– Зачем?! – только и смог я поначалу выговорить.
Язык мой словно приклеился к стальным полозьям санок в сорокаградусный мороз.
– Хозяин велел, – равнодушно ответил Хасан. – Сказал, что это – белый офицер. Белые – враги. Он мне еще давно рассказывал. Белые против наших воевали.
– Нельзя же все так буквально понимать! – Подобный приступ отвращения и тошноты я не испытывал, даже когда «спецы» расстреливали пленных «духов» на глазах у односельчан.
Прикрыв ладонью рот, я опрометью кинулся вон из погреба. Но напрасно я надеялся, что хоть сегодня обойдется без крови. Поскользнувшись на вощеных ступеньках, я расквасил себе нос. Хорошо, носовой платок был с собой на этот раз. Не всегда такое бывает.
– Вера! – Прижимая к лицу платок, я влетел в комнату, где оставил накануне Европу.
Вера Аркадьевна отсутствовала, и пришлось мне возвращаться в библиотеку.
Диспозиция наверху основательно успела поменяться. Аркадий Петрович сидел на корточках, забившись в угол между книжными шкафами. Выставив перед собой локти, он затравленно озирался. Вера лежала посреди комнаты, свернувшись калачиком. Прежде я думал, что в обморок так не падают. Падают, оказывается.
Узрев на горизонте меня, отец Веры живо переметнулся на мою сторону.
– Игорь! Спаси меня, Игорь! – застонал он в ужасе. – Ты же сам ей инъекцию сделал! А теперь она пришла! Она за мной пришла, Игорь! В могилу меня потащит! В мать-землю!
Он вцепился в мои штаны мертвой хваткой. Отдирать его пришлось свободной рукой. Другую, с платком, я все еще прижимал к собственному разбитому носу. Не приди мне на выручку Хасан, я бы еще, наверное, долго пыхтел. Курд оттащил Аркадия Петровича и стал его успокаивать, напевая какую-то свою арабскую колыбельную.
«Вот, оказывается, что за казнь веселые шахматисты своим королевам уготовили! – Бросив платок, я взял на руки Веру Аркадьевну и поплелся вниз. – Передозировка наркотиков! Чего ж верней и проще?! «…Вот, Гамлет, мой платок; лоб оботри; за твой успех пьет королева, Гамлет!»
Оставлять Веру в доме я не решился.
– Вера! – с трудом и с мокрым полотенцем я привел ее в чувство. – Пора ехать, Вера! Едем отсюда скорее! Где дубленка?!
– А папа?! – Она стала вырываться. – Что с ним?! Я пойду к нему!
Зажав лицо Европы ладонями, я посмотрел ей в глаза:
– Вера, ты мне веришь?! Тебя имя обязывает!
Она, помедлив, кивнула.
И все. Оживший «харлей» вынес нас на улицу какого-то передвижника, и я погнал его, чуть ли не пришпоривая, кратчайшим путем через поселок.
Чувствовал я себя словно аквалангист, стремительно поднявшийся с большой глубины на поверхность и приболевший кессонной болезнью. Расстройство речи и помрачение рассудка – таковы ее признаки.
Расстояние до Петровско-Разумовского проезда я покрыл, должно быть, минут за пятнадцать. Заодно покрыл матом всех полоумных водителей. И их родителей тоже. «Харлей-эвидсон» Гены Раздорова я оставил дома за три от своего. Только оказавшись в своей комнате, куда Веру Аркадьевну пришлось нести, как невесту, на руках, я несколько успокоился и сам. Вера ни о чем уже не спрашивала. Я уложил ее на диван и прикрыл одеялом. Сам же сел на пол, прислонившись спиной к батарее отопления и положив рядом кольт. Батареи у нас в доме с воздушными пробками: еле теплые. Чтобы их раскочегарить, надо тазов пятьдесят воды в сортир вынести, сливая оную постепенно из батарейного крантика. Сил у меня на это не осталось. Да и ни на что другое.
«Пепел больше не стучит в твое сердце, – говорили гезы Уленшпигелю. – Сто тысяч семейств вследствие королевских указов понесли на северо-запад, в Англию, ремесла, промышленность, богатство нашей родины… А ты жалеешь тех, кто виноват в нашей гибели!» Написано было словно для меня. Жалел я в ту минуту Аркадии Петровича Маевского.
ГЛАВА 29 О ТОМ, ЧЕГО НЕТ И В ПОМИНЕ
Во всяком случае, для осязаемого мной большинства. По крайней мере, в моем обозримом настоящем. О морали. Сам я тот еще моралист, но, доведись мне, стоя на площади Белорусского вокзала в 13.30 18 декабря 1999 года, сочинять реферат «О морали», первую букву в его названии я написал бы прописью: «ноль». «Ноль морали» как единица человеческой активности. В отдельные периоды жизни мораль наша вследствие повышенной активности стремится к нулю и замерзает на шкале общепринятых ценностей где-то у критической отметки, не долетев до дна каких-нибудь несколько делений. Понять это и тем более объяснить нам, отставным гуманитариям, не под силу. Уклоняются от прямого ответа и представители точных наук. Вайс говорит: «Время такое». Какое такое время?!
