Коломнин же, быстро запутавшийся в мудреных названиях, перешел по соседству, к цветочнику, у ног которого стояла широкая, словно тазик, корзина с тропическими цветами. – Ай вонт ту! – Коломнин требовательно обвел пальцем вокруг корзины. Ему хотелось сделать для Ларисы что-то особенное. – Хау…как это? Хау матч?
– Ту?! О! Сиксти долларс!
– Сиксти? Это, стало быть? Ван, ту!..– он перебрал пальцы. – Шестьсот, что ли?!
– Йес, йес! Сиксти!
Коломнин помертвел: ни на что подобное он не рассчитывал. В кармане едва набиралась сотня долларов. Да и, честно говоря, названная сумма превышала всю оставшуюся в отеле наличность.
Но отступать было поздно, – подошедшая Лариса с любопытством прислушивалась к разговору.
– А! Где наша не продадала?! – Коломнин сорвал с руки «Роллекс», купленный полгода назад с банковской премии: президент банка внушал высшему менеджменту, что часы, наряду с ручкой и галстуком, – лицо банкира. – Вот это стоит девятьсот долларов. Девятьсот, понял?! Отдаю!..Погоди, как девятьсот на твоем поганом языке будет?
Он мог бы не затрудняться. Продавец, затаив дыхание, нетерпеливо тянулся к часам: тайцы давно научились разбираться в дорогих вещах.
– Пойдем отсюда, Сережка! – Лариса подхватила спутника за руку. – Стоит ли тратить сумасшедшие деньги на прихоти?
– Стоит! – упрямо заверил Коломнин. – На тебя – стоит!
Лариса улыбнулась:
– Тогда, раз уж решился, перестань мучиться и дай ему шестьдесят долларов. Уверяю тебя, останется доволен!
Она посмотрела на озадаченное его лицо и расхохоталась:
– Языки учить надо, юноша! Сиксти – это как раз шестьдесят. Добавь пять долларов, и цветы доставят прямо ко мне в отель, – она обменялась с разочарованным продавцом несколькими репликами на английском и увлекла кавалера дальше. – А вообще – спасибо.
– За цветы-то? Оно того не стоит.
– За цветы тоже, – Лариса поколебалась. – Расскажу все-таки. Подобное у меня было один раз. Я была студенткой, и меня тогда изо всех сил обаял один аспирант. Все замуж звал. А я… хоть и нравился, но вертихвостка та еще была. Так что динамила от души. И как-то затащил он меня в меховой салон. Решил подарить шубу. А сам-то, я знала, жил в общаге, помощь от родителей не принимал, хотя все были в курсе, что батюшка вполне при больших деньгах. По ночам какие-то фуры разгружал, чтоб было на что угощать. Единственно – на День рождения перед тем ему отец «девятку» подарил. Перламутр. Тогда это самый писк был. Против машины не устоял – принял. Очень гордился. Хвоста распускал, когда по Москве рассекали. Вот на ней и подъехали. Только не в тот отдел черт его дернул зайти, – в шубах-то не разбирался. Так что примеряла я норку. Смотрелась, видно, удачно. Он аж зарделся:
– Берем!
– Ради Бога! – и выписывают чек на нынешние две тысячи долларов.
А у него, бедолаги, на все-про все где-то триста в заначке.
Я, конечно, снимать шубу. Да и мерила больше, чтоб подурачиться. Гляжу, побелел:
– Сказал, твое. Значит, носи!
Директора истребовал. Документы и ключи от машины вынул:
– Хочу невесте подарок сделать. А мелочь забыл. Если завтра не принесу деньги, твое!
Пижонство, конечно. Но ты бы видел, как мы уходили! Весь магазин посмотреть вышел.
– И что? Выкупил?
– Откуда? Я и то уговаривала: у отца попроси. Вышлет.
Так аж зубами заскрипел. Потом на меня посмотрел и расплылся:
– Да и черт с ней, с машиной. Зато как на тебе сидит! Надо обмыть! И тут же на последние заначенные триста баксов всю общагу в ресторан потащил!
– И это был твой муж?
– Да, – тихо подтвердила Лариса. – Ты мне сейчас… что-то вдруг от него.
Коломнин смолчал. Услышанное не показалось ему комплиментом. Как бы хороша ни была копия, она всегда останется лишь слепком с оригинала. Да и масштаб – что говорить – не тот.
Словно угадав его душевное состояние, Лариса благодарно сжала его локоть.
Совсем далеко заполночь, вовсе не чувствуя ног, остановили они знаменитый тук-тук – местное маршрутное такси: крытый минигрузовичок с двумя параллельными скамейками, каждая рассчитанная на пять человек, – и добрались до ее отеля. Коломнин выпрыгнул первым и сразу повернулся помочь. Так что соскочившая следом Лариса невольно оказалась в его объятиях. – Вот только без… – она быстро выставила меж ними ладонь, стараясь, видимо, опередить тем какое-то его движение. Но в следующую долю секунду поняла, что ни о каком движении он и не помышлял, и – рассмеялась: смущенно и чуть раздосадованно.
