— Рада снова увидеть тебя, Карим.
Голос звучал мягко, мирно. Так же мирно, как выглядят цветочки, разложенные на могильной плите. Карим медленно обернулся. Он тотчас признал это овальное лицо со смуглой кожей и светлыми, полными слез глазами.
Он знал, что стоит перед Жюдит Эро, точной копией женщины, которую Ньеман назвал Фанни.
Перед маленькой девочкой, которую он так исступленно искал. Теперь девочка превратилась в женщину. В живую прекрасную женщину.
— Нас было двое, Карим. Нас всегда было двое.
Сыщик несколько раз безуспешно пытался заговорить, но голос не слушался его. Наконец он прошептал:
— Расскажи мне, Жюдит. Расскажи все. Если мне суждено умереть, я хочу сперва узнать.
Молодая женщина все еще плакала, сжимая обеими руками «глок» Карима. Она была одета в водонепроницаемый костюм и спасательный жилет, на голове — мотоциклетный шлем с тонированным забралом и прорезью, блестевший лаковым куполом над пышной курчавой шевелюрой.
Она заговорила, неожиданно громко и сбивчиво:
— В Сарзаке моя мама поняла, что демоны настигли нас и что нам нет спасения. Что они вечно будут идти за нами по пятам и в конце концов убьют меня. И тогда у нее возникла гениальная мысль: она сказала себе, что единственное место, где им никогда не придет в голову искать меня, — в тени моей сестры-двойняшки, Фанни Ферейра… Ее жизнь должна была стать залогом моей. Мама решила, что мы — я и моя сестричка — должны вести одну жизнь на двоих, втайне от всех.
— А те, другие родители… они были в курсе?
Фанни усмехнулась сквозь слезы:
— Конечно нет, что за глупости… Мы с Фанни крепко подружились в школе Ламартина. Мы были неразлучны. И моя сестричка тут же на все согласилась… согласилась разделить со мной свою жизнь так, чтобы об этом не знала ни одна живая душа. Но сперва нужно было избавиться от убийц, раз и навсегда. Убедить их, что я мертва. Моя мама сделала вид, будто собирается бежать из Сарзака, а на самом деле все подстроила так, чтобы они попались в ее ловушку, поверили в автокатастрофу.
Карим понял, что ловушка сработала. Но попались в нее не только убийцы, но и он сам, четырнадцать лет спустя. Его самолюбие опытного сыщика было смертельно уязвлено. Значит, если он смог за несколько часов найти след Фабьенн и Жюдит Эро, то лишь потому, что маршрут был проложен заранее! И точно так же Фабьенн обвела вокруг пальца старших Кайлуа и Серти в 1982 году.
Жюдит тут же подтвердила это, словно прочла его мысли:
— Мама всех вас обманула. Всех! Она никогда не была ни блаженной, ни сумасшедшей. Никогда не верила ни в каких демонов. Никогда не хотела уничтожить мое лицо. Если она выбрала монашку, чтобы красть фотографии, так именно для того, чтобы легче было напасть на след, — понял, дурачок? Она притворялась, будто заметает следы, а сама прокладывала убийцам дорогу к финальной, решающей сцене. С той же целью она посвятила в суть дела Крозье, который был так же «незаметен», как слон в посудной лавке…
И снова Кариму ясно представились все знаки, все мелочи, которые помогли ему найти следы двух беглянок. Врач, терзаемый угрызениями совести, подкупленный фотограф, пьяница священник, монахиня, извергатель огня, старик на автостанции… Все эти люди служили Фабьенн Эро «белыми камушками», по которым находил дорогу Мальчик с пальчик. Эти «камушки» неизбежно должны были привести Кайлуа и Серти к инсценированному несчастному случаю на шоссе. И они же привели туда Карима, привели к последней смертельной точке в судьбе Жюдит.
Карим попытался было возразить, разрушить хитроумно построенную ловушку:
— Кайлуа и Серти вовсе не шли по вашим следам. Ни один человек не упомянул мне о них за все время расследования.
— Потому что они были хитрее тебя! Но они преследовали и почти настигли нас, уж можешь мне поверить… Они уже собирались нас убить, но тут-то и произошел этот «несчастный случай».
— Как… как вы это устроили?
— Мама готовилась к нему целый месяц. Особенно к тому, как разбить машину о барьер, а самой остаться в живых.
— Но… но тело? Чье оно было?
Жюдит ответила язвительным смешком. Карим вспомнил окровавленные железные прутья, канистры с бензином, багровые лужи на полу котельной. И он понял, что Фанни только поддерживала сестру в ее свирепой неудержимой жажде мести, а главной истязательницей была Жюдит. Безумная Жюдит. Безжалостная фурия, которая, вероятно, и столкнула машину Ньемана с бетонного моста.
