Я не говорю об этом вслух, но в глубине души думаю: если Джейкоба осудят за убийство, если приговорят к пожизненному заключению, то мне жить станет немного легче.
Я ненавижу себя за одну мысль об этом, но не хочу вас обманывать.
И, думаю, неважно, из-за чувства вины или из любви я стану в будущем заботиться о Джейкобе, потому что заботиться я буду в любом случае.
Просто приятно, если бы кто-нибудь поинтересовался!
ОЛИВЕР
Мама Спатакопулус стоит в дверях моей конторы-жилища с блюдом дня.
— У нас осталось чуточка ригатони, — говорит она. — А вы так много работаете, что худеете с каждым днем.
Я смеюсь и принимаю из ее рук контейнер. Пахнет невероятно, и Тор начинает прыгать у моих ног, чтобы я не забыл и ему дать положенный от щедрот кусочек.
— Спасибо, миссис С., — благодарю я, а когда она разворачивается, чтобы уйти, окликаю ее. — Послушайте, какую вы знаете еду желтого цвета?
Я думал о том, что Эмма кормит Джейкоба по цветовой схеме. Черт! Я думал об Эмме. Точка.
— Вы имеете в виду, например, омлет?
Я щелкаю пальцами.
— Именно! — восклицаю я. — Омлет со швейцарским сыром.
Она хмурится.
— Хотите, чтобы я приготовила вам омлет?
— Нет, черт возьми! Я обожаю ригатони.
Не успеваю я закончить, как звонит мой телефон. Я извиняюсь и спешу внутрь, чтобы снять трубку.
— Контора Оливера Бонда, — говорю я.
— Возьмите на заметку, — отвечает Хелен Шарп, — что эта фраза звучит более эффектно, если нанять человека, который бы ее произносил.
— Секретарша… только-только отошла в уборную.
Моя собеседница хмыкает.
— Конечно, а я — мисс Америка.
— Мои поздравления. — Мой голос сочится сарказмом. — И какой у вас талант? Жонглируете головами адвокатов?
Она пропускает мои слова мимо ушей.
— Я звоню по поводу слушания о мере пресечения. Вы вызвали в суд Рича Метсона?
— Детектива? Я… да.
Кого еще я должен был вызвать в суд, когда подавал ходатайство об исключении из материалов дела признания Джейкоба, которое он сделал в полицейском участке?
— Вам нет необходимости вызывать его. Мне тоже нужен Метсон, и я была первой.
— Что значит «первой»? Это мой иск.
— Знаю, но это одно из тех запутанных дел, когда, даже если ходатайство подает защита, бремя доказательств все равно лежит на обвинении, и мы обязаны предоставить все улики, чтобы доказать, что признание имеет законную силу.
Почти при любом другом ходатайстве действует обратный порядок: если я хочу получить судебное решение, нужно из кожи вон лезть, чтобы доказать, что я его заслуживаю. Откуда, черт возьми, мне знать, что есть исключение из правила?
Я рад, что Хелен меня сейчас не видит, потому что лицо у меня пунцовое.
— Здорово! — восклицаю я, напуская на себя беззаботный вид. — Мне это известно. Я просто хотел узнать, начеку ли обвинение.
— Пока вы не положили трубку, Оливер, я должна сказать… Не думаю, что вам удастся разыграть обе карты.
— Вы о чем?
— Нельзя заявлять о невменяемости подзащитного и о том, что он не понимал своих прав. Господи боже, да он цитировал их наизусть!
— И в чем противоречие? — интересуюсь я. — Кто, черт побери, знает наизусть свои права? — Торн начинает покусывать меня за ноги, и я делюсь с ним ригатони, отливаю его порцию в собачью миску. — Послушайте, Хелен. Джейкоб в тюрьме и трех дней не протянет, какие там тридцать пять лет! Я в любом случае буду вести это дело, чтобы удостовериться, что его не бросят опять за решетку. — Я замолкаю. — Не думаю, что вы готовы отпустить Джейкоба к матери. Отпустить на поруки пожизненно.
— Разумеется, нет. Вернемся к этому разговору после дождичка в четверг, — говорит Хелен. — Речь идет об убийстве, вы забыли? Может быть, ваш клиент и аутист, но у меня есть труп, есть убитые горем родители, а это перевешивает все остальное. Можно развесить повсюду ярлыки «специальные потребности», чтобы получить дополнительное финансирование в школах или особые условия проживания, но это не умаляет вины. Увидимся в суде, Оливер.
