Семенов поднялся и, не обращая внимания на предостерегающие окрики казаков, тронулся вдоль берега. На подгибающихся ногах сбежал к самой воде и замер.
Перед ним, наполовину выбравшись из воды, лежал молодой китаец, а рядом, закутанный в нелепую женскую кофту, сидел и отрывисто хныкал ребенок лет пяти, не более.
Семенов присел, с усилием перевернул китайца на спину и вздрогнул. Это был тот самый лодочник-контрабандист Бао, что перевез его на левый берег три года назад. И он был мертв.
Семенов на всякий случай пощупал пульс, но рука лодочника была ледяной и совершенно закостенелой.
– Пойдем ко мне, малыш, – подхватил он ребенка и прижал его к груди. – Здесь тебе делать нечего.
* * *
Полные сводки об уничтожении русскими заамурских китайцев и маньчжур легли на стол приамурского губернатора Шоу Шаня лишь к девятому июля. Судя по многочисленным донесениям, в общей сложности в городах Нерчинске, Сретенске, Благовещенске, Хабаровске и Владивостоке было убито более 200 тысяч человек. Большая часть – утопленные в Амуре зазейцы.
Нет, Шоу Шань понимал, что цифры изрядно завышены, и все равно у губернатора было такое чувство, словно он заглянул в преисподнюю.
– Ваше превосходительство, – едва сдерживая гнев, сразу же подступили к нему военные, – этого русским спускать нельзя. Надо ударить по Благовещенску!
– Нет, – поджал губы Шоу Шань, – если бить, то бить в самое важное место. Мы идем на Харбин.
Он повернулся к секретарю:
– Подготовьте указ о том, что я, Шоу Шань, губернатор провинции Хэй-Лун-Цзян, объявляю России войну.
* * *
11 июля 1900 года из Харбина ушел последний пароход с беженцами, а 21-го числа русские войска вошли в Харбин и приготовились оборонять город от подступающих войск Шоу Шаня. И в тот же день союзные отряды крупнейших европейских держав подошли к Пекину. И вот эта последняя новость вызвала в Санкт-Петербурге весьма неоднозначную реакцию.
– Русские должны войти в Пекин первыми, – настаивали патриоты. – Чтобы китайцы на всю жизнь запомнили, каково против России голос подымать!
– Вот этого как раз и не надо, – возражали либералы. – Пусть Европа руки в крови марает, а нам уже о налаживании отношений думать пора. У нас вон вся Восточно-Китайская дорога на их территории осталась.
– Дорогу мы в качестве контрибуции с них возьмем, – уверенно парировали патриоты, – вместе со всей Маньчжурией!
А потом пришло самое неожиданное известие: опальный, давно слывущий русофилом Ли Хунчжан снова при дворе, и это означало лишь одно – старая императрица Цыси сдалась.
* * *
Ихэтуани вышли из Пекина быстро – как по приказу. Кан Ся видел их без числа: озабоченных, тяжело нагруженных заплечными сумками и давно уже поснимавших и красные кушаки, и красные головные повязки, и красные наколенники. И солдаты, не раз вступавшие с ихэтуанями в схватки, в основном из-за разного понимания слова «долг», провожали борцов за свободу презрительным свистом.
А потом длинноносые пошли на штурм, и голодный, измотанный Кан Ся все ночи помогал защитникам оттаскивать от крепостных стен раненых, а утром, когда вставало солнце, уходил рисовать драконов.
Они были очень разные, эти драконы, – гневные и яростные, мудрые и величественные, но в каждом из них сверкал так и не понятый варварами-христианами китайский дух – иногда неразумный, но невероятно жизнеспособный. И люди все чаще и чаще останавливались возле седого, тощего, изуродованного безобразными шрамами старика с угольком в руке, а отходили просветленными.
* * *
Взять Пекин казалось невозможным. Девятые сутки подряд отряды сильнейших держав мира атаковали город и каждый раз откатывались назад с огромными потерями.
Толстые средневековые стены по всему периметру китайской столицы не только не поддавались артиллерии, но и делали невозможным прицельный обстрел города. Европейские союзники даже попытались по примеру своих далеких предков использовать лестницы, но в результате получили только десятки раненых с тяжелейшими ушибами и переломами. Так что когда командующие отрядами собрались 31 июля, а если по европейскому календарю, то 13 августа 1900 года, на совещание, им было что обсудить.
