Вероника взяла фонарик, раздвинула мертвой — предположительно — бортпроводнице веки одного глаза, посветила на него, несколько раз резко навела-убрала луч. Повторила на втором. Глазные яблоки неподвижны. Зрачки на свет не реагируют.
— Когда вы поняли, что пульса нет?
— Минут пятнадцать назад, — сказала бортпроводница.
«Качать бесполезно, — подумала Вероника, — даже если и был шанс, то он давно упущен. Мозг умер».
— Почему не позвали раньше?
— Был взлет, мы не могли поднимать пассажиров. Я делала массаж сердца все это время, но безрезультатно. Она перестала дышать.
— Она умерла, — сказала Вероника. — Что дальше? Будем садиться?
Пилот, все это время молчавший, покачал головой.
— Если смерть наступила, то мы продолжим полет и сдадим тело в аэропорту Пекина. Ольге уже все равно ничем не помочь.
— Разумно, — ответила Вероника. — Я вам больше не нужна?
— Спасибо за помощь, — сказал пилот и закрыл дверь в каюту с трупом.
Вероника гнала от себя мысли, что вина в смерти этой девушки — Ольги, судя по бейджу, — лежит на плечах бригады рейса. Похоже, у девушки случился инсульт, потому что было сильное головокружение и резкая головная боль, судороги. В отсутствие анализов и томограммы диагноз поставить невозможно, но Вероника была почти уверена, что произошла именно ишемия мозга. У Ольги был час, плюс-минус пятнадцать минут, на то, чтобы выжить. Массаж сердца бесполезен без лекарств. Если бы самолет развернули и посадили, то девушку можно было бы спасти. Они обязаны были запросить экстренную посадку и госпитализировать умирающую. Но они этого не сделали. Почему? Потому что вернуть самолет и поднять его снова — дорого? Потому что будут возмущения от пассажиров, потерявших стыковочный рейс в аэропорту назначения?
У Вероники разболелась голова. Внутренний ипохондрик тут же выставил диагноз: острое предынсультное состояние. Некоторые из врачей (и Вероника в их числе) — самые мнительные на свете люди, потому что в отличие от «немедиков» у них больше вариантов смертельных диагнозов на каждый симптом. А если симптом не один, а несколько, то и предполагаемые диагнозы разнообразнее.
«Это просто головная боль, — сказала себе Вероника, — просто головная боль, и все. Ты не брызнула в нос, вот и началось. Сейчас присоединятся уши. Давай-ка освободи дыхание, выпей таблетку от головы и заодно снотворное. И перестань думать о боли».
Она так и сделала. Едва пробило нос, она почувствовала неприятный запах, исходящий от кухни комфорт-класса, что был позади нее. Пахло так, как будто вместе с курицей и рыбой запекают кусок ковра. Бортпроводница привела себя в порядок, поправила прическу и приступила к обслуживанию как ни в чем не бывало. Любезно предложила Веронике меню, но та отказалась. Есть не хотелось. Она стала проваливаться в сон.
Ее разбудила аккуратная возня рядом. За иллюминатором было темно, в салоне тоже погасили свет. Когда Вероника засыпала, соседнее кресло пустовало, как и при взлете, а сейчас в нем уютно устроился парень-бортпроводник из салона комфорт-класса. Он был симпатичным, и даже большое родимое пятно на лице не сильно его портило.
— Я вас побеспокоил. Прошу прощения.
— Ничего страшного, я под снотворным и сейчас снова усну, — ответила Вероника. — Как понимаю, вашу каюту заняли.
— О нет, каюта — это для пилотов и старшего бортпроводника. Обычно мы занимаем свободные места в комфорт-классе. Этот рейс битком, есть только несколько свободных мест в бизнесе, поэтому я с вами.
— Рейс не из простых, — сказала Вероника. — Надеюсь, все худшее позади.
— Ой ли? Что будет после посадки, еще никто не знает. Боюсь, ничего хорошего.
Нос снова заложило, значит, она проспала больше двух или даже трех часов. Но узнавать не хотела — нет ничего неприятнее, чем думать, что прошла уже вечность мучительного полета, а на самом деле семь минут.
— Имеете в виду оформление тела? — спросила она, лениво ковыряясь в необъятном кожаном мешке под названием «дамская сумочка».