Я швыряю телефон, опускаю глаза и вижу лежащего на боку в сытом блаженстве Тора. Когда телефон звонит снова, я хватаю трубку.
— Да? — выкрикиваю я. — Есть еще какие-то процессуальные нормы, где я умудрился напортачить? Вы хотите мне сообщить, что намерены посплетничать с судьей?
— Нет, — нерешительно говорит Эмма. — А о каких процессуальных нормах вы говорили?
— Простите. Я принял вас за… другого человека.
— Заметно. — Повисает молчание. — Как все обстоит с делом Джейкоба?
— Лучше не придумаешь, — заверяю я ее. — Обвинение даже выполняет за меня мою работу. — Я хочу как можно скорее сменить тему разговора, поэтому интересуюсь: — А как сегодня дела в доме Хантов?
— Знаете, поэтому я и звоню. Не могли бы вы оказать мне услугу?
Десятки услуг проносятся у меня в голове, большей частью услуги, из которых я могу извлечь пользу для себя, компенсируя отсутствие половой жизни в настоящее время.
— Какого рода?
— Нужно, чтобы кто-нибудь побыл с Джейкобом дома, пока я отъеду по поручению.
— Какому поручению?
— Это личное. — Она вздыхает. — Пожалуйста!
Для такого занятия больше подошел бы кто-то из соседей или родственников. Но опять-таки — вероятно, Эмме не к кому обратиться. Из того, что я узнал за последние несколько дней, это чертовски одинокая семья. Тем не менее я не могу удержаться от вопроса.
— А почему я?
— Судья сказал: любой взрослый старше двадцати пяти лет.
Я усмехаюсь.
— Значит, я вдруг стал для вас взрослым?
— Забудьте о моей просьбе! — отрезает Эмма.
— Буду через пятнадцать минут, — обещаю я.
ЭММА
Можете поверить, обращаться за помощью мне нелегко. Если уж я о чем-то прошу, значит, другие возможности исчерпались. Именно поэтому я чувствую себя паршиво из-за того, что приходится обращаться к Оливеру Бонду (и еще больше — быть ему обязанной) с просьбой посидеть с Джейкобом, пока я смотаюсь на эту встречу. Хуже всего, что встреча запланирована, — похоже на вещественное доказательство признанного поражения.
По средам в банке тихо. Несколько пенсионеров педантично заполняют бланки на депозит, один кассир рассказывает другому о том, почему в Кабо лучше отдыхать, чем в Мексике, в Канкуне. Я стою посреди банка, разглядывая плакат, где рекламируются годовые депозиты, и столик, где лежат разные предметы с логотипами банка — одеяло, кружка, зонтик, которые могут стать моими, если я открою счет.
— Чем могу помочь? — спрашивает какая-то женщина.
— У меня назначена встреча, — отвечаю я. — С Абигэйл Легри.
— Присаживайтесь, — предлагает она, указывая на череду кресел по ту сторону от конторки. — Я ей передам, что вы пришли.
Я никогда не была богата и никогда к богатству не стремилась. Нам с сыновьями как-то удавалось латать дыры в бюджете чеками, которые каждый месяц честно присылал Генри, и заработком, который я получала за ведение колонки и занятия редактурой. Нам немного надо. Мы живем в скромном доме, редко ходим по ресторанам и другим злачным местам, не ездим в отпуск. Я делаю покупки в «Маршалле» и местном секонд-хэнде, который стал не так давно популярным среди подростков. Деньги в основном уходят на Джейкоба — на его добавки и лечение, которое не покрывает медицинская страховка. Похоже, я настолько привыкла к этим тратам, что перестала считать их тратами, а воспринимаю как норму. Но, как уже говорилось, иногда я лежу ночью без сна и размышляю: а если — не дай бог! — случится авария и придется оплачивать стремительно растущие счета? Если для Джейкоба появится чудодейственное лечение и потребуются деньги, которых у нас нет?
В свой перечень непредвиденных обстоятельств я никогда бы не подумала включить судебные сборы, которые несет сторона обвиняемого, если твоего сына обвиняют в убийстве.
