Когда машины почти достигли перекрестка, впереди вспыхнул свет. Невыносимо яркое сияние залило кабину, заставило ударить по тормозам.
– Остановитесь! – крикнули в громкоговоритель.
Огни вспыхнули со всех сторон – фары машин, стоящих в пустыне.
– Все пути перекрыты! – сообщили в мегафон. – Остановитесь, заглушите моторы и выходите с поднятыми руками! Повторяю: все пути перекрыты, все вы под прицелом! Не делайте глупостей!
Эндрюс стоял на краю шоссе, заложив руки за голову, в шеренге своих людей, глядел на темную пустыню и чувствовал странное облегчение. Наконец-то все кончено. Не будет больше лжи, напряженного ожидания следующего звонка и того, что нужно сделать ради безопасности семьи. Эндрюс знал: кое-кто из его людей стал работать на картели из-за денег. Но не все. Возможно, сейчас они испытывают такое же облегчение, как и их командир.
Капитан команды перехвата встал перед Эндрюсом и глянул холодно из-под визора:
– Ты тут сотворил настоящее, полновесное дерьмо. Не уверен, что наша контора сумеет в ближайшем будущем отмыться.
Он покачал головой, осмотрел выстроившихся солдат:
– Кто из вас Малкэй?
– Он едет за нами, – проинформировал Эндрюс, оглядываясь на ведущее в город шоссе.
За аэродромом виднелся отблеск пожара. И все. Ни фар приближающейся машины, ни огня посреди города.
Затем Эндрюс понял, что же именно произошло.
Увы, сколь ужасна мудрость, не приносящая пользы человеку мудрому!
Софокл. Царь Эдип
Из дневника
преподобного Джека «Кинга» Кэссиди
Это случилось близ полудня на третий день моего странствия. Я словно провалился в преддверие ада, шел, мучительно переставляя ноги по земле столь плоской и безликой, что погрузился в сон наяву, когда мое тело продолжало идти, а разум поплыл, будто облако среди ясного неба. Я был в такой степени рассеян, что не заметил дикарей, подъехавших почти вплотную.
Их было трое. Коричневая кожа лоснилась от животного жира. Их головы покрывали оленьи черепа с рогами, делая варваров похожими на демонов верхом на лошадях.
Они подъехали со стороны, закрытой от меня мулом и большим мешком поклажи на его спине. Если бы я заметил их раньше, то мог бы вытащить закрепленную у седла винтовку и отпугнуть дикарей выстрелами. Теперь стало поздно. Потянись я за оружием, дикари мгновенно набросились бы на меня.
На седле первого дикаря лежал подстреленный белохвостый олень. В его боку зияли две свежие раны, от них по конскому боку тянулись две красные полосы. Кровь капала с украшавших поводья кистей. Я – скверный стрелок. Две раны доказывали: краснокожие стреляли отлично.
Дикари заметили, что я смотрю на них, и погнали коней в галоп. Я застыл, цепенея. Мгновение – и они будут здесь; и что-то предпринимать поздно. Совсем. Моя жизнь закончится. Я присмотрелся к синхронно болтавшимся кистям, подвешенным к поводьям. Солнце ярко высвечивало их: коричневые, черные. Одна – белая. И именно она, такая светлая на фоне остальных, заставила меня понять.
Эти кисти – скальпы.
Их вид породил во мне страх, какой я ощутил среди теней сожженной миссии и в овраге, где лежали мертвые старатели. Новый страх явился так сильно и скоро, что вытолкнул прежний, превратил его в совершенно иное.
Я часто размышлял о том, что наши чувства – не линейны, но кругообразны. Противоположности ближе друг к другу, чем мы думаем. Так счастье в мгновение ока становится печалью, а смех превращается в слезы. Нечто подобное случилось со мною тогда. Страх превратился в ярость.
Отпустив поводья мула и ухватив то, что висело за моей спиной, я пошел навстречу дикарям. Двое подняли луки, прицелились, но я вытащил из-за спины бледного Христа, поднял перед собой, и на грубых лицах отобразилось удивление. Я был рад увидеть, что каменную дикарскую невозмутимость нарушило столь обычное чувство, и поднял крест выше, держа его перед собой, словно щит. С ним я шел вперед.
Первый всадник остановился передо мной, двое других разъехались в стороны, не спуская с меня черных бездонных глаз. Первый заговорил с ними, дикари развернулись и поскакали прочь, забрасывая на скаку луки за спину.
Я шел. Оставшийся дикарь глядел на меня. С шеи его лошади свисали скальпы. Я приблизился настолько, что мог уловить его запах: смерть и кровь.