Генерал-лейтенант Николай Петрович Линевич участвовал в этом совещании фактически на правах старшего, однако сомнения, которым оказались подвержены бесконечно измотанные дикой жарой, мухами и полным отсутствием результатов союзники, каждый раз перевешивали все его доводы. Так что когда генералы в очередной раз ни на чем не сошлись и разве что поставили друг друга в известность о своих планах на завтра, Линевич решил, что с него хватит. Вызвал генерал-майора Василевского, разложил на столе план-карту городских укреплений и, утирая пот, спросил:
– Как думаешь, сами прорвемся?
– Ты что, Николай Петрович, Суворова начитался? – усмехнулся Василевский. – Как тут прорвешься? У нас артиллерия целиком парализована, а у них каждая сажень пристреляна, о чем тут говорить?
– А если втащить пушечку на стену? – хитро улыбнулся Линевич. – Хотя бы одну…
Василевский изумленно моргнул, и Линевич азартно потер руки и принялся развивать мысль:
– Чем больше мы здесь будем торчать, тем больше потерь понесем. Согласен?
Василевский растерянно кивнул.
– Ну, так давай рискнем! – горячо накинулся на него Линевич. – Главное, успеть часовых снять да пушку на стену затащить!
– Расстреляют, – засомневался Василевский. – Я же тебе говорю, Николай Петрович, у них здесь каждая сажень…
– Собственные-то стены у них вряд ли пристреляны! – с жаром оборвал его Линевич.
– Черт! – аж приподнялся Василевский. – А ведь ты, Николай Петрович, дело говоришь! И когда начнем?
Линевич глянул на часы.
– Давай-ка в два ночи.
* * *
Командующий экспедиционным корпусом США в Китае генерал Эдна Р. Чаффи был в глубокой депрессии: он совершенно не представлял, чем завершить многостраничный рапорт президенту США, который он готовил столько дней.
Минувшей ночью, вопреки согласованному 31 июля плану, русские перекололи штыками часовых у Восточных ворот Тартар-сити, втащили на стену пушку, открыли огонь по воротам в стене внутреннего города и в конце концов сделали настоящий пролом, вполне пригодный для прохода пехоты!
Понятно, что китайцы начали выбивать русских с занятой позиции и яростно атаковали засевший на стене орудийный расчет несколько часов подряд… И уж кто-кто, а генерал Чаффи мог себе представить, что там творилось! Но результат превзошел все ожидания: спустя 12 часов боя – впервые за девять суток беспрерывных атак – китайцы дрогнули и пропустили европейские отряды в Пекин.
Генерал Чаффи вздохнул и заставил-таки себя взяться за рапорт…
«Сэр!
В то время как мои отряды готовились встать в авангарде штурма, русские по неизвестной мне причине оставили свой лагерь в Тонг-Чоу.
Лишь на следующий день стало ясно, что русские сменили позицию, чтобы напасть на Восточные ворота в том месте, где стена Чайна-тауна присоединяется к стене Тартар-сити.
Обстрел из орудий и стрелкового оружия велся в течение всей ночи, и я, естественно, предположил, что это – последние усилия китайских отрядов, пытающихся уничтожить дипломатические миссии.
На рассвете 14 августа офицер японского штаба спросил, знаю ли я хоть что-нибудь о местонахождении российских отрядов, на что я мог ответить лишь одно: я предполагаю, что они в Тонг-Чоу или на моем правом фланге на той стороне канала. На что он ответил, что их нет на той стороне канала».
Генерал Чаффи вздохнул. Рука отказывалась писать, что первым при захвате Пекина стал не он, как планировалось, а русский генерал-лейтенант.
* * *
Когда до Летних Императорских Дворцов стала отчетливо доноситься орудийная канонада, евнухи и служанки бросились занавешивать окна ватными одеялами. Однако уже 2 августа стало известно, что столица пала, попытки военачальников организовать уличные бои потерпели поражение, а значит, война проиграна и пора бежать.
И тогда императрица заплакала – впервые за сорок лет беспрерывного правления Поднебесной, и не из-за проигранной войны, нет. Зная, что придется выезжать из столицы и терпеть неудобства, Цыси приказала остричь свои красивые длинные ногти, и – Великое Небо! – как же ей было жаль этих ногтей!
И все-таки более всего Лучезарную терзало то, что ей так и не удалось взвалить ответственность за нападение на иноземцев на Гуансюя. Это означало, что ответ придется держать ей самой, в то время как этот изнеженный, слабовольный мальчишка будет смеяться над ее поражением и утешаться на «ложе дракона» со своей Чжэнь…
– Чжэнь?!
– Ваше величество, – мгновенно вырос перед Старой Буддой главный евнух Ли Ляньин.
Цыси поджала губы. Позволить Гуансюю и Чжэнь радоваться жизни, когда ей – Матери и Отцу всей Поднебесной империи – так плохо, она не могла.