Я посмотрел на часы. Хаза опаздывал уже минут на пятнадцать.
– Бабка Матрена оставила мне два «лимона»! Велела пропить, прогулять, а я – решил вам проиграть! – выкрикивал пунцовый от натуги и холода живчик, усердно гоняя по лотку меховой шар тремя стаканами из-под «фанты».
Похожий на цыпленка морозоустойчивый лимонно-желтый шар привлек внимание заезжего лопуха. Группа «активной поддержки», толкавшаяся вокруг, мигом оживилась, и наперсточник, сволоча злосчастную судьбу, начал продувать свои кровные направо и налево. Не его это, видно, был день. Или шар заменить следовало: слишком крупный и яркий, подлец, – заметно, под который стакан катится. Но поздно, поздно! Уже углядел его промашку лопух, и вытянул первую сотню из подштанников, и выиграл! И ставки увеличил! И – опять в яблочко!
Время такое: все заповеди в подкорке запрятаны. Важно денег срубить, пока счастье. А заповеди мы знаем, помним и соблюдаем по большим христианским праздникам, если настроение, конечно, соответствующее.
Хаза опаздывал. Я курил и злился. Сам был виноват – не смог отказать. Хаза поставил меня на ноги, и я вроде как чувствовал себя в долгу. Иной раз отключенный телефон помогает даже лучше, чем снотворное. Итак, с трудом отклеившись от батареи, я доковылял до него на ватных ногах и снял трубку.
– Это не телефонный разговор! – с ходу предупредил меня Хаза.
– Неужели?! – Возмущению моему не было границ. – Тогда зачем я стою тут босиком с трубкой в руке, разбуженный твоим идиотским звонком, к слушаю весь твой бредовый текст?!
– Это еще не весь! – Хаза терпеливо дождался, пока я спущу пары. – Встретиться надо!
– Кому надо?!
Если бы он соврал, я повесил бы трубку. Потому что мне точно было не надо. Мне надо было немного вздремнуть и отправляться на поиски шахматиста Вершинина. Как-то хотелось уже закончить опостылевшую бодягу с настольными играми. Но оказалось, что встретиться надо было Хазе. Обезоруженный его искренностью, я пошел на попятную. После чего снова забыл выдернуть шнур из гнезда.
– Александр Иванович?! – отозвался на мое грубое «Пропади оно все пропадом!» веселый баритон. – Заклунный из прокуратуры беспокоит! Рад, что застал вас в добром здравии!
– Застали-то вы меня на пороге, – уточнил я. – Так что давайте будем предельно кратки и вежливы.
– С кого начнем?! – поддержал меня Заклунный.
Звонок следователя меня нимало не озадачил.
В последние дни я настолько не скрывал своего скоропостижного воскрешения, что продолжать еще верить в мою кончину могли разве очень заинтересованные персоны вроде Аркадия Петровича Маевского, у которого я так долго путался под ногами на пути к сокрушительной победе. Так что уж коли Хаза докопался до истины, следователю Заклунному с его опытом и агентурными связями сам Пинкертон велел меня достать. Думается, и вызов-то Журенко был им по большому счету затеян для подготовки нашего рандеву. Расположив к себе Андрея, Заклунный дал мне тем понять о лояльном отношении органов к моим активным способам защиты и опосредованно выразил свою личную заинтересованность в быстрейшем завершении этого многосерийного запутанного триллера. Нет, он явно был не из тех, кому следовало хамить.
– Нервы пошаливают, – постарался я как-то сгладить собственную резкость. – Надоели вы мне все до смерти. У вас радедорма, случайно, не найдется? Тазепама? Элениума? Что? Совсем никаких транквилизаторов?
Я оглянулся на спящую Веру Аркадьевну.
– Только для вас, бесценный Александр Иванович! – Следователь был сама любезность. – Валиум подойдет?! Мне адвокат знакомый подкинул. Так что взятки я беру, учтите сразу!
– Не болен кто ж? – усмехнулся я.
– Значит, часика в три, как договорились, да?! – Заклунный прикрыл трубку ладонью, что-то кому-то ответил и вернулся ко мне. – Ну вот и славно! Кабинет помните?! Пропуск я закажу!
Валиум так валиум. Весь имевшийся у меня запас психотропных средств в количестве четырех таблеток – по одной из того, что я перечислил Заклунному, плюс еще какая-то дрянь – пошел на то, чтобы уговорить Европу для ее же собственного блага остаться хотя бы на сутки. Уговаривать пришлось почти силой, зато теперь она безмятежно спала под пасмурным небом Италии, списанным по случаю из соседнего окна. Обнаженный вояка, продевший ногу в стремя и готовый умчать свою наложницу, переброшенную через круп гнедого мерина, поглядывал сверху на Европу. Тяжкая дума омрачила его чело: «Ту ли я похитил?!»
