, — заметил Аркадий, — что после воссоединения частная собственность возвращается хозяевам.
— О да! Но на нас это не распространяется, потому что новый закон исключает имущество, конфискованное в период с 1945 по 1949 год. А мы именно тогда и лишились своей собственности. Во всяком случае, так я считал, пока в дверях у меня не появился Бенц.
— И что он сказал? — спросил Аркадий.
— Он представился агентом по торговле недвижимостью и сообщил мне, что точное время конфискации дома в Потсдаме находится под вопросом. Когда здесь правили бал русские, многие имения годами попросту пустовали. Документы либо были утеряны, либо сгорели. Бенц сказал, что может предоставить мне документацию, которая поможет подтвердить мои права, — Шиллер всем корпусом повернулся на стуле. — Это касалось и тебя, Петер. Он сказал, что, возможно, будет в состоянии помочь нам и с виллой, и с земельным участком. Тогда мы получим их обратно.
— Во что это обойдется? — спросил Петер.
— Ни во что. Просто в обмен на информацию.
— Банковскую информацию?
Шиллер оскорбился.
— Из личной жизни, — банкир сбросил шлепанцы. Ноги были в синих пятнах, с пожелтевшими ногтями. Два пальца отсутствовали. — Обморозился. Мне бы жить в Испании. Знаешь, Петер, принеси коньяк! Что-то меня знобит.
Аркадий спросил:
— Что вы делали на Восточном фронте?
Шиллер прокашлялся.
— Я служил в отряде особого назначения.
— В каком смысле «особого»?
— Понимаю, что вы имеете в виду. Были, конечно, особые отряды, которые устраивали облавы на евреев. Я же ничем подобным не занимался. В обязанности моего подразделения входил сбор произведений искусства. Отец хотел, чтобы я был подальше от фронта, и он добился, чтобы меня включили в группу СС, следовавшую за наступавшими войсками. Я был мальчишкой, моложе вас обоих. Он сказал, что я могу сохранить произведения искусства. И был прав: если бы не мы, тысячи картин, ювелирных изделий и бесценных книг исчезли бы в вещевых мешках, сгорели, расплавились, пропали бы без следа. Мы в буквальном смысле слова спасали культуру. Списки были уже составлены. Один — Герингом, другой — Геббельсом. У нас были бригады плотников, упаковщиков, собственные железнодорожные составы. У вермахта был приказ беспрепятственно пропускать поезда с нашим грузом. Всю осень мы были страшно заняты. Но пришла зима, и мы застряли под Москвой. Вот там была настоящая война, хотя мы этого на себе не чувствовали.
С коньяком чай пошел лучше. Банкир уселся в кресле поудобнее. Аркадий почувствовал, что каждое движение причиняет старому человеку боль.
— Именно об этом и собирался Томми вас расспросить? — спросил Аркадий.
— Примерно об этом, — ответил Шиллер.
Вмешался Петер.
— Ты говорил мне, что попал в плен под Москвой и три года был в лагере. Ты говорил, что сдался, когда у вас замерзли винтовки.
— Я обморозил ноги. Если по правде, то меня взяли в плен, когда я прятался в товарном вагоне. Эсэсовцев расстреляли на месте. Меня бы тоже расстреляли, если бы русские не открыли несколько ящиков и не обнаружили внутри иконы. Меня допросили, не скажу, чтобы деликатно. Я согласился составить списки того, что мы захватили. Затем вся война повернула обратно. В лагере я не был ни одного дня. Я передвигался вместе с Красной Армией. Сначала мы разыскивали ценности, отправленные эсэсовцами. Потом, когда мы уже были за пределами Советского Союза, я работал консультантом советского Министерства культуры при особых войсках, помогая разыскивать и отправлять в Москву немецкие произведения искусства. Существовал список, составленный Сталиным. Берия составил свой. Мы послали даже больше, потому что обнаружили захваченное эсэсовцами в других странах — рисунки из Голландии, живопись из Польши. Мы опустошили Прусскую королевскую библиотеку, Дрезденский музей, музейные коллекции Аахена, Веймара, Магдебурга.
— Иными словами, ты сотрудничал с врагами, — подытожил Петер.
— Я служил истории. И я выжил. Пожалуй, единственный. Когда русские пришли в Берлин, куда, ты думаешь, они направились? Город был в огне, Гитлер был еще жив, а они уже были в музеях. Исчезли полотна Рубенса, Рембрандта, золото Трои. Эти сокровища больше никто никогда не видел.
