Со среды он почти не выходил из дома, а если и отлучался, то не больше чем на полчаса, в ближайший магазин, за продуктами и очередной бутылкой приторно сладкого, маслянистого вермута для мамы. Расход алкоголя оказался больше, чем он рассчитывал. Это могло бы стать проблемой, живи он не в Городке, но тут все было проще.
– Тетя Галя, меня опять мама прислала, – говорил он, опуская глаза и стараясь придать голосу немного плаксивой жалобности.
Продавщица местного магазина, который называли «циркульным» за круглую форму, смотрела с сочувствием и вздыхала. В Городке все знали друг друга и уж, конечно, были осведомлены о том, что случилось у Зотовых: вот ведь беда так беда, старшая девочка совсем слегла после стрельбы в «Селедке», когда у нее на глазах убили подругу, а мать теперь пьет, не выходит из дома, бедный мальчишка, как навалилось-то все на ребенка, скорее бы уже отец из похода вернулся, а то жалко так, так жалко…
– Ты хоть кушаешь что-нибудь? – спрашивала тетя Галя, тихонько засовывая в шуршащий пакет бутылку «Мартини». – Похудел как, смотри, бледный весь.
– Кушаю, тетя Галя, – заверял Женя, принимая пакет и бросая туда упаковки с чипсами, кукурузными палочками, пельменями и замороженной пиццей. – Спасибо вам огромное!
Продавщица скорбно качала головой ему вслед. Долго так не могло продолжаться: рано или поздно кто-нибудь сообщит участковому, или коллеги мамы из городской больницы, не удовлетворившись разговором по телефону и словами сына о том, что мама болеет, явятся с незапланированным визитом, или кто-то начнет деятельно интересоваться, что происходит за темными окнами и запертой дверью их молчаливой квартиры, но Женя надеялся продержаться.
Он открыл дверь парадной и стал подниматься по лестнице. Звук шагов отдавался приглушенным эхом, шершавым, как стены подъезда. Отдышался немного, постоял у обитой черным блестящим пластиком двери квартиры, потом достал ключи – замки глухо залязгали, как стальные челюсти. Отпер оба, верхний и нижний, спрятал ключи и прислушался: за дверью была тишина, только чуть слышно работал телевизор. Никаких посторонних и подозрительных звуков. Можно входить.
Вязкая темнота коридора пропиталась густой смесью запахов: затхлый дух давно не проветриваемого помещения, пыли, несвежей одежды, спиртного, неубранной в холодильник еды, а еще резким, приторным ароматом маминых духов, которые Женя перед уходом обильно разбрызгал в воздухе. Двери в комнаты были закрыты; из спальни пробивалась светящаяся голубоватым, мерцающая полоска и бубнили голоса дикторов ночного выпуска новостей.
Женя включил в коридоре свет, снял куртку с темно-красными брызгами на рукавах, стянул с головы шапку – жирные, черные, давно не мытые волосы сразу поднялись вверх и в стороны, будто пародируя ужас, – разулся и вошел в спальню.
– Привет, мам. Привет, систер. Я дома.
В комнате было жарко и душно. Смрад алкоголя ощущался сильнее, и к нему примешивалась ощутимая вонь испражнений. Женя поморщился, но окинул взглядом едва освещенную синеватыми сполохами темную спальню и улыбнулся.
Они были там, где он их оставил. Зря волновался, все обошлось.
Большое окно закрывали плотные длинные шторы; с учетом того, что ручки на запертых рамах тщательно свинчены, а за самим окном находилась широкая лоджия, предосторожность казалась излишней, но Женя решил, что лучше перестраховаться. Батарея под подоконником обмотана в два слоя толстым пуховым одеялом, чтобы приглушить звуки, вздумай кто-то стучать по ней, привлекая внимание соседей. Из-под одеяла высовывались несколько тонких полосатых шнуров; с одной стороны они были прочно привязаны к трубам, а с другой обвивали стянутые вместе щиколотки и запястья мамы и Инги, лежавших, прижавшись друг к другу, на грязно-белом мохнатом коврике у кровати. Когда Женя вошел, их бледные лица, подсвеченные призрачной синевой, повернулись к дверям; распахнутые глаза были похожи на пустые провалы; на месте ртов темнели широкие прямоугольники клейкой ленты.
– Ай-ай-ай, – покачал головой Женя. – Кто-то все-таки не дотерпел, да?
Он втянул носом воздух, картинно сморщился и засмеялся.
– Ну ничего, я не сержусь. Сейчас сходим в ванну, вымоемся как следует и будем ужинать, да?
Сестра смотрела на него безучастно. Светлые волосы разметались по полу слипшимися сосульками. Белая кофточка с короткими рукавами перекрутилась на тоненьком теле, задралась и скомкалась. Длинные ноги в белых гольфах были поджаты к животу; короткая красная юбка вздернулась, приоткрывая аккуратную круглую задницу. Женя протиснулся мимо телевизора, стоящего на табурете рядом с кроватью, подошел ближе, заглянул Инге под юбку и с удивленной укоризной воззрился на мать.
– Мама, вот кто, оказывается, обделался тут без меня! Ну, от тебя я не ожидал!
