Совсем не такая, как я. Нет, между нами — ничего общего. Я… я никогда не хотела делать то же, что и она. Во тьме, скрывающейся позади закрытых глаз, я повторяла это снова и снова. Но ее образ не уходил. Мы не перемолвились даже словом, но ее лицо и пронизывающий взгляд навсегда останутся со мной. Они словно выжжены на обратной стороне век, врезаны в память.
— Прости, Фудзино! Из-за меня ты потратила день впустую.
Голос сконфуженной Азаки заставил меня открыть глаза. Я улыбнулась — улыбнулась отработанной, милой улыбкой, приличествующей воспитанной молодой леди.
— Нет-нет, не извиняйся. Я все равно чувствую себя не слишком хорошо для встречи.
— Да, ты выглядишь бледной. Сразу и не скажешь — ведь у тебя такая чудесная и белая кожа.
На самом деле у меня была совсем иная причина, но я только кивнула. Действительно, мне было нехорошо, но я не думала, что это можно заметить даже по цвету лицу.
Азака с огорчением продолжила:
— Ничего не поделаешь. Я спрошу Микия сама, а тебе сегодня лучше вернуться домой и отдохнуть.
Чувствуя благодарность от того, что она беспокоиться о моем здоровье, я поинтересовалась:
— Но… то сообщение для твоего брата. Ты считаешь, это нормально? Он не расстроится?
— Конечно, нет. Я ему уже тысячу раз твердила. Он наверняка привык. Вообще, если хочешь знать, это заклинание, даже сродни проклятию. Слова, которые повторяются вновь и вновь, могут заставить реальность прогнуться под них. Самое настоящее женское проклятие. Не стоит его недооценивать, иначе придется горько плакать.
Не знаю, насколько серьезно она объясняла механизм действия заклинания, но меня уже давно не удивляла ее непредсказуемость. Поэтому я просто молча слушала, тем более что голос Азаки был чистый и приятный. Она — очень умная девочка, постоянно номер один среди отличников нашей школы и даже входит в верхнюю десятку национальных результатов. Несмотря на свои небольшие странности и по-мужски решительный характер, Азака — одна из моих подруг по академии Рэйен. И она, и я перевелись в академию из обычных школ и сблизились на этой почве, поскольку академия Рэйен «эскалаторного» типа — обычно дети учатся там с первого и до выпускного класса, а чужаки появляются редко. Мы не были настоящими подругами, но уже пару раз вместе прогуливались по выходным. Сегодня она специально ради меня назначила встречу своему старшему брату — я должна была попросить его найти для меня одного человека.
Однажды, еще в те дни, когда я училась в обычной средней школе, расположенной поблизости от моего дома, случился один разговор со старшеклассником — он был из другой школы, и заговорил со мной совершенно случайно. Но я почему-то никак не могла забыть об этом. Странно, но когда мне приходилось тяжело или накатывала грусть, я успокаивалась, просто вспоминая того юношу. Услышав об этом, Азака сразу же сказала, что мы должны непременно отыскать его. Ее старший брат, оказывается, тоже учился в нашем районе, и у него было множество знакомых. С плохо скрываемой гордостью, она поведала, что когда заходит речь о том, чтобы найти какого-нибудь человека, особенно среди наших сверстников, с ее братом никто не может сравниться.
Не могу сказать, что действительно так хотела снова встретиться с тем старшеклассником лицом к лицу, но загоревшаяся этой идеей Азака действовала с таким напором, что я сочла за благо просто плыть по течению и согласиться — отказать ей было решительно невозможно. Сегодня в этом кафе мы ждали ее старшего брата, но, как теперь выяснилось, он не смог прийти.
Я чувствовала странное облегчение.
Теперь это все равно уже не имело значения, поскольку я неожиданно наткнулась на того бывшего старшеклассника, о котором у нас шла речь, на улице двумя днями раньше. Я смогла сказать ему то, что не сумела во время нашей первой встречи, три года назад. Исполнив свое давнее желание, я могла больше не искать этого человека. Наверное, брат Азаки не пришел на встречу потому, что боги знали — он больше не был нужен.
— Пойдем. Неприлично сидеть тут целый час, заказав только газировку.
Азака поднялась на ноги. Она явно была расстроена тем, что не смогла увидеться с братом, но старалась не подавать вида, двигаясь энергично и уверенно. Иногда она казалась такой сильной и мужественной — наверное, потому, что говорила так же решительно. Я не успевала и глазом моргнуть, а Азака, только что по-девичьи щебетавшая со мной, уже опять заговорила как парень. Куда только девались формальные женские обороты? Она не притворялась и не хитрила — это было частью ее живой и привлекательной натуры. Азака мне всегда очень нравилась и я счастлива была бы иметь такую подругу… но именно поэтому нам больше не стоит видеться. Никогда.
