Я натянуто улыбнулся.
— Мама наверняка сказала бы мне: «Ты взял то? Ты взял это?» — а я бы ответил: «Да, конечно. Думаешь, я идиот?» Но половину вещей, про которые она стала бы спрашивать, я наверняка забыл бы, поэтому потихоньку прошел бы в спальню и собрал их. Один раз, когда мы уезжали, я не взял запасное белье. Правда, глупо?
Я надеялся, что мои слова вызовут у нее улыбку, но ничего подобного. За последние шестнадцать дней Келли ни разу не улыбнулась. Вечерами мы иногда сидели на кушетке и смотрели телевизор, и когда там показывали что-то веселое, она начинала смеяться. Но потом одергивала себя, словно не имела больше права смеяться, словно ничто уже не должно было ее смешить. Как будто ей становилось стыдно, если что-то доставляло ей радость.
— Телефон взяла? — спросил я, когда мы сели в машину. После смерти матери я купил ей мобильный, чтобы она могла в любой момент позвонить мне. К тому же это позволяло мне все время ее контролировать. Покупая мобильный, я подумал: как это странно, давать телефон такой маленькой девочке, но вскоре понял, что ее случай не был чем-то уникальным. В конце концов, мы жили в Коннектикуте, здесь к восьми годам у многих детей имелся свой психотерапевт, что уж говорить о сотовом телефоне. К тому же в наши дни мобильный стал не просто телефоном. Келли загружала туда песни, делала фотографии и даже снимала короткие видеоролики. Мой телефон, возможно, тоже обладал этими функциями, но я в основном использовал его только для переговоров, а также для фотосъемок рабочих объектов.
— Взяла, — ответила она, не глядя на меня.
— Я только проверяю. Если тебе станет не по себе, если захочешь вернуться домой, ты можешь позвонить мне. Даже если будет три часа ночи и тебе вдруг что-то не понравится, я приеду и…
— Я хочу пойти в другую школу. — Келли посмотрела на меня с надеждой.
— Что?
— Ненавижу мою школу. Хочу ходить в другую.
— Почему?
— Там все гадкие.
— Расскажи поподробнее.
— Все подлые.
— Кого ты имеешь в виду под «всеми»? Эмили Слокум хорошо к тебе относится. Ты остаешься у нее на ночь.
— Зато остальные ненавидят меня.
— Объясни, что случилось.
Келли сглотнула и отвернулась.
— Они называют меня…
— Как, милая? Как тебя называют?
— Пьяницей. Пьяницей и неудачницей. Это все из-за мамы и этой аварии…
— Твоя мама не была… не была пьяна… и уж тем более ее нельзя назвать пьяницей.
— Нет, была, — возразила Келли. — Поэтому и попала в аварию. И убила людей. Так все говорят.
Я стиснул зубы. Почему дети так говорили? Конечно, они видели заголовки газет и смотрели утренние новости. «Пьяная мамаша попала в аварию. Трое погибших».
— Кто тебя так обзывает?
— Не важно. Если я тебе скажу, ты захочешь поговорить с директором, он устроит родительское собрание, и все будут меня обсуждать. А я просто хочу в другую школу, где никто не знает о том, что моя мама — убийца.
В машине, которая врезалась в автомобиль Шейлы, погибли Коннор Уилкинсон тридцати девяти лет и его десятилетний сын Брэндон.
В довершение ко всем нашим несчастьям Брэндон учился в одной школе с Келли.
Другой сын Уилкинсона и брат Брэндона — шестнадцатилетний Кори — выжил. Он ехал на заднем сиденье и был пристегнут. Кори через лобовое стекло заметил припаркованный на съезде «субару» в тот самый момент, когда его отец воскликнул: «Боже!» — и ударил по тормозам, но было поздно. Кори утверждал, что перед столкновением он видел водительницу, она спала за рулем.
Коннор не потрудился пристегнуться и вылетел на капот, там его и нашли прибывшие на место полицейские. Когда я приехал, его и Брэндона уже увезли. Мальчик оказался пристегнут, но скончался от тяжелых ран.
Он учился в шестом классе и был на три года старше Келли.
Я предчувствовал, что моей дочери будет нелегко, когда она вернется в школу, и даже ходил к директору. Брэндон Уилкинсон был хорошим учеником, отличником, прекрасно играл в футбол. Я боялся, дети захотят отомстить Келли, ведь ее мать обвиняли в убийстве одного из школьных любимчиков.
Мне позвонили в первый же день после того, как Келли пошла в школу. И не потому, что ей сказали нечто обидное, а из-за поведения Келли. Одноклассница спросила у моей дочери, видела ли она тело матери в машине прежде, чем его оттуда достали, была ли у нее оторвана голова и не случилось ли с ней еще чего-то, такого же крутого. А Келли ударила ее ногой. Удар оказался такой сильный, что девочку отправили домой.
