— Поверь, я прошу тебя не потому, что боюсь за свою жизнь. Я свое уже прожил, старикам умирать не…
— Я согласен, — перебил я его. — Что мне делать?
Он вздохнул, потянулся за папиросой. Сосредоточенно прикурил и только тогда сказал:
— Внимательно осмотреть места, где происходили нападения. Наблюдать. Думать. И быть осторожным. Даже если это человек, все равно он — волк.
Я посмотрел на старика и улыбнулся:
— Не первый и не последний в моей жизни.
Не зря по своей первой профессии Николай Сергеевич был картографом. Он безукоризненно точно нарисовал мне схему окрестностей и те места, где в лесу, по его мнению, мог побывать прошлыми ночами этот псих — я не мог даже мысленно назвать его своим братом. Мой брат умер. Давным-давно. Схему я тут же запомнил и брать с собой не стал — на зрительную память мне жаловаться грех. Все же я живу в тайге, где трудно найти уличные указатели. Я вышел из дому, сказав старику, что буду отсутствовать не более трех-четырех часов и к обеду вернусь.
Так оно и получилось.
Стояла невероятная, особенно для меня, северянина, жара: ни облачка на небе, ни дуновения ветерка, хотя старик и утверждал, что не сегодня завтра начнутся дожди. Мало в это верилось. Я, как и велел Николай Сергеевич, незаметно вошел в лес со стороны железной дороги. Мне не надо было вспоминать его схему — все окрестные места были лазаны-перелазаны в те далекие времена, когда я был еще сопливым мальчишкой. Пару раз я издали видел милицейские патрули — и каждый раз предусмотрительно прятался. Меня никто не засек. Помимо чрезмерного присутствия милиции я отметил для себя и то, о чем говорил Михайлишин, — нарастающую панику. По улицам академпоселка в сторону шоссе одна за другой проезжали легковушки, нагруженные скарбом; на платформе, от которой отправлялись электрички в московском направлении, толпился народ с сумками и рюкзаками. Суетящиеся на перроне люди, да и вся атмосфера слегка напоминали Москву в октябре сорок первого года.
Дачный народ был явно напуган. И немудрено после убийств, случившихся за последние дни в поселке. И теперь люди со всех ног улепетывали подальше от этого гиблого места. Будь я на их месте — не раздумывая сделал бы то же самое.
Но у меня были другие дела. Углубившись в лес, я знакомой тропинкой прошел к Марьину озеру. Внимательно осмотрел полянку, где Стасины приятели устраивали пикник. От кострища я снова пошел в лес: по спирали, все увеличивая и увеличивая радиус кругов. Солнце уже палило вовсю, и жара стояла просто несусветная. Я чувствовал, что рубашка промокла от пота и прилипла к спине. К тому же донимали комары, тучами кружившиеся надо мной в густых болотистых зарослях, — забыл намазаться репеллентом. Я ходил по замершему в безветрии лесу долго, внимательно рассматривая землю и стараясь ничего не пропустить.
И в конце концов кое-что нашел.
Это «кое-что» было весьма любопытно. И об этом обязательно следовало рассказать Николаю Сергеевичу. Но прежде чем отправиться к нему домой, я двинул в другую сторону.
К старой барской усадьбе, в которой я провел десять лет — почти треть своей жизни.
Я прошел по знакомой с детства улице, потом повернул к решетчатой ограде, за которой стеной стояли столетние деревья: почти заброшенный парк, чудом сохранившийся и не вырубленный во время войны на дрова. Парк примыкал прямо к усадьбе, вернее когда-то был ее частью. С обратной стороны к барскому дому вела основательно заросшая аллея, больше напоминавшая теперь старую заброшенную просеку. И вообще парк больше напоминал лес: настолько разросся нижний ярус, образовав мощный подлесок, состоящий из переплетенья кустов и высокой травы. Только форма посадки, пожалуй, напоминала о том, что когда-то здесь был ухоженный парк в английском стиле.
По едва заметной тропинке, вьющейся по бывшей аллее, я пошел к усадьбе. Солнечные пятна лежали на высокой траве, на стволах древних елей — черных, в белых прожилках смолы и зеленовато-серых бородах мха. Истомленные дневным зноем кузнечики лениво стрекотали в траве. Внезапно впереди послышались громкие голоса и рычание какого-то механизма.
Я вышел на край обширной поляны и остановился перед усадьбой, не веря своим глазам.