Когда мы вышли наружу, я заговорила:
— Азака, прости, но не могла бы ты вернуться в школьное общежитие одна? Я собиралась снова переночевать сегодня у родителей.
— В самом деле? Как хочешь, конечно, но сестра будет коситься, если тебя так долго не будет. Не нажить бы проблем. Ну, пока!
Азака помахала рукой и удалилась. Оставшись одна, я бросила взгляд на вывеску. «Анэнербе». По-немецки это означает — «наследие».
Расставшись с Азакой, я бесцельно брела по улице. Конечно, я не могла переночевать дома, у родителей — это была ложь. Мне больше некуда было возвращаться. С той ночи прошло уже почти двое суток, но я не появилась в школе. Наверняка отцу уже звонили, чтобы выяснить причины отсутствия дочери. Если я вернусь, мне придется отвечать на вопросы — где я была, и что делала. У меня никогда не получалось уверенно лгать, и под его давлением я не выдержу — расскажу все. Если это случится, страшно подумать, что сделает со мной отец. Каким презрением и ненавистью он меня обольет.
Он был не родной мне — я была ребенком от предыдущего брака моей матери. Отчим хотел заполучить дом и землю, принадлежавшие ей, а я оказалась ненужным и бесполезным довеском. Я выбивалась из сил, стараясь быть хорошей девочкой, стараясь, чтобы он не возненавидел меня. Добропорядочная, такая же, как моя мать, лучшая ученица в школе, которой может гордиться любой отец, благовоспитанная девочка, которую никто не сможет заподозрить в ненормальности — я всегда страстно хотела быть такой.
Не только для кого-то еще, но и для себя. Я грезила об этом даже во сне, и мечта поддерживала меня даже в самые темные дни. Но теперь все кончилось. Никакое волшебство не сможет вернуть меня в тот маленький, уютный мир. Солнце садилось мне навстречу, заливая улицу кровавым светом, словно запретный сигнал светофора. Меня обтекали потоки безразличных, незнакомых и чужих людей. Люди старше меня, солидные и деловитые. Беззаботные ребятишки, выглядящие такими счастливыми. Мое сердце судорожно сжалось, грудь пронизала отчаянная тоска. Я поднесла руку к лицу и впилась ногтями в щеку.
Ничего. Ни следа боли.
Сильнее.
Ничего.
Сдавшись, я опустила руку. Кончики ногтей окрасились алым. Наверное, я порвала кожу. Но я все равно не чувствовала ровным счетом ничего. Не ощущала себя живой.
Смешно. Короткий смешок, вырвавшийся из груди, прозвучал отрывисто и страшно. Но ведь это смешно. Почему сердце корчится от боли, когда мое тело остается таким же бесчувственным? Почему?! Почему именно сердце? Ведь боль от раны нужна для того, чтобы дать человеку узнать об опасности и найти лекарство, которое излечит рану и уймет боль. Сердце корчится в муке не от физических ран, а душевных, но неужели и мозг работает точно так же? Неужели он высекает рубец на сердце, чтобы я узнала о словах и поступках, которые ранят не физическое тело, но сознание, индивидуальность и личность Асагами Фудзино? Чтобы я смогла отреагировать и защититься? Даже не ощущая физической боли, я погибаю от муки, терзающей сердце. Может быть, это все же иллюзия? Наверняка иллюзия. Ведь физическую боль нельзя облегчить словами, в отличие от сердечной. Рана на теле будет болеть, пока не заживет — это доказательство, того, что человек еще жив. Сердечная боль должна была бы исчезнуть, забыться быстрее…
Нет.
Мой мозг изранен так же, как и сердце. Я все равно чувствую боль. Воспоминания о тех кошмарных днях, когда они насиловали меня, превратились в кровоточащие раны.
Перед глазами снова встали их страшные лица, искаженные жестокими ухмылками. В ушах зазвучал злорадный гогот — они веселились, насилуя, унижая и запугивая меня. Когда тот громила с ножом бросился на меня, я почувствовала на животе что-то горячее — как раз там, где на школьной форме потом оказался порез. Осознание того, что он готов убить меня, сорвало все преграды, и я уже не помнила себя от ярости. Уже потом, когда с ними было покончено, я догадалась, что этот жар в животе и называется болью — совершенно незнакомое мне раньше ощущение. «Я… я не прощу их», — думала я тогда, чувствуя, как стискивает сердце ненависть. Эти слова и сейчас кружились в моем сознании, повторяясь снова и снова, словно закольцованная пленка.
