Грант услышал звук у себя за спиной и резко обернулся, подняв щит, чтобы прикрыть грудь. Это спасло ему жизнь — щит содрогнулся от удара, а вместе с ним и тело Гранта; грязь и патина со щита отлетели прочь, явив миру скрытые золото и бронзу. Щит не раскололся.
Грант выглянул из-за его края. Курчатов стоял в нескольких ярдах от него, рядом с одной из каменных статуй. Взрыв, похоже, и его застал врасплох — его форма была разодрана, а лицо запачкано кровью и грязью. Повязку с глаза он потерял, и теперь был виден шрам — складка кожи, которая сходилась в узел на том месте, где полагалось быть глазу. Полковник выглядел оглушенным.
Грант поднял «уэбли» и выстрелил ему в глаз. Пуля калибра 11,56 мм попала прямо в цель. Позднее Грант мог поклясться, что слышал, как шипит раскаленный свинец, за долю секунды выжигая глазное яблоко. Из глазницы вырвался фонтан крови, и каменные стены вокруг ответили на жуткий крик громким эхом. Грант выстрелил еще дважды, и крик прекратился.
Рядом с трупом, у подножия статуи, что-то зашевелилось. Грант поднял взгляд, но успел заметить лишь тень, спрятавшуюся за камнем. Мьюр. Грант согнулся, укрывшись за щитом, и навел «уэбли» на столб. Водя стволом из стороны в сторону, он раздумывал, слева или справа выскочит Мьюр.
— Сдавайся! — крикнул он. После такого шума его голос в туманной тишине звучал как-то одиноко. — Курчатов мертв.
Ответа не последовало. Грант вытащил руку из петель щита. Прислонив щит к колену, он поднял небольшой камешек и бросил в сторону столба. Камешек запрыгал по кучам обломков и приземлился у самых ног статуи. И опять никакого ответа.
— Мьюр!
У него за спиной хрустнул камень. Грант обернулся, щит потерял опору и рухнул на землю, гулко звякнув. Грант поднял оружие, но вовремя остановился. У него за спиной стоял Джексон, но совсем не тот Джексон, который, освещаемый ярким солнцем, вошел когда-то в отель в Глифаде в белых теннисных туфлях и с безупречной прической. Волосы его были всклокочены, одежда порвана. Покрытое грязью и синяками лицо казалось бледным, как у призрака. Он выбрался из траншеи и беспомощно смотрел на наведенное на него оружие.
— О господи. — Голос звучал монотонно, без всяких эмоций. — Что, и ты тоже?
— Я думал, это Мьюр. Он…
Грант резко повернул голову, услышав шаги позади столба. Он выпрямился и побежал на звук. Сквозь пыльную пелену была видна убегающая фигура. Он выстрелил навскидку. Человек продолжал бежать, и Грант кинулся следом.
Он спускался в долину, и воздух становился чище. Теперь Мьюр был хорошо виден — фалды пиджака хлопали его по спине, жилистые руки лихорадочно сжимались — он торопился к утесу, туда, где вниз падала вода. Однако пистолет у него был. Грант увидел, что Мьюр поворачивается, и тут же выстрелил. Стрелял он не прицельно, и мало было шансов попасть в бегущего человека, но выстрел заставил Мьюра поменять намерения. Он опять опустил голову и кинулся вперед. Но далеко убежать не мог. Он добрался до края утеса и остановился. Грант перешел на шаг. Мьюр обернулся. Если бы он поднял пистолет хоть на дюйм, Грант выстрелил бы незамедлительно. Но Мьюр вместо этого отвел руку в сторону и бросил пистолет с утеса. Так они и стояли какое-то время, глядя друг на друга и тяжело дыша.
— Я закурю?
Грант кивнул. Мьюр полез в карман пиджака и осторожно вытащил портсигар из слоновой кости. Щелчком раскрыл его. Закурив сигарету, бросил спичку в поток. Течение подхватило ее и, закрутив, понесло к водопаду. Мьюр проводил ее взглядом.
— Ты ошибся в выборе, — беззлобно произнес он. — Еще увидишь. Эти янки все испортят.
— Я ничего не выбирал. Это вы за меня выбирали.
Мьюр глубоко затянулся. Дым словно надул его — он стал повыше ростом, задрал подбородок.
— Думаю, когда мы вернемся, меня повесят.
Грант пожал плечами:
— Мы же официально не воюем.
— Лучше бы воевали. Тогда бы меня расстреляли. И я мог бы умереть с сигаре…
— Ты, красный ублюдок, предатель, сукин сын!
Мимо Гранта что-то мелькнуло. Мьюр стиснул кулаки, чтобы защититься, но это был вялый, не наполненный силой жест. Инерция движения вынесла Джексона прямо на Мьюра. Они начали бороться на краю обрыва и, так и не выпустив друг друга из захвата, рухнули вниз.