— Возможно, Келли еще не готова вернуться в школу, — сказал мне директор.
Я поговорил с Келли, даже заставил ее продемонстрировать мне, как она это сделала. Оказывается, подойдя к той девочке, она ударила ее пяткой по ноге. «Сама напросилась», — прокомментировала Келли.
Она пообещала никогда больше так не поступать и на следующий день вернулась в школу. Я больше не слышал ни о каких происшествиях и решил, что все наладилось, насколько это было возможно в данной ситуации.
— Я не стану с этим мириться, — заявил я. — Пойду к директору в понедельник, и эти маленькие выродки, которые так тебя называют…
— Почему я не могу учиться в другой школе?
Мои руки крепко сжимали руль, пока я ехал по Брод-стрит в центр города мимо Милфорд-Грин.
— Посмотрим. Я займусь этим в понедельник, хорошо? После выходных?
— Вечно это «посмотрим». Ты говоришь, а сам ничего не делаешь.
— Если я что-то сказал, то сдержу свое слово. Но это значит, что ты больше не будешь учиться с детьми, которые живут по соседству.
Она посмотрела на меня так, словно хотела сказать: «Ясное дело!»
— Хорошо, я понял. Сейчас тебе очень нравится этот план, но что будет через шесть месяцев или год? Ты окажешься полностью отрезанной от общественной жизни.
— Я ее ненавижу, — пробормотала Келли.
— Кого? Девочку, которая тебя обзывает?
— Маму, — сказала она. — Я ненавижу маму.
Я почувствовал спазм в горле. Сколько усилий я приложил, скрывая свой гнев, но был ли удивлен тому, что Келли казалось, будто ее предали?
— Не говори так. Ты ведь не хотела так сказать.
— Хотела. Она бросила нас, попала в эту дурацкую аварию, и теперь меня все ненавидят.
Я еще крепче вцепился в руль. Если бы он был деревянным, точно бы треснул.
— Мама тебя очень любила.
— Тогда почему она сломала мне жизнь?
— Келли, твоя мама не была дурой.
— А напиться и встать посреди дороги — это как?
Я не знал, что ответить.
— Хватит! — Я ударил кулаком по рулю. — Черт возьми, Келли, ты считаешь, будто я могу ответить на все вопросы? Тебе не приходило в голову, что я с ума схожу, пытаясь понять, почему твоя мама совершила такую глупость? Думаешь, мне легко? Думаешь, мне нравится, что твоя мама оставила меня и теперь я должен воспитывать тебя один?
— Ты сейчас сказал, что она не была глупой. — Губы Келли дрожали.
— Хорошо, то, что она сделала, было глупостью. Полным идиотизмом. Несусветной дуростью, понимаешь? Это совершеннейшая бессмыслица, поскольку твоя мама никогда, никогда не садилась за руль пьяной. — Я снова ударил по рулю.
Я представил себе реакцию Шейлы, если бы она услышала мои слова. Она сказала бы, что все это неправда и я знаю об этом.
Это случилось много лет назад. Тогда мы еще даже не были помолвлены. Мы пошли на вечеринку. Там собирались ребята с работы, их жены, подружки. Я напился и не стоял на ногах. О том, чтобы сесть за руль, и речи быть не могло. Шейла, возможно, и провалила бы алкотест, но оказалась в лучшем состоянии, чем я, поэтому повела машину.
Но это не считается. Тогда мы были моложе. Глупее. Теперь Шейла ни за что бы так не сделала.
И все-таки она это сделала.
Я посмотрел на Келли и увидел ее глаза, полные слез.
— Если мама никогда так себя не вела, почему же это случилось?
Я припарковал машину на обочине.
— Иди сюда.
— Мне мешает ремень.
— Отстегни его и иди сюда.
— Со мной все хорошо. — Келли схватилась за дверь машины.
Мне оставалось лишь взять ее за руку.
— Прости, — сказал я дочери. — Видишь ли, дело в том, что я сам ничего не понимаю. Мы с твоей мамой прожили вместе много лет. Я знаю ее лучше кого бы то ни было, и я любил ее больше всех на свете, по крайней мере до тех пор, пока не появилась ты. А потом я любил вас обеих. И поверь, мне это кажется такой же бессмыслицей, как и тебе. — Я погладил ее по щеке. — Но пожалуйста, пожалуйста, не говори, что ты ее ненавидишь.
Когда она это произнесла, я почувствовал себя виноватым, словно мои чувства передались ей. Я злился на Шейлу, но не хотел настраивать дочь против нее.
— Просто я сержусь на маму. — Келли глядела в окно. — И мне нехорошо от того, что я злюсь, хотя на самом деле мне должно быть грустно.
