– Отряд по борьбе с интеллектуальным терроризмом, – представился я, изменив голос до неузнаваемости. – Спецподразделение «Белые твари».
– А кто, позвольте, вами руководит?! – заволновался неизвестный мне бородатый гражданин.
– Как фамилия?! – осведомился я немедля.
– Вайнштейн! – произнес гордо узник.
Так, наверное, отвечали наши диссиденты на закрытых процессах.
– Нами, господин-товарищ Вайнштейн, руководит высокое чувство гражданского неповиновения, а также исключительно сознание выполненного долга.
Удовлетворенный столь исчерпывающим ответом, бородач присоединился к шумной группе собратьев по несчастью.
Последняя, шестая по счету, камера оказалась пустой. По спине моей пробежал неприятный холодок.
– Внимание! – Я обернулся к освобожденным. – Прошу вас!
После некоторых усилий мне удалось навести относительную тишину.
– Кто сидел в этой камере?!
– Краюхин Витя, – отозвался, покашливая, бородатый. – Референт Вершинина.
«Значит, Вершинин все-таки! – поздравил я себя мысленно. – Вершинин Иннокентий Парфенович, председатель совета директоров «Дека-Банка»! Друг Аркашиного детства. Человек по другую сторону доски». Но тут же следующая мысль, нахлынувшая, будто волна, подавила мое ликование: «Неужто Маевский сделал ход?! Неужто вчера он пошел на размен фигур?! Одного дня еще не мог подумать, сатанист-параноик! И значит…»
Не раздумывая дальше, я устремился к выходу. За мной дружным табором повалили освобожденные. Тотчас они растерянно разбрелись по гаражу.
– Где мы?! – ухватила меня за рукав Аннушка Матвеева. – Нас всех привезли с повязками на глазах! Куда нам теперь идти?!
Я, озираясь, отцепился от взволнованной женщины. Депутата Раздорова в гараже не оказалось. Пользуясь моим отсутствием, Владимир Иннокентьевич, скорее всего, припустил к ближайшему телефону. «Ближайший, конечно же, в резиденции!» Со всех ног я бросился в преследование. Путь мне указывала полуоткрытая дверца над выложенной розовым туфом лесенкой в углу гаража.
– Эй, куда вы?! Товарищ из «Белых тварей»! – жалобно прозвенел мне вслед голос Лернера. – А мы-то как же?!
– Не расходитесь, господа! – крикнул я на бегу. – Через десять минут, обещаю, вы все поедете домой!
Раздорова я застал в холле у телефона, чудом уцелевшего на столике с отстреленной ножкой. Бледный депутат растерянно сжимал трубку.
– Аркадия нет нигде! – посмешил он доложить. – Дома не отвечают! Секретарша молчит! А Караваев, подлец, еще днем в Женеву улетел коммерческим рейсом!
«Так! – Лихорадочно cтал я соображать. -– Крысы бегут с корабля на бал! Самая жирная уже соскочила!»
– Пойдемте, Владимир Иннокентьевич! -– Широким жестом я пригласил Раздорова обратно в гараж. – На встречу с вашим электоратом!
– Но я не готов! – заупрямился владелец особняка.
– Полноте! – Мне пришлось его слегка подтолкнуть. – От вас ли слышу?!
В гараже сгрудившиеся затворники встретили депутата суровым молчанием. Раздоров как-то сник и тоже не решился первым нарушить торжественную тишину. Пришлось мне снова брать на себя функции оратора.
– Господа политзаключенные! – обратился я к собравшимся. – Сейчас депутат правоцентристской фракции «Чистый пересмотр» уважаемый Владимир Иннокентьевич Раздоров лично развезет вас по домам на лимузине саудовского шейха, исправляя тем самым допущенную в отношении вас несправедливость и также извиняясь от имени правительства за причиненные вам неудобства. В благодарность за это призываю вас всех проголосовать на следующих президентских выборах за вашего водителя. Он ничем не хуже других. Вы реабилитированы, господа!
Все весело зашумели и заговорили одновременно.
– Вы переврали название моей фракции! – разобиделся депутат. – Я радикал! У меня депутатская неприкосновенность!
– Радикал?! – рассмеялся я от души в первый раз за эту ночь. – Ради денег и ради тщеславия своего поганого ты пыхтишь! Ради выпивки дорогой и проституток малолетних! Отними все эти твои «ради», и что останется?!
Раздоров задумался. Видно было по нему, что отнимает. А отнявши, обиделся еще пуще.
– Вот именно! – подытожил я вслух. – Кал останется, Раздоров! Кал, твердый, как твоя воля к победе, и жидкий, как аплодисменты на собраниях твоей фракции! Тут и вся неприкосновенность! Кто же к дерьму по собственному желанию прикасаться захочет?! Хоть от лимузина-то у вас есть собственные ключи?!
