– О какой именно работе?
Пегий снова улыбнулся. Такое впечатление, что зубы просто распирают изнутри его губы, как у японских шпионов в старых советских фильмах. Кстати, о шпионах. Я напрягся.
– Я несколько раз перечитал вашу книгу, Александр Карлович…
– Да? И как она вам? – я спросил это автоматически, как спросил бы у любого другого читателя. В данном случае вообще подразумевалось, что моя книга Пегому безумно понравилась, раз уж он решил мне предложить работу.
– Нет, не понравилась, – и снова улыбка. Губы при этом не растягиваются в стороны полумесяцем, а норовят принять округлую форму.
– И чем же?
– Просто не понравилась. Я не люблю детективы. Не переношу их. Всегда был уверен, что никто так безбожно не врет, как писатели-детективщики. Ну и еще те, кто пишет о любви.
– Почему сразу врут? Придумывают. И часто даже пишут о совершенно реальных событиях. На основе личного опыта.
– Ну да, – Пегий взял со стола мою книгу и прочитал из абзаца под моей фотографией, – во многом основана на личном опыте журналистской работы.
Писателя каждый обидеть может. А понять его, оценить по достоинству. И в большой степени фраза эта соответствует действительности. Даже в большей, чем мне хотелось, степени.
Приблизительно так я и ответил на этот неприличный выпад.
– Хорошо, – согласился Фокин, – там, где о газете и о вашей личной жизни – очень похоже на правду. Может быть, вы напрасно так открыто написали о своем личном. Но…
– Что «но»?
– Вы не станете отрицать, что ни происшедшее в Боснии и Чечне, ни, тем более, в Российских и Украинских спецслужбах, вы не могли писать с личного опыта? Так ведь?
– А… – я, как мне показалось, вовремя, вцепился в свой болтливый язык и втянул его туда, где ему и положено было находиться, за зубы.
– Я не расслышал, – пожаловался Пегий.
В эту минуту я приблизительно представил себе, что ощущает карась, проглотивший жирного червяка и обнаруживший при переваривании, что в закуске был изогнутый кусок зазубренной стали. Я не хочу говорить на эту тему. Я не могу говорить об этом. Я не желаю. Я должен просто сейчас встать и уйти. Выплюнуть долларовый крючок и убраться в слякоть и темноту. Я должен. Но не могу.
– Все выглядит так, будто вы просто взяли и облепили свою биографию вымышленными событиями. Так? – Пегий не заметил, или сделал вид, что не заметил моих эмоций.
– Так, – кивнул я.
Такой вариант для меня наименее болезненный. Есть шанс, что на этом мы перестанем топтать тропинку в сторону минного поля. В голове зашумело и стало мерзко давить в затылке. Давление, батюшка, вы должны постоянно помнить о своем давлении.
– Так, – удовлетворенно протянул Пегий, не сводя с меня своих оловянных глаз, – тогда не понятно, почему так много совпадений.
– Совпадений? – переспросил я. Мы все-таки вошли на заминированный участок. Господи, ну как его остановить? Или как остановиться самому? И самое дурацкое, ведь есть замечательный выход, сунуть ему назад эти проклятые доллары…
– Совпадения. Вот, например, вы назвали некоторые фирмы и банки. Фамилии. Они действовали в вашем выдуманном сюжете, но ведь они существовали на самом деле. И этот ваш нехороший предприниматель был действительно убит в Запорожье именно так, как вы описали. А Артем Игнатьевич Мороз, так тот вообще…
– Какой Артем Игнатьевич Мороз? – быстро переспросил я.
Голову стянуло обручем. Все время после выхода книги я ждал, что рано или поздно такой разговор состоится. Я даже спросил тогда у Петрова, что мне делать в этом случае. И Петров, украинский военный контрразведчик Петров, улыбнувшись, сказал, что этого не может быть в принципе. Приблизительно также высказался российский шпион Михаил, даже фамилии которого я так и не узнал. Но оба они, получается, ошиблись. Разговор состоялся. Он происходит сейчас.
– Артем Игнатьевич Мороз. Или Зимний, если вам удобнее кличка. Вы о нем тоже писали. Этот уважаемый и авторитетный человек, – ударение было сделано на «авторитетный», – у вас вначале вынужден работать на некий международный заговор, а потом был выведен из игры совместными усилиями украинских и российских спецслужб, перевербован, оказал неоценимые услуги по предотвращению военного переворота в Росси, а потом вы рекомендовали отправить его в ближнее зарубежье, чтобы через него контролировать русскую мафию. Ну, или что-то в этом роде.