— Вы там были? — спросил Аркадий.
— Нет, я тогда оставался в Магдебурге. Когда мы там закончили свои дела, русские угостили меня водкой. Три года мы были вместе. Я тогда даже носил красноармейскую шинель. Они сняли с меня шинель, отвели на несколько шагов в переулок и выстрелили в спину. Ушли, полагая, что я мертв. Вот тебе, Петер, рассказ обо мне.
— Что больше всего интересовало Бенца? — спросил Аркадий.
— Ничего особенного, — подумав, ответил Шиллер. — Вообще-то у меня осталось впечатление, что он сравнивал свой перечень с моим. По существу, это неотесанный парень, настоящий казарменный ублюдок. В конце разговор шел только о том, как изготавливать упаковочную обрешетку. Эсэсовцы привлекали плотников из берлинской фирмы Кнауэра — самых опытных специалистов в области транспортировки произведений искусства в то время. Я набросал ему чертежи. Больше всего его интересовали гвозди, дерево и документация, нежели само искусство.
— Что вы имели в виду, назвав его казарменным ублюдком?
— Это общеизвестное выражение, — ответил Шиллер. — Сколько немецких девушек заимели детей от размещенных здесь иностранных солдат!
— Бенц родился в Потсдаме, — сказал Аркадий. — Вы хотите сказать, что его отец русский?
— Похоже на то, — заметил Шиллер.
Петер взорвался:
— Грош цена твоим сказочкам о том, как ты защищал Германию! Ты был вор — сначала работал на одних, потом на других. Почему ты не рассказывал мне обо всем этом раньше? И почему рассказываешь теперь?
Банкир с трудом сунул ноги в шлепанцы и, насколько мог, повернулся к Петеру. В нем заговорило сочетание качеств, свойственных старости: крайняя уязвимость и грубая откровенность.
— Это не имело к тебе отношения. Прошлое, казалось, безвозвратно ушло, но теперь всплыло вновь. Все имеет свою цену. Если нам удастся вернуть нашу собственность, если удастся вернуться домой, Петер, то это та цена, которую тебе приходится платить.
Петер высадил Аркадия у дома Стаса и умчался в темноту.
Аркадий отпер дверь ключом, который дал ему Стас. Лайка спокойно обнюхала его и впустила в квартиру. Он направился на кухню и разделил поздний ужин с собакой: ей — засохшее печенье, себе — чай с вареньем и сигареты. В прихожей послышались шаги. Стас в надетой наизнанку пижаме прислонился к косяку двери, разглядывая Лайку и печенье.
— Фу!
— Я тебя разбудил, — извинился Аркадий.
— А я еще не проснулся. Если бы проснулся, то спросил бы, где тебя черт носит, — как во сне, он побрел к холодильнику и достал бутылку пива. — Ты, вероятно, считаешь меня швейцаром, консьержкой, мальчиком, который чистит ботинки. Итак, где ты был?
— Я был со своим немецким коллегой. Он взялся за дело с бешеной энергией. Я в свою очередь в меру сил сбивал его с правильного пути.
Стас сел.
— Сбить немца с толку еще более невозможно, чем направить его на правильный путь.
Несмотря на это, Аркадию удалось обмануть Петера, умолчав о Максе.
Из-за Ирины. Теперь Петер убежден, что его дед — единственное лицо, связывающее Томми с Бенцем.
— Я играл на его чувстве национальной вины.
— Если есть шанс найти немца с чувством вины, то на нем стоит играть. Вообще-то я обнаружил, что эта страна, где почти все страдают потерей памяти, но уж если находишь чувствующего за собой вину немца, то гарантирую: никто на свете не терзается более сильным чувством.
— Что ж, близко к истине.
Стас опрокинул бутылку, которая, казалось, балансировала у него на губах, потом поставил ее, уже пустую.
— Во всяком случае, я не спал. Думал, что если бы я остался в России, то, скорее всего, кончил бы жизнь в лагере. А может быть, и приспособился бы, превратился в блин.
— Правильно сделал, что уехал.
— В результате оказываю огромное влияние на мировые события. Я, конечно, прохожусь по адресу станции, но бюджет «Свободы» меньше стоимости одного стратегического бомбардировщика.