— Мама читала в местных газетах всю хронику происшествий и несчастных случаев. Изучала некрологи, наведывалась в больницы и на кладбища. Она искала тело ребенка моего роста и возраста. И за несколько дней до нашей инсценировки выкопала из могилы труп мальчика, похороненного в ста пятидесяти километрах от Сарзака. Это было замечательно придумано! Мама давно решила официально объявить о моей смерти под именем мальчика Жюда — чтобы ее стратегия лжи наконец увенчалась успехом. В любом случае она собиралась изуродовать тело до неузнаваемости. Так, чтобы невозможно было определить даже пол ребенка.
У Жюдит снова вырвался странный рыдающий смешок. Она продолжала:
— Карим, ты должен знать… С пятницы по воскресенье труп находился у нас в доме. Этот мальчик погиб, катаясь на мопеде, его тело и без того было страшно изувечено. Мы положили его в ванну, наполненную льдом, и стали ждать подходящего момента.
У Карима мелькнула неожиданная догадка:
— Это Крозье вам помогал?
— С начала до конца. Он был без памяти влюблен в мою маму. И понимал, что вся эта адская комбинация задумана для нашего спасения. Ну так вот, мы прождали два дня. В нашей каменной лачуге. Мама играла на пианино. Играла, играла, без конца… Одну и ту же сонату Шопена, си-бемоль минор. Словно хотела заставить себя и меня забыть этот кошмар…
А я чуть не сошла с ума из-за этого трупа, разлагавшегося в нашей ванной. От контактных линз у меня нестерпимо болели глаза. И каждый звук пианино вонзался в мозг, как острый гвоздь. Голова просто раскалывалась… И еще, Карим: мне было страшно, невыносимо страшно…
— А твои отпечатки — там, в досье? Как вы их сделали?
Жюдит улыбнулась сквозь слезы; ее лицо сияло ангельской свежестью в ореоле воздушных кудрей.
— Ну, это было проще всего. Крозье взял у меня отпечатки пальцев и подменил карточку в досье. Мама ведь ничего не упускала, ни единой мелочи — вдруг демоны решат проверить и это…
Полицейский яростно сжал кулаки. Ну, конечно, все проще простого, как же он сам до этого не додумался! И тут, в мгновенном озарении, он вспомнил руку, облепленную пластырями и сжимавшую его «глок» во тьме под дождем.
— Значит, сегодня ночью… это была ты?
— Ну, конечно, мой милый сфинкс, — усмехнулась Жюдит. — Я пришла туда, чтобы покарать Софи Кайлуа, эту шлюшку, по уши влюбленную в своего мерзавца мужа. Покарать за то, что она не осмелилась выдать его и других… Вообще-то мне нужно было тогда же прикончить тебя. — Из глаз ее снова брызнули слезы. — Если бы я это сделала, Фанни осталась бы жива… Но я не смогла… не смогла…
Жюдит помолчала, вытирая глаза под козырьком шлема. Потом снова зазвучал ее прерывистый, торопливый рассказ:
— Сразу же после моей «гибели» я встретилась с Фанни в Герноне. Она добилась от родителей разрешения жить в интернате школы Ламартина… Ее поселили в комнате на верхнем этаже… Нам было всего по одиннадцать лет, но мы моментально научились жить в унисон… Я спала на чердаке, под крышей… Я уже тогда увлекалась альпинизмом. И легко пролезала в комнату сестры, карабкаясь по балкам, через окна… Настоящий человек-паук… И никто ни разу меня не заметил…
Прошли годы. Мы с сестрой могли подменять одна другую в любой ситуации — на лекциях, в ее семье, в компании друзей. Мы с ней вели одну жизнь на двоих, но по очереди. Фанни тянулась к знаниям, она знакомила меня со всякими научными трудами, с геологией… А я приобщала ее к альпинизму, показывала ей горы и реки. Дополняя друг дружку, мы составляли вместе одну совершенно уникальную, фантастическую личность — эдакий дракон о двух головах.
Иногда мы ходили в горы на встречи с мамой. Она приносила нам еду. Она никогда не говорила о тайне нашего рождения и о двух годах жизни в Сарзаке. Ей казалось, что если мы будем молчать об этом, то сможем стать счастливыми… Но я-то не забыла прошлого. Я всегда носила с собой рояльную струну. И мысленно слушала сонату си-бемоль. Сонату маленького трупа в ванной… Иногда у меня случались дикие приступы бешенства, и я с такой силой стискивала струну в кармане, что она едва не разрезала мне пальцы. В такие минуты я вспоминала все: свой ужас там, в Сарзаке, где мне приходилось изображать мальчика, воскресные дни в Сете и цирк, где меня научили извергать огонь, ту последнюю ночь перед аварией, когда я осталась одна, а мама уехала с мертвым ребенком.