Я промолчал. Все это действительно было в моем романе, и все это действительно не было совпадением. И я действительно не мог об этом знать.
– И что Артем Игнатьевич? – смог я выдавить из себя.
– Ничего. Сейчас он живет в Будапеште. У него все в порядке. Очень хорошие отношения с русской и украинской мафиями. С мадьярской, кстати, тоже все нормально. Его даже не трогают местные власти, потому что для них, он гарант порядка в очень взрывоопасной среде наших соотечественников. И все это, во многом, благодаря вам. Вернее, вашему роману.
Я откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Пусть говорит что угодно. Пусть говорит. Лишь бы не вынул сейчас из кармана ствол… Или не стал угрожать моим родным. Мне – пусть. Лишь бы не Сан Санычу, матери и сестре.
– Он вам, кстати, передает поклон, – картонный голос Пегого летал где-то под потолком, а слова картонным конфетти падали вниз, покрывая все толстым слоем нелепых звуков.
– Спасибо, – это уже мой голос, он тоже из картона, он тоже звучит издалека.
Два картонных самолетика кружат вокруг лампы под потолком. Кружат, кружат, кружат…
– Но я хотел с вами поговорить не об этом. Я хотел с вами поговорить вот о чем.
Я открыл глаза. Пегий тактично смотрел в сторону.
– Совершенно понятно, что вы по какой-то причине получили информацию от неких спецслужб для написания этого романа. Это значит, что вы, во-первых, им известны, во-вторых, пользуетесь некоторым запасом доверия, а, в третьих, если приметесь писать новый роман на детективно-политическом материале, то это будет воспринято просто, как продолжение вашей литературной деятельности.
– Вы что, хотите, чтобы я написал книгу…
– Именно. Мне нужно, чтобы вы написали книгу, которая будет иметь все признаки правды, но на самом деле таковой не будет. Это в общих словах. Финт наоборот. Ваш первый роман должен был выглядеть придуманным, оставаясь, по сути, правдой, а новый роман должен быть похож на правду, оставаясь вымыслом. Насколько я помню, это вы написали в одной своей статье, запущенной в Фидонет, что литература начинается там, где вымысел перестает быть ложью? Вот у вас будет такой шанс. И кроме всего прочего, вы получите очень неплохие деньги. Очень-очень неплохие.
Николай Фокин, мужчина неопределенного возраста с неопределенной внешностью, повадками адвоката и хваткой бультерьера, снова демонстрировал свою улыбку. И ждал от меня ответа. И ждал ответа.
А я думал. В последнюю секунду все как-то вывернулось непонятным образом. Не было намеков и скрытых угроз, было деловое предложение, которое мне нужно было рассмотреть.
– Тема? – спросил я.
– Сейчас сказать не могу. Внутренняя и международная политика. Украина и Россия. Может быть, те же персонажи.
– Объем?
– Не знаю. Страниц – штук пятьсот-шестьсот.
– Сроки?
– К началу мая книга должна быть написана.
Я стал загибать пальцы, пересчитывая месяцы:
– Семь месяцев.
– Семь месяцев, – подтвердил Пегий. – Триста долларов в месяц, наличными. Расходы на поездки, если понадобится. Сам договор будет подписан после предоставления рукописи. Вам нужно подумать?
– Нужно. Подумать, – проговорил я, хотя внутри у меня все орало: «Соглашайся!». Соглашайся немедленно. Это шанс отдать все долги. Это шанс отправить всех моих на море летом. Это просто шанс не подохнуть с голоду.
– Мне нужно подумать, – повторил я.
– Сколько времени вам нужно на размышления? – осведомился Пегий.
– Заказчик ведь не вы? – эта мысль пришла мне в голову так быстро, что я даже не успел заставить себя заткнуться.
– С чего вы взяли? Я что, не похож на серьезного заказчика? – как я успел возненавидеть эту улыбку и это лицо.
Хотя, как человек порядочный и благодарный, должен бы испытывать к Николаю Фокину хотя бы чувство признательности, если не благодарности. «Но ведь ты все равно себя не переделаешь», – как верно подметил руководитель моей дипломной работы, когда выяснилось, что у меня нет ссылок на роль компартии в развитии советской научной фантастики, и когда обнаружилось, что я в автореферате не обзываю своего научного оппонента разве что дегенератом и не перехожу к нецензурной брани.