Наконец я остановился и воткнул крест в землю, словно загонял столб, отмечающий границу моего владения. Конь дикаря вздрогнул и слегка отпрянул, заставив седока дернуть поводья. Я мог лишь гадать о том, какие зверства наблюдало это животное, истый адский скакун с потеками крови на боках, с человеческой кожей и волосами, свисавшими с упряжи, – и все же тварь устрашилась Христа.
Тень омрачила лицо дикаря, он плюнул наземь, пробормотал слово, звучавшее как «син» или «шин», стукнул коня пятками в бока, развернулся и устремился за собратьями.
Сжимая трясущимися руками распятие, я наблюдал за тем, как варвары растворились в дрожащем жарком мареве. Я встретил зло лицом, вооруженный лишь верой. И победил.
В форт Хуачука я вернулся на день раньше, чем ожидал, потому что больше не крался, не прятался по лощинам, не спускался в низины. Я больше не боялся того, что меня заметят. Ничто не могло причинить мне вред.
Я въехал в ворота и направился прямо к конторе землемера, где обозначил свой маршрут, вымеряя пальцами на карте путь, занявший у меня долгие дни. Достигнутое мною место не было ясно обозначено на картах, и чиновникам пришлось прислать индейца-скаута, чтобы уточнить мои владения.
Было странно наблюдать одежду цивилизованного человека на дикаре, после того как я столь недавно видел его полунагих соплеменников среди пустыни. Я описал мое путешествие: рощу мескита у сухой реки, двойной пик на изогнувшемся подковой хребте рыжих гор. Когда я упомянул это место, лицо индейца омрачилось так же, как лицо его дикого собрата. Индеец указал на карту в месте, где белизну нарушала лишь тонкая линия гор, обрывавшаяся посреди пустоты.
– Чидн, – произнес он то самое слово, которое выговорил дикарь в пустыне.
– Чидн чука, – повторил он, и в глазах его родились подозрение и страх.
Я знал, что слово «чука» означает «гора», потому что форт Хуачука был назван так из-за Громовых гор, обступивших его. Я спросил скаута, что означает «чидн», и тот, заглянув на мгновение мне в лицо, снова уставился в карту, будто не смог выдержать взгляда.
– «Чидн» – значит «дух», – ответил скаут в обычной дикарской равнодушной манере. – «Чидн чука» – «гора духов». Мои люди не ходят туда. Это место мертвых, а не живых. Плохое место.
Все то время, пока готовили мои бумаги, я размышлял, отчего дикарь назвал меня «чидн», а затем уехал, по-видимому объятый страхом.
Ответ явился несколькими днями позже, когда я возвращался с нанятыми людьми и фургонами, груженными инструментами и припасами, чтобы занять свою землю и начать добычу. Наверное, тогда я в последний раз ощутил довольство жизнью. Заявка моя была зарегистрирована, никто не мог покуситься на мое владение, сержант Лайонс сидел в колодках, обвиненный в измене и убийстве, а я должен был построить церковь. И обладал всем нужным для того. Я был уверен в будущем. И в том, что оставлю после себя.
Я увидел ее на четвертый день странствия, когда вдалеке показалась подкова гор. Она оказалась прямо на моем пути, пойманная стволом большого сагуаро. Ее будто специально оставили для меня таким образом, чтобы я обязательно увидел. Несомненно, это было не случайно. Я подъехал – и мое сердце воспрянуло, распознав находку. Сохраненная неким чудом пропавшая страница из моей Библии! Я остановил мула, соскользнул наземь, сердце билось в радостном предвкушении того, как я восстановлю целостность моей Библии, и я осторожно отделил страницу от колючек.
Страница истрепалась в блужданиях по глухомани, бумагу истерли пыль и песок, так что напечатанные слова были едва видны. Я перевернул страницу – и сердце едва не остановилось в груди. О, если бы оно и в самом деле остановилось! О, если бы я умер перед тем, как увидеть написанное на другой стороне страницы! Но я увидел и прочел, и свет вытек из моей жизни, и я по-настоящему понял, что потерял.
Соломон проснулся от запахов нездоровья и дезинфекции.
Он лежал на накрахмаленных простынях и смотрел в потолок небольшой одиночной палаты в больнице. Из коридора доносились звуки суеты, голоса. Соломон попытался приподняться – и почувствовал, что голова словно раскалывается надвое.
– Осторожнее! – посоветовал доктор Палмер, стоявший в ногах постели и записывающий что-то в планшете. – Вы прескверно ударились головой.
– Церковь, – хриплым, иссохшим голосом выдавил Соломон.
– С церковью все в порядке, – сообщил доктор, вешая планшет на крючок в ногах кровати и подходя ближе. – А вот резиденция Кэссиди…
