Светало. В декабре светает около восьми. К девяти я планировал добраться до салона-бутика «Аркадия». Только третий день, проведенный без сна, был в силах воспрепятствовать этому, и я сопротивлялся, как умел. « Такой же помадой Вера Аркадьевна пользуется». Бледно-розовый горизонт укачивал меня на пустынном зимнем шоссе, и ровное гудение «Харлея-эвидсона» лишь усугубляло мое полуобморочное состояние. Ухватившись покрепче за уши механической лошадки, я поддал ходу и на момент открытия салона модной одежды был уже внутри.
— А Веры Аркадьевны сейчас нет! — обрадовала меня давешняя кутюрье. — Можете обождать ее в кабинете или оставить сообщение. Она ждала вас вчера и распорядилась, как вы появитесь, удержать! Чаю не желаете?! У нас — «липтон». Я заварю.
— Очень! — поблагодарил я ее от души. — Мороз и «липтон»: день чудесный!.. А, позвольте, сама Вера Аркадьевна где будет?!
— Она в «Аркадии», — пояснила женщина, заваривая в фарфоровой чашке пакетик бодрящего напитка.
— А позвольте! — Я чуть не выплеснул чай на брюки. — А мы с вами где?!
— Ах, я поняла! — замахала руками кутюрье. — Вы думали, что наш бутик и журнал — это одна «Аркадия»! А есть еще боулинг-клуб «Аркадия» — он тоже Вере Аркадьевне принадлежит. Тренажерный зал «Аркадия», и, кроме того, есть ресторан «Аркадия» и «Аркадия»!..
Только поцелуй в состоянии остановить разошедшуюся женщину-экскурсовода. Отбивалась она отчаянно. Наверное, крепко своим рабочим местом дорожила. Впрочем, и я не насильник.
— Вы плейбой?! — спросила она, задыхаясь и вытирая рот.
— Да, — не стал я увиливать. — Откровенность за откровенность: в какой из «Аркадий» изволит быть госпожа Европа?! Вера Аркадьевна, пардон?!
— А в журнале! — быстренько пришла в себя женщина-кутюрье. — Она сама готовит колонку светской хроники. В следующем номере будут интервью с Миллой Йовович и статья об интимной жизни Арбатовой, а также скандальный материал...
— Адрес! — взвился я.
В зеркальных стенах фешенебельного холла отразилось мое помятое зверское лицо. Такие «плейбои» с отверткой в рукаве по ночам беззащитных старух караулят.
— Садовая-Кудринская, дом слева! — пролепетала дама. — Или — справа... Там вывеска!
— Гран-мерси, мадам! — Надевая на ходу «молниеносный» шлем, я вылетел на улицу.
Садовая-Кудринская улица — не то что проселки Раздоров. Движение на ней к началу рабочего дня прямо-таки интенсивное. Здесь «харлей» показал всю свою гибкость и настырность. Ну и поругали меня, разумеется, в меру воспитания подрезанные автовладельцы. Дом 6, где Чехов жил, остался позади.
— Эй, барин дома?! — окликнул как-то мойщика окон походя Журенко.
Мойщик уронил тряпку в ведро и долго провожал нас взглядом.
Редакцию журнала «Аркадия» я чуть не проскочил. Вывеска на ней, естественно, была: среди еще десятка таких же, исполненных дизайнерской фантазии. Бросив «харлей» у подъезда, я взбежал на второй этаж, справился у вахтера и ворвался в рабочий кабинет светского ежемесячника. Европа в окружении своих папарацци восседала перед компьютером и что-то бегло вычитывала..
— Позвольте! — Переставив возникшее на моем пути томное существо, я протолкался в первый ряд. — Вера! Вероника Аркадьевна! Я загнал мотоцикл, чтобы успеть с вами позавтракать!
Сотрудники расступились, и я почувствовал себя в центре внимания.
— За сколько? — деловито осведомилась Европа.
— На завтрак хватит! — Чмокнув ее в щеку, я перекинул с плечиков вешалки на плечики Веры Аркадьевны дубленку. — Срочно в номер! Гостиница «Савой»! Люкс на две персоны! Пардон, месье! Комон сава?! Так держать!
Раздвинув озадаченных членов редколлегии, я быстро вывел Европу в коридор.
— Следующий тайфун мужским именем назовут! — Задыхаясь и хохоча, Европа сбежала со мной за руку по лестнице. — Да постой ты! Дай хоть взглянуть на тебя! Что за шлем такой убойный?!
— Это не шлем! Это новая стрижка! Предсмертный крик избитой моды! — Не давая Вере опомниться, я подсадил ее на заднее сиденье мотоцикла и рванул с места в карьер.
— Ты с ума сошел! «Харлей» Генки Раздорова! Откуда он у тебя?! Куда мы едем?!
— Вопросы потом! — отозвался я, маневрируя в потоке.
Но впереди уже возник регулировщик, построивший автомобили в колонну по четыре у отказавшего светофора, и с ним — возможность для беседы.
— Вера! Мне надо встретитьси с твоим отцом! Ему грозит большая опасность!
Я не стал уточнять, что опасность эта сидела прямо перед ней за рулем краденого «харлея».
— Но это невозможно! — выразила Европа решительный протест. — Он сейчас в углу!