Не отвечая, он достал из портмоне брелок со связкой и пошел к автомобилю.
Когда лимузин щедрого арабского шейха был подготовлен к отправке, и счастливые свободные граждане свободной страны расселись по местам, я наклонился к открытому окну:
– Сегодня же, господа, прошу всех явиться к двенадцати ноль-ноль в городскую прокуратуру, – объявил я официально. – Спросить там следователя Антона Заклунного и дать ему чистосердечные показания! Вашей участи они, конечно, не облегчат, но вот Владимир Иннокентьевич скажет вам большое депутатское спасибо! Да! И не наступите ему там кто-нибудь на ногу! У него неприкосновенность!
Не удостоив меня ответом, Раздоров завел мотор, и лимузин выкатился из гаража.
Теперь настала очередь «харлея». Запыленный красавец мотоцикл болотной масти, тощий, как породистый жеребец, дожидался меня, опираясь на лапу. Благодаря длинным ушам своего изогнутого руля, он смахивал на эдакого Сивку-Бурку. Алая заглавная буква во втором слове его названия на бензобаке отсутствовала. Получалось, что он «Харлей-эвидсон». Вроде как «Сивка-Урка». На одном из его «ушей» за ремешок был подвешен рокерский шлем с тату в виде молнии. Проверив наличие горючего, я оседлал «Сивку-Урку» и повернул в замке ключ зажигания, будто нарочно оставленный для меня депутатским отпрыском. «Где наша не пропадала?! Да где она только не пропадала!» Стремительный «Харлей» вынес меня из подземелья и помчал вон из усадьбы, словно бы надеясь вместе со мной опередить уже свершившееся злодеяние.
Маску-шапочку я выкинул но дороге к кювет: как бы не приняли меня проницательные инспектора за угонщика по ошибке.
Чем ближе я был к Москве, тем дальше я был от истины. Мне-то, наивному, думалось, что окончание этой дикой истории не за горами. А если за горами, то за какой-нибудь Поклонной или, в худшем случае, Ленинскими. И суток не пройдет, как злодеи-шахматисты продолжат свою отложенную партию где-нибудь в Лефортово либо Матросской Тишине. Там у них времени будет предостаточно: от десяти и выше. С таким набором свидетелей даже самый нерадивый следователь доведет скандальное дело до суда, и даже самый продувной адвокат не отмажет Вершинина с Маевским от приговора. Организация заказных убийств – не подделка векселей. Под залог тут не выскочишь, пусть даже его сумма и в состоянии залатать пару-тройку дыр в бюджете обнищавшего государства. Есть, конечно, масса иных способов избежать задержания: туберкулез в открытой знакомым профессором форме и подлежащий закрытию только на альпийских лугах, смещение заигранного позвоночного диска, сердечная – это у Маевского-то! – недостаточность… Но здесь оставалось уповать на принципиальность следователя Заклунного и на сто пятую статью уголовного нашего кодекса, по которой убийство, сопряженное с похищением (пункт В) и совершенное по найму (пункт 3) организованной группой лиц (пункт Ж) неоднократно (пункт Н) и с особой жестокостью (пункт Д), карается по всей строгости закона. А обвиняемые по данной статье не подлежат освобождению в ходе следствия ни при каких смягчающих и без того покладистую, когда дело касается избранных, обстоятельствах прокуратуру. Ну а мне, любителю-сыщику поневоле, осталось лишь предотвратить убийство референта, затем – разыскать самого господина Вершинина и освободить оставшихся шестерых заложников шахматной партии из «полярного» отдела. Всего-то. Смущало меня разве то, что при наличии общего палача-распорядителя содержали их отдельно. Очень я рассчитывал на то, что в усадьбе Раздорова пропадала вся дюжина. Теперь же действовать мне надобно было на предельных скоростях: пока гроссмейстер Вершинин не успевал за развитием событий, а следователь Заклунный не торопился пресечь мою самодеятельность. Не знал я еще, что «укатали Сивку крутые горки» и, произведенный Иннокентием Парфеновичем в ранг «циника-идеалиста», я сам уже никуда не поспевал и никуда уже мог не торопиться. А потому обшарпанный указатель на спидометре «харлея» подрагивал на отметке «100».
Светало. В декабре светает около восьми. К девяти я планировал добраться до салона-бутика «Аркадия». Только третий день, проведенный без сна, был в силах воспрепятствовать этому, и я сопротивлялся, как умел. « Такой же помадой Вера Аркадьевна пользуется». Бледно-розовый горизонт укачивал меня на пустынном зимнем шоссе, и ровное гудение «Харлея-эвидсона» лишь усугубляло мое полуобморочное состояние. Ухватившись покрепче за уши механической лошадки, я поддал ходу и на момент открытия салона модной одежды был уже внутри.