Грант подбежал и заглянул за край скалы. И увидел только всплеск и больше ничего. Над обоими сомкнулась темная вода. Через несколько минут там, где водоем у подножия водопада вытекал в реку, на поверхности показались тела. На миг они замерли на краю слива и исчезли из виду.
Грант отвернулся. Его нога что-то задела. Предмет проехал по мокрому камню и остановился, застряв во мху. Это был портсигар Мьюра. Тускло-белая, как смерть, слоновая кость, таращилась на него из черного мха, словно глазное яблоко.
Оксфорд. Летний триместр, 1947 год
— Гомер вовсе не хотел, чтобы щит Ахилла считали реальным, настоящим предметом. Щит, как он описан в «Илиаде», — метафора мира, созданный богом плоский мир, окруженный рекой Океаном, где лежат все звезды, солнце и луна, мир и война, торговля и сельское хозяйство, работа и отдых, боги, люди и звери. — Студент поднял тревожный взгляд.
Он ввернул этот пассаж в отчаянной попытке протянуть время, отведенное на встречу с преподавателем. Преподаватель вроде пока ничего не замечал. Студенту не приходило в голову, что тот не меньше, чем он сам, хочет, чтобы часы занятий текли как можно менее болезненно.
— Но по-настоящему этот сияющий предмет создан из слов, а не из металла. Поэт явно хочет, чтобы его публика оставила свое неверие, пока сам он отвлекается на экфрасис. Такой громоздкий доспех был бы очень неудобным на поле боя. Несмотря на всю поэтическую убедительность и реалистичность, мы, к сожалению, должны признать щит фикцией, роскошным плодом воображения Гомера, творившего в те времена, когда оружейные технологии бронзового века были всего лишь легендой.
Рид смотрел в окно. На Терл-стрит женщины в летних платьях флиртовали с мужчинами в блейзерах и фланелевых брюках. На безупречных лужайках за университетскими изгородями стучали крокетные шары. Но Рид ничего не замечал. В воспоминаниях он опять стоял на краю утеса и вместе с Грантом держал веревку — они старались спустить щит со скалы так, чтобы не уронить его в воду. Вот он бредет обратно по речке, шлепая по отмелям и поддерживая Марину, у которой оказалась сломана нога. И вот он снова в лагуне, забирается в самолет, уповая на то, что поблизости не появятся русские.
Он понял, что студент отложил свое эссе и молчит, ожидая ответа, боясь прервать глубокие раздумья, в которые, судя по отсутствующему взгляду, погрузился профессор. И Рид подумал — есть свои преимущества в том, что тебя считают рассеянным гением.
Он улыбнулся:
— Продолжайте.
— Знаменательно то, что Гомер отдает этот щит Ахиллу. Словно хочет сказать, что Ахилл держит в своей руке целый мир. И когда он сражается, весь мир содрогается под ударами. В наш век, век атомных бомб и государственной службы здравоохранения, неудержимая ярость и крайняя элитарность, которую воплощает Ахилл, вряд ли найдут наше одобрение. — Студент поднял взгляд в очередной раз, раздумывая, не слишком ли смело он выступает, ведь неизвестно, слышал ли этот витающий в эмпиреях профессор про атомные бомбы и государственную службу здравоохранения. — Одиссей, который предпочитает ум силе, который в течение десяти лет стремится вернуться домой к семье, — в наше время, в нашей стране кажется более реалистичным героем. Но, по моему мнению, если мы хотим жить в лучшем мире, именно Ахилл предлагает нам путь к спасению. Да, в большей части «Илиады» он одержим гневом, не отдавая себе отчета в том, что его гнев несет разрушение всем, кто его окружает, — его боевым товарищам, друзьям, даже самому его близкому другу Патроклу. Но эта поэма — рассказ о гуманизации, о пути, который прошел Ахилл от неосознаваемого гнева до осознания своей ответственности перед миром. Метафорически выражаясь, мы все живем на щите Ахилла. Когда воины готовятся к сражению, мы трепещем. Если мы хотим выжить в новых опасностях нашего времени, мы должны надеяться, что разрушительный гнев, который движет людьми, можно укротить рассудком и более всего состраданием.
Студент пошуршал листками своего эссе и сложил их на стол. С его места ему показалось, что профессор уснул.
— Скажите, — произнес наконец профессор, — вы верите в Гомера?
Студент, кажется, испугался. К этому вопросу он не был готов.
— Ну… м-м-м… находки мистера Шлимана в Турции определенно вызывают некоторые вопросы. И в Микенах. — Он отчаянно искал ответ и, к своему удивлению, нашел: — А вообще, думаю, что это неважно.
Удивленно поднялась седая бровь:
— Неважно?
— Нет. Важна поэзия. Вот что действительно реально. Она просуществовала две с половиной тысячи лет, гораздо дольше, чем вещи, сделанные из дерева или металла. И…