— Да, именно. Достанется всем. Каждый напишет по тому «Войны и мира» с объяснениями, будет усиленная переподготовка, повторный экзамен на оказание первой помощи. Повезет, если комиссия сделает вывод, что все было сделано правильно. А вот если нет, то и уволить могут.
— Ну, вам переживать не за что, вы ведь не в этом салоне работали, верно? И не являетесь старшим бортпроводником.
— Экипаж есть экипаж, — ответил мужчина, зевнул и повторил: — Достанется всем. Ну, вы спите, а то распугаете свое снотворное.
Вероника кивнула и укрылась пледом. Парня, по всей видимости, волновало не столько снотворное Вероники, сколько его собственные час-полтора на сон. Она прикрыла глаза, но все же спросила:
— Почему самолет не посадили? Ведь это кажется самым разумным. Пять минут — и мы были бы на земле. Сдали бы бортпроводницу и полетели бы дальше.
Он тихо ответил:
— Если бы мы сели, то включился бы протокол замены. Искали бы нового старшего, снова инструктаж, все это затянулось бы. В самолете куча людей, есть стыковочные рейсы, не говоря уже о расходах на взлет-посадку, новый эшелон… Авиакомпания понесла бы убытки.
— Сопоставимые с человеческой жизнью?
— Намного больше. Примерно раза в три. За смерть на борту родные Ольги получат компенсацию, может быть, в районе миллиона рублей. А возврат и задержка вылета могут совокупно обойтись под трешку.
Из кухни снова донесся неприятный запах.
— Неужели опять кормить будут? — спросила Вероника, не открывая глаз. Бортпроводник не ответил. Видимо, уже спал.
Будить его она, конечно же, не стала и собиралась сама провалиться в сон, но чертов мочевой пузырь приказал в срочном порядке встать и отправиться в туалет. Вероника тяжко вздохнула, стянула с себя плед, аккуратно протиснулась, стараясь не задеть ноги проводника, и направилась в туалет, что напротив каюты с трупом.
— Вам что-нибудь нужно? — спросила та самая бортпроводница, увидев Веронику. Она сидела на откидном сиденье в кухонном отсеке и копалась в телефоне.
— Нет, спасибо, я в туалет.
— Хорошо. Если что-нибудь будет нужно, я к вашим услугам.
Это было очень мило.
Закончив свои дела, Вероника вышла из туалета и остановилась.
— Что это за запах?
— Вы о чем? — спросила девушка и убрала телефон.
— Пахнет… я не знаю, чем-то очень знакомым… — ответила Вероника и уточнила: — Вы что-то готовите?
— Нет, пока ничего. Вы хотите есть?
— Нет, я пытаюсь понять, что за запах…
Это был слегка горьковатый, тягучий запах, напоминал вкус фруктовых косточек, которые Вероника любила в детстве раскалывать и съедать нежную сердцевину. У бабушки в Крыму росли персиковые деревья, и под закат лета Вероника с мамой и папой отправлялись туда, чтобы поплавать в море и поесть нежных фруктов. Тогда как раз начинался сезон, бабуля пекла пироги, а Вероника сидела рядом, колола косточки и ела сердцевинки.
— Откройте каюту, — сказала Вероника, чувствуя, как в глазах начинает темнеть.
— Что? Зачем?
— Откройте сейчас же.
— Я не могу, нужно спросить разрешение у командира.
— Так спрашивайте!
Бортпроводница кивнула, подошла к висящему на стене белому телефонному аппарату, взяла трубку и что-то тихо в нее сказала, выслушала ответ, повесила обратно и сказала Веронике:
— Вернитесь на свое место, пожалуйста. Когда пилот выйдет, я вас позову.
«Что же, — подумала Вероника, — теперь-то уж точно торопиться некуда».
— Хорошо, — ответила она.
Вероника вышла в салон, задернула за собой шторку, но к месту не пошла, а осталась стоять. Женщина в годах, сидящая в первом ряду, встревоженно посмотрела на нее, сняла очки и спросила:
— Дорогая моя, на вас лица нет. Что случилось?
Вероника хотела ответить грубо, очень грубо, потому что она злилась на себя. В такие минуты ей лучше под руку не попадаться. Как она могла так ошибиться? Чертов нос был заложен. Но кожные-то покровы она должна была исследовать и увидеть, что они не белые, не обескровленные, а розоватые, как будто девушка еще жива.