Быть может, досада ее пропала бы, если б сумела догадаться о том, что происходит внутри неловкого ее ухажера. Коломнин не просто увлекся. Он ошалел. Каждое прикосновение к Ларисе вызывало в нем такое желание, что он едва сдерживался, боясь выдать его и тем оскорбить молодую женщину. Но сдерживаться с каждым днем становилось все трудней. И он изнывал от адской смеси из глубочайшей, пронизывающей нежности и едва подконтрольного желания схватить эту покрывшуюся шоколадной корочкой женщину и не выпускать. Особенно в воде. В какую-то минуту, когда Лариса, расшалившись, принялась крутиться вокруг него, пытаясь ухватить сзади за плечи, Коломнин, вывернувшись, обхватил ее за талию и, задохнувшись, прижал к себе, неловко тыкаясь губами в мокрые волосы. Он даже успел ощутить ответное подрагивание. Но тут же Лариса с силой оттолкнулась:
– Никогда! Чтоб никогда! Или… пойми.
– Я не хотел. Я думал… – Коломнин обескураженно поплелся к берегу.
Через минуту Лариса тихо присела рядышком:
– Ты извини меня, Сережа! Я, конечно, дура. Но – я не могу. Понимаешь? Мне до сих пор ночами муж снится. И если тебе совсем в тягость, то… – она облизнула губы. – Может, лучше не надо себя мучить. Разойдемся и…
– Ну что ж! – Коломнин резко повернулся.
Он увидел испуганные ее глаза, и приготовленные слова про то, что муж ее давно мертв и нельзя жить воспоминаниями, а сам он все-таки мужчина и не может не думать о ней как о женщине, сами собой проглотились.
– Ничего, Лариса. Можно и просто… Раз уж так сложилось, – и зарыл голову в горячий, остужающий песок.
На третий день на пляже их разыскал Ознобихин.
– Совет да любовь, – томно проворковал он. Прижавшиеся словно ненароком влюбленные инстинктивно отдернулись друг от друга.
– А мы это… загораем, – теряясь, сообщил Коломнин.
– А я это вижу, – Ознобихин наклонился, чтобы поцеловать руку Ларисе. И – пристально, с невыказанным вопросом заглянул в ее глаза. Удивленно разогнулся. – Ребята! А я, представьте, без вас соскучился. – А как же любимые тайки? – подколола Лариса.
– Тайки, как кокосы, приедаются. Предлагаю сегодняшний день провести вместе.
Он заметил, как переглянулись они меж собой со сдержанным разочарованием. И объяснился, усмехнувшись:
– Завтра срочно улетаю в Москву… Президент банка затребовал по мобильному. Какой-то новый проект. Так что – прошу не побрезговать. Тем более и программу предлагаю не хилую: Минисиам, битва слонов.
– Слонов?! – Лариса разом уселась на песок. Умоляюще глянула на Коломнина. – Слоны ведь!
– Слоны так слоны, – Коломнин поднялся, подумав, что появление Ознобихина даже кстати: лежать рядом с разгоряченной женщиной ему сделалось до того невмоготу, что аж в песок вгзызся: желтоватые зернышки захрустели на белых его зубах.
– Тогда прошу в авто, – вверху, на набережной, красовался могучий внедорожник. В отличие от прижимистых немцев, новые русские предпочитали брать на прокат массивные вездеходы.
О согласии своем Коломнин пожалел очень быстро. Он сидел на заднем сидении и с завистью слушал, с какой легкостью общается Николай с раскинувшейся впереди Ларисой. Теперь ему казалось, что Лариса улыбается в ответ на пошловатые шуточки Ознобихина с той же манящей интонацией, с какой раньше отвечала ему. Может, в самом деле привиделось ему это особое ее отношение? Скоро час, как они в пути, а она ни разу, считай, даже не скосилась в его сторону. Щебечет себе. Загорелые ноги она возложила на «торпеду», темные очки сдвинула на выгоревшие волосы. Вид ее был исполнен томности и безмятежности. Правда, раза два к нему обратился Ознобихин, но Коломнин что-то буркнул в ответ, и о нем забыли окончательно.
Не понравился ему и Минисиам. Даже не сам Минисиам. Огромная площадка, уставленная уменьшенными копиями знаменитых архитектурных творений, действительно производила впечатление. И не только на них. Двигавшиеся параллельно две старушки-француженки деловито снимались на видеокамеру у каждого макета, отчетливо произнося название, – словно картошку окучивали. Приятно в самом деле запечатлеться в обнимку с храмом Василия Блаженного, панибратски оглаживая узорчатый его купол, – будто лысинку приятеля. Или, расставив ноги, пропустить меж них знаменитый лондонский мост, ощущая себя Гулливером в стране лилипутов. Так что сам Минисиам Коломнину как раз понравился. Не понравилось в Минисиаме. Потому что очевидно хорошо было Ларисе и Ознобихину. Вошедший в раж Николай беспрестанно снимал ее на видеокамеру, а та в свою очередь с хохотом принимала самые экзотические, на грани приличия позы. И чем веселей было им, тем в большую угрюмость впадал Коломнин. Так что до аттракциона слонов он доехал, едва разжимая губы. Теперь для него стало совершенно очевидно, что вся та особенная нежность, что очаровывала его в Ларисе и давала надежду, была всего-навсего жеманством опытной женщины, боящейся раньше времени лишиться непритязательного поклонника.