Да, я знал, что детский дом давно уже выселили из усадьбы — в прошлый свой приезд я навещал это место. Тогда старое здание выглядело окончательно пришедшим в упадок и одиноко доживающим свой век, глядя пустыми глазницами оконных проемов. Кирпичные стены с облупившейся штукатуркой, растущие на карнизах кусты, голые ребра стропил, торчащие в остатках крыши, — что-то печальное и даже зловещее увидел я тогда в руинах дома, где провел свое детство и раннюю юность.
Ничего этого больше не было.
Вместо заброшенной барской усадьбы передо мной высилось тщательно и качественно, капитально отремонтированное здание. Полтора десятка рабочих в строительных касках и ярко-желтых комбинезонах словно муравьи сновали по лесам, наводя окончательный глянец на фасад. Рычали грузовики, повизгивала лебедка, поднимая платформу на крышу здания.
Машинально, еще толком не придя в себя от изумления, я вышел из-за деревьев и приблизился к дому.
— Вообще-то здесь частное владение. И посторонним ходить по парку не рекомендуется, — прозвучал у меня за спиной негромкий голос.
Я обернулся.
Передо мной стоял невысокий мужчина лет сорока в слегка помятом летнем костюме. Темно-русые, уже начинающие редеть волосы, загорелое лицо и пристальный, но не агрессивный взгляд карих, почти черных глаз. В руке он держал трубку радиотелефона.
Этот тип почему-то мне сразу не понравился.
— С каких это пор не рекомендуется? — поинтересовался я.
— С недавних, — улыбнулся мужчина.
— Понятно. Судя по размаху этой ударной стройки капитализма, теперь здесь будут жить отнюдь не бедные сироты, — усмехнулся я.
— Совершенно верно, не сироты, — снова улыбнулся он. — А я что-то вас раньше здесь не видел. Вы ведь не местный, да?
— Не местный, — с неохотой признался я. — А что, здесь можно гулять только местным? По входным билетам?
— Но про то, что здесь был детдом, знаете, — не обращая внимания на мою реплику, сказал он.
Я промолчал.
— Воспоминания детства и юности? — кивнул он в сторону здания бывшего детдома. — Приехали навестить старые места?
— Можно сказать и так, — снова с неохотой вынужден был признать я. Проницательность да и изрядная бесцеремонность этого типа стали меня слегка раздражать.
— Значит, если я прав, мы оба с вами когда-то здесь жили. Но, я так понимаю, в разное время. Я покинул эти стены в семьдесят третьем. А вы?
— Меня привезли сюда в семьдесят втором.
— Понятно. Малышей я не помню. То-то, смотрю, лицо незнакомое. Давайте знакомиться: Гуртовой. Виктор. В детдоме у меня была кличка Виктоша, — шагнул он ко мне и протянул руку.
Я назвал себя.
В этот момент откуда-то сбоку вынырнул из кустов здоровенный парень в строгом, несмотря на жару, костюме, и шагнул в мою сторону. Правую руку он держал под пиджаком. Гуртовой остановил его легким движением руки:
— Все в порядке, Слава. Ну что ж, Кирилл. Раз мы, считай, не чужие, можете здесь погулять, посмотреть. В доме — тоже, — улыбнулся он мне. — Вспомнить минувшее, так сказать.
— А зачем вы купили это здание? — спросил я. — Ностальгия по детству?
— Ностальгия. Которая, надеюсь, принесет мне деньги. — Он коротко хохотнул и, не оборачиваясь, быстро зашагал к дому. Телохранитель затопал следом.
Я посмотрел им вслед, повернулся и пошел назад в парк. Совершать экскурсию по обновленному детдому мне почему-то расхотелось. В дальнем, глухом уголке парка я нашел укромное местечко — полянку на крутолобом холме — и плюхнулся в густую, нагретую солнцем высокую траву. Признаться, настроение было слегка подпорчено встречей с новоявленным владельцем усадьбы. Но я постарался поскорее забыть о нем.
Закрыв глаза, я лежал на самом солнцепеке — после Севера это было особенно приятно, — и мысли мои лениво перескакивали с одного на другое: почему-то я вспомнил армию, куда пошел по собственному желанию, дубина. Ведь мне, круглому сироте, имеющему массу льгот и отсрочек, совсем не обязательно было влезать в армейские сапоги. И тем более потом валить на горно-климатический курорт под названием Афган. Да-а-а… Не самые лучшие воспоминания, прямо скажу. Потом я стал думать о том, как вернулся и после окончания института уехал в Колобово, на родину матери; думал я и о том, что максимум через неделю мне нужно возвращаться: на работе я отпросился с трудом, замены мне в нашем Печоро-Илычском заповеднике нет, потому что людей у нас мало и каждый человек на счету. А стоит только слегка ослабить вожжи, как браконьеры — тут как тут.
