Риццоли завела двигатель. Было десять-тридцать утра; до Литии она добралась лишь к полудню.
* * *
Вода. Это все, о чем могла думать Кэтрин. Ее прохладный чистый вкус мерещился ей как в бреду. Она думала обо всех фонтанах, которые могла бы сейчас осушить, вспоминала умывальники в больничных коридорах, из кранов которых текли ледяные струи, обжигающие губы, подбородок. Она думала о ледяных компрессах, о пациентах, которые после операции жадно тянули шеи и разжимали свои спекшиеся губы, только чтобы получить заветные капли жидкости.
И еще она думала о Нине Пейтон, связанной в своей спальне, сознающей приближение собственной смерти и все равно мечтающей только об утолении жажды.
«Вот как он мучает нас. Вот как ломает. Он хочет, чтобы мы умоляли дать глоток воды, чтобы умоляли о спасении. Ему нужен полный контроль. Он добивается признания своей власти».
Всю ночь Кэтрин лежала, созерцая горящую лампочку. Несколько раз она проваливалась в сон, только чтобы проснуться в панике. Но паника не бывает долгой, и со временем, когда ее тело уже не могло сражаться с тугими оковами, она погрузилась в состояние лихорадочного возбуждения. Она находилась в каком-то кошмаре между забвением и реальностью, и все ее мысли были подчинены только жажде.
Скрипнули половицы. Дверь в подвал распахнулась.
Она резко очнулась от забытья. Сердце застучало так сильно, что, казалось, еще немного, и оно выпрыгнет из груди. Она вдыхала холодный воздух подвала, пропитанный запахами земли и сырого камня. Дыхание сбилось, когда шаги приблизились и она увидела его, нависающего над кроватью. Свет от одинокой лампочки отбрасывал тень на чужое лицо, и оно стало похожим на улыбающийся череп с пустыми глазницами.
– Хочешь пить, да? – сказал он. Какой тихий голос. Какой вкрадчивый.
Она не могла говорить из-за клейкой ленты на губах, но он прочитал ответ в ее безумном взгляде.
– Посмотри, что у меня есть, Кэтрин. – Он протянул ей бутыль, и она расслышала, как звенят в ней кубики льда, а на запотевшем стекле выступили капельки воды. – Хочешь глотнуть?
Она кивнула, глядя не на него, а на бутылку. Жажда сводила ее с ума, но она уже думала о том, что будет дальше, после этого драгоценного глотка. Планировала свои действия, взвешивала шансы.
Он налил воду в стакан.
– Только если будешь хорошо себя вести.
«Я буду», – пообещали ее глаза.
Было больно, когда он сдирал с губ ленту. Кэтрин лежала покорная, подставив рот соломинке, через которую должна была пролиться влага. Она жадно глотнула, но это была всего лишь тонкая струйка, едва смочившая ее воспаленное от сухости горло. Она сделала еще глоток и сразу закашлялась, а драгоценная жидкость пролилась мимо рта.
– Не могу... не могу пить лежа, – едва прошептала она. – Пожалуйста, дай мне сесть. Пожалуйста.
Он отставил стакан и уставился на нее своими бездонными глазницами. Перед ним была женщина на грани обморока. Женщина, которую нужно было оживить, если он хотел получить полное удовольствие.
Он начал срезать ленту, которой были привязаны к кровати ее запястья.
Сердце так колотилось – она испугалась, что он заметит это. Правая рука освободилась и безжизненной плетью упала на кровать. Кэтрин не шевелилась, не напрягала ни единый мускул.
Повисла бесконечная пауза.
«Ну, давай же. Отвязывай левую руку. Режь!»
Она слишком поздно заметила, что сдерживает дыхание, и это не ускользнуло от его внимания. В отчаянии она расслышала, как хрустит клейкая лента, которую он заново отматывал.
«Сейчас или никогда».
Она вслепую потянулась к лотку с инструментами, и стакан с водой упал на пол. Ее пальцы сомкнулись на стальной рукоятке. Скальпель!
В то же мгновение, когда он бросился на нее, она взмахнула скальпелем и полоснула по коже.
Он отлетел в сторону и взвыл, схватившись за руку.
Она метнулась влево, срезала скальпелем ленту с другого запястья. Еще одна рука свободна!
Кэтрин резко села, и взгляд ее внезапно затуманился. Сказывался день без воды, и она никак не могла сфокусировать взгляд, чтобы направить лезвие скальпеля. Она махнула им вслепую, и щиколотку пронзила острая боль. Еще один удар ножом – правая нога была освобождена.
Она потянулась к последнему узлу.
Тяжелый ретрактор ударил ее в висок, так что она едва не потеряла сознание.
Второй удар пришелся на щеку, и она расслышала, как хрустнула кость.
Она не помнила, как выронила скальпель.