«В углу?! Что за наказание?!» — Я проехал еще метров пять и остановился.
— В каком углу, Вера?!
— Его бабушка так называет: «медвежий угол». Папин дом в поселке «Сокол». Он по несколько дней там проводит, когда у него обострение!
— Обострение?! — Я обернулся. — Обострение чего?! Язвы желудка?!
— Ничего! — обиделась Европа. — Не твое дело чего! Просто он ни с кем не встречается.
— Вера, дорогая! Драгоценная! — Я привлек ее к себе в надежде привлечь ее внимание. — Человек умрет, если мы быстро до Аркадия Петровича не доберемся! Понимаешь ты это?!
— А я что, не человек?! — Губы у Веры задрожали. — Ты знаешь, какой он в такие дни?! Ты не знаешь, какой он...
Не закончив, Европа отвернулась. Сзади нетерпеливо засигналили. «Ты тоже, девочка, не знаешь!» — Я снова тронулся в путь-дорогу, но только теперь в четко заданном направлении.
Пробка на Тверской оказалась внушительной. Пока она проползла в горлышко Ленинградского проспекта, я успел абы как ободрить Веру и порасспросил ее о последних событиях в семье. Она сразу оживилась:
— Вообрази, Рогожин вчера явился пьяный, как заяц! Обозвал меня шлюхой, получил по морде и заявил, что переезжает!
— Далеко? — проявил я поддельный интерес.
Важно было показать Европе, что ее домашние неурядицы я принимаю, как свои собственные.
— На первый этаж! — фыркнула Вера. — Куда ж еще?! У нас только двухэтажная квартира!
— А ты?
— А я велела ему убираться к дьяволу совсем! Терпеть не могу приживалок!
— А он?
— Он побежал в кабинет, нашел в столе электрошок и поклялся меня поджарить!
— А ты?
— Я позвонила папе и пожаловалась на вопиющее поведение супруга! Вопил он, ей-ей, как баба! Тогда мой папуля попросил передать ему трубочку.
— ?!
— Не знаю, что ему там папа наговорил, только Рогожин сначала побледнел, потом позеленел, а потом повесил трубку и поднес электрошок к виску!
— И?!
— И — ничего. Я элемент питания сперла, пока он но телефону молчал.
Из-за угла выглянул памятник пролетарскому писателю Горькому. Пробка благополучно заканчивалась. Подходил к концу и рассказ Веры Аркадьевны:
— В общем, Рогожин собрал свои пожитки и пропал.
— Куда пропал?! — удивился я искренне.
— А я знаю?! — Вера изогнулась так, чтобы рассмотреть свое отражение в зеркальце «харлея», и в руке ее мелькнул тюбик с помадой. — У меня прошлым летом кулон изумрудный пропал: вот где горе-то! Сняла его, помню, в ванной. Может, он в дырочку провалился?! В эту... В отверстие для стока! Ты как думаешь?!
— Все может быть. — Я выехал на мост и включил первую скорость.
«Харлей-Дэвидсон» стал покашливать. Судя по всему, его начинала мучить жажда. Это и стрелка на приборчике подтверждала. Пришлось нам заворачивать на ближайшую заправочную станцию.
Покуда бойкий мальчуган отрабатывал свою сотню, я продолжил с Верой Аркадьевной paзговор на заданную тему:
— А что Аркадий Петрович? Он там совсем один в «углу» здравствует, когда у него приступы обострения?
— Почему один?! — возразила Европа. — С ним Хасан! Больше папа никого не желает!
— Турок?!
— Курд. Сколько себя помню, столько и его. Хасана папа в Турции из тюрьмы выкупил. От казни спас.
— Что значит «выкупил»?! — не понял я.
— За деньги, — пояснила Вера Аркадьевна. — Ты считаешь, у нас из тюрьмы человека можно выкупить, а у них — нельзя? И учти, если папе наш заезд не понравится — а так это, чувствую, и будет! — он Хасану велит тебя с лестницы спустить! Хасан, как раб лампы, все его желания исполняет!
«Джинн неразбавленный! — подумал я. — То, что надо!»
— Будь спок! — Заводя мотоцикл, я подмигнул Вере Аркадьевне. — Мы сделаем твоему отцу предложение, от которого он не сможет отказаться!
— Ты лучше мне такое предложение сделай, Угаров! Кажется, я теперь свободная женщина!
— Куда прешь?! — облаял я ни в чем не повинного водителя «Запорожца», обгоняя его по левой полосе. — Шары протри, чайник!
Поселок «Сокол» известен мне с детства. Улицы Левитана, Поленова, Врубеля, Сурикова я исходил ногами двадцать пятого размера вдоль и поперек. Гуляли мы здесь обыкновенно с женой моего экспансивного дядюшки милейшей Евгенией Ильиничной. Здесь она докучала мне строгой моралью, когда я рвал яблоки в чужих садах или штаны, сражаясь с марсианскими пришельцами из соседних подъездов. «Общество передвижников», основавших поселок, я принимал тогда за бригаду грузчиков из мебельного. Для чего грузчики писали картины, я не задумывался. У меня лично по рисованию двойка была. Теперь в поселке «Сокол» обосновались совсем другие пришельцы. Марсианами тут не пахло. Пахло тут большими деньгами.