Он нагнулся и резким рывком содрал скотч с покрасневших, опухших губ. Мама хрипло вскрикнула, замотала головой, рассыпая белые кудри, умоляюще взглянула на сына и просипела:
– Сыночек, прости…
Он нежно погладил ее по щеке и успокаивающе улыбнулся.
– Ладно, ладно, я же сказал, что не буду злиться. Не следовало вас оставлять так надолго, но было важное дело. Не мог же я бросить тебя, не позаботившись о твоей же собственной безопасности, правда?
– Сынок, Женечка… я же не убегу, я пообещала…
От ее дыхания разило кислятиной и перегаром. Шелковый желтый халат распахнулся, и Женя невольно задержал взгляд на небольшой торчащей груди с розовыми мягкими сосками.
– Пока я еще не могу доверять тебе полностью, – строго сказал он и принялся развязывать тугие морские узлы на такелажных шнурах.
Так крепко и прочно он связал их впервые. Обычно во время своих кратких вылазок за едой он ограничивался тем, что заклеивал рты и связывал руки в запястьях, оставляя свободными ноги, чтобы они могли подойти, например, к кровати, если захотят полежать не на жестком полу, или воспользоваться, в случае, если приспичит естественная нужда, пластиковым ведром, которое Женя предусмотрительно приносил в комнату, а потом долго разбрызгивал духи, используя их в качестве освежителя воздуха. Но сегодня предстояло отсутствовать не один час, вот он и перестарался немного: мало ли, вдруг мама ухитрится распутать веревки пальцами ног? Не стоило рисковать. В этом доме теперь все решал и за все отвечал только он. Жаль только, что понимание этого так запоздало, – но лучше ведь поздно, чем никогда, правда?
Все произошло как-то само собой. Поздним вечером вторника у мамы вновь зазвонил телефон; возбужденный, звенящий смех, шум воды в душе, торопливый стук босых ног, шорох одежды – Женя сидел в своей комнате, стиснув зубы, зажмурившись, и думал о том, кто появится в их квартире на этот раз. Снова воняющее тухлой рыбой громоздкое пугало, грузно протискивающееся по коридору? Пьяный завсегдатай рюмочной из Слободки? Угрюмый работяга с далекого юга, из тех, что селятся вдесятером в тесных вагончиках вокруг карьеров в Заселье? А может, футбольная команда Северосумска в полном составе, вместе с тренером и массажистом?
Он встал и пошел в кухню. Мама сидела, забросив одна на другую длинные, блестящие ноги, и курила ментоловую сигарету, выпуская дым в холодный, промозглый воздух за приоткрытым окном.
– Ты останешься дома, – сообщил Женя.
Мама удивленно прищурилась, выпустила дым через вытянутые трубочкой яркие губы и произнесла:
– С чего это?
– С того, – ответил он, не утруждая себя аргументами. – Потому что я так сказал.
Мама раздраженно раздавила в пепельнице недокуренную сигарету, встала, одернула красное платье, вскинула голову и пошла прямо на сына.
– Ну-ка пусти!
– Нет.
Женя посмотрел на нее и впервые заметил, что она чуть ниже его ростом. Как и все дети, он привык смотреть на мать снизу вверх, даже когда вырос, окреп, превратившись в довольно крупного для своих лет подростка, а сейчас понял, что он выше, чем мама, и уж наверняка тяжелее.
И сильнее. Точно сильнее.
Мама толкнула его в грудь растопыренными ладошками. Он покачнулся и внезапно, будто перейдя какой-то порог внутри собственного существа, резко схватил ее за волосы на затылке. Она вскрикнула, больше от удивления, чем от боли, голубые глаза широко распахнулись, а Женя другой рукой стиснул ей горло и поволок в спальню.
– Ты никуда не пойдешь! Никуда! Никогда! Больше! Не пойдешь!
Мама пыталась бороться, вцепилась ему в руки, ноги скребли по полу, роняя тапки. Женя, рыча, проволок ее по коридору, не чувствуя веса, не ощущая сопротивления, пинком распахнул дверь комнаты и швырнул на кровать. Она шлепнулась на живот с коротким, придушенным воплем, а он навалился сверху, продолжая сжимать руки на шее и вдавливая в мягкий матрас. Если бы мама продолжала бороться, пыталась драться, вырываться, кричать, может быть, все сложилось бы тогда по-другому. Возможно, он бы убил ее, задушил прямо там, на кровати, которую она должна была беречь для отца и на которую всего несколько дней назад улеглась вместе с каким-то пыхтящим чудовищем из ночного кошмара. А может, сдался бы, отпустил ее, ушел к себе в комнату, снова уткнувшись в экран монитора, – кто знает. Но мама перестала сопротивляться, затихла и только скулила тихонько, вздрагивая всем телом и упираясь ему в пах упругими ягодицами. Женя вырвал из лампы у изголовья кровати электрический провод и с остервенением обвязал его вокруг хрупких запястий, затянув двойные узлы. Проводом второй лампы стянул щиколотки. Потом сорвал с подушки наволочку и затолкал ее, размазывая кровавого цвета помаду, так глубоко в мамин рот, что едва не вывернул челюсти. Встал, тяжело дыша, и посмотрел: мама, подвывая чуть слышно, лежала лицом вниз, почему-то согнув ноги в коленях и задрав их кверху.