Когда к ней вернулось сознание, лицо пульсировало от жуткой боли, а правый глаз не видел. Кэтрин попыталась шевельнуться, но запястья и щиколотки вновь были привязаны к стойкам кровати. Рот еще не был заклеен.
Он стоял над ней. Она видела пятна крови на его рубашке. «Его крови», – подумала она с удовлетворением. Жертва показала клыки.
«Меня не так легко покорить. Он питается страхом; от меня он этого не дождется».
Он взял с лотка скальпель и приблизился к ней. Хотя сердце бешено билось, она лежала смирно, не сводя с него глаз. Словно дразнила его, насмехалась над ним. Теперь она знала, что смерть неизбежна, и с осознанием этого пришло ощущение свободы. Это была храбрость приговоренного. Два года она покорно бродила в стаде. Два года позволяла призраку Эндрю Капры распоряжаться ее жизнью. Все, довольно.
«Ну давай, режь меня. Но ты все равно не победишь. Я умру непокоренной».
Он коснулся лезвием ее живота. Мышцы невольно напряглись. Он все ждал, когда на лице ее покажется страх.
Но по-прежнему видел лишь вызов.
– Что, не можешь сделать это без Эндрю? – сказала она. – У тебя даже не встает без его помощи. Эндрю трахал один за двоих. А ты мог только наблюдать.
Он нажал на лезвие, прокалывая кожу. Даже сквозь боль, сквозь первые капли крови она все равно смотрела на него без страха, лишая его удовольствия.
– Ты ведь даже бабу не можешь трахнуть! Нет, это должен был делать твой кумир Эндрю. Но он тоже был слабак.
Скальпель дрогнул в его руке. Завис над животом. Она видела его перед собой в тусклом свете.
«Эндрю. Ключ – в Эндрю. Это его кумир. Его бог».
– Слабак. Эндрю был слабак, – продолжала она. – Ты знаешь, зачем он приходил ко мне в ту ночь? Он приходил умолять меня.
– Нет. – Слово прозвучало еле слышным шепотом.
– Он просил, чтобы я не выгоняла его. Умолял меня. – Она рассмеялась. Ее хриплый смех казался странным в этом царстве смерти. – Как он был жалок! Да, твой Эндрю, твой герой. Умолял меня помочь ему.
Рука его впилась в скальпель. Лезвие опять легло на живот, и свежая кровь потекла на постель. Усилием воли она заставила себя не поморщиться, не крикнуть. Вместо этого она продолжала говорить, и с каждым словом ее голос звучал все увереннее, как будто это она держала скальпель.
– Он рассказывал мне о тебе. Ты ведь этого не знал, правда? Он сказал, что ты даже заговорить с женщиной не можешь, такой ты трус. Ему самому приходилось находить их для тебя.
– Лгунья.
– Ты был для него ничто. Просто паразит. Пиявка.
– Лгунья!
Лезвие вонзилось в кожу, и, как она ни сопротивлялась этому, из ее горла вырвался крик.
«Ты все равно не победишь, сукин сын. Потому что я больше не боюсь тебя. Я ничего не боюсь».
Она широко открыла глаза, в которых пламенел вызов, и не сводила с него взгляд, пока он не начал делать следующий надрез.
Риццоли стояла перед рядами с сухими тортами, задаваясь вопросом, сколько же коробок с такой гадостью хранилось на этих полках. Супермаркет «Хоббз-Фуд-Март» оказался вонючей бакалейной лавкой, типичным семейным заведением, если только представить себе, что в роли его хозяев выступают жирные злодеи, готовые травить школьников испорченным молоком. «Папой» был Дин Хоббз, старый янки с подозрительным взглядом, придирчиво рассматривающий банкноты, прежде чем принять их к оплате. Он жадно сгреб мелочь в кассу и сердито пробил чек.
– Я не слежу, кто пользуется банкоматом, – сказал он Риццоли. – Его здесь поставил банк для удобства моих клиентов. Я к нему не имею никакого отношения.
– Наличные были сняты в мае. Двести долларов. У меня есть фотография человека, который...
– Я уже все сказал тому полицейскому из управления штата. То было в мае. А сейчас август. Думаете, я помню кого-то из клиентов, кто приходил в мае?
– Так здесь была полиция? – удивилась Риццоли.
– Сегодня утром, задавали те же вопросы. Вы что, копы, не общаетесь друг с другом?
Выходит, сделки с наличностью уже были отслежены полицией штата. Черт, она зря теряет здесь время.
Взгляд господина Хоббза метнулся в сторону подростка, который изучал полку с конфетами.
– Эй, ты собираешься платить за «сникерс»?
– Мм... да.
– Тогда, может, вытащишь его из кармана, а?
Мальчишка положил батончик обратно на полку и выбежал из магазина.
– За этим парнем глаз да глаз, – фыркнул Дин Хоббз.
